32. Эксплуататор детского труда

В первых строках списка врагов общества всегда можно обнаружить эксплуататора детского труда — злого, жестокого и хитро­го человека с холодным сердцем. С обще­ственной точки зрения, детский и рабский труд — это почти одно и то же, а человек, на которого работают дети, немногим лучше рабовладельца.

Важно исправить такой взгляд на вещи. Этого тре­бует простая справедливость, потому что позиция общества по данному вопросу в корне неверна. Изна­чально работодатель, использующий детский труд, так же сердечен, благожелателен и преисполнен человече­ской доброты, как и любой другой человек. Более того, институт детского труда — это благородное начинание, имеющее длинную и славную историю. А главными злодеями являются не работодатели, а те, кто препят­ствует действию свободного рыночного механизма на рынке детского труда.

Такие благодетели человечества ответственны за скрытое обнищание тех, кто в результате вынужден не работать. Хотя в прошлом, когда бедность повсеместно сделала детский труд необходимостью, наносимый вред был значительнее, некоторые люди до сих пор находятся в крайне стесненных обстоятельствах. Таким образом, ограничение детского труда является бессовестным вмешательством в их жизни.

Первый пункт в защиту детского труда состоит в том, что работодатель не принуждает детей приходить к нему на работу. Все трудовые соглашения доброволь­ны. Если бы они не были взаимовыгодными, никто бы не согласился работать.

Но каким образом трудовой договор с ребенком может быть полностью добровольным? Разве полная добровольность не предполагает осведомленности, на которую дети не способны? Чтобы ответить на этот воп­рос, нужно дать точное определение понятия «ребенок».

Это давний вопрос, который так и не был полно­стью решен. Несмотря на это, нам необходимо рассмот­реть несколько возрастных границ, которые отделяют ребенка от взрослого, проанализировать их и предло­жить альтернативу.

Наиболее ранние сроки отделения детства от взрос­лости предлагаются различными религиями. В качестве начала взрослой жизни определяется возраст принятия религии, который обычно наступает в начале первого десятилетия жизни или даже раньше. Но ведь, напри­мер, в тринадцать лет человек, за редким исключением, еще не вполне развит, относительно беспомощен и не обладает достаточными навыками, чтобы позаботиться о себе. Так что этот возраст можно отбросить.

Следующий кандидат на возраст совершенно­летия — 18 лет. Обычно выбирают его, потому что с этого момента молодого человека по закону могут призвать в армию. Однако определение этого возрас­та как границы взрослой жизни связано с некоторыми трудностями.

Можно поставить вопрос о том, является ли уча­стие в войне «взрослым» делом. Часто поведение тех, кто отправляется на войну, является полной противо­положностью действиям, которые мы обычно считаем признаками зрелости. К тому же одно лишь следование приказам (что является самым важным для солдат на службе) не может рассматриваться как парадигма дей­ствий взрослого человека. Кроме того, служба в армии обязательна, и поэтому в ее основе лежит подчинение приказам.

Если бы, по крайней мере изначально, человек при­нимал добровольное решение подчиняться приказам, как в ситуации, когда он по своей воле вступает в ор­кестр и затем исполняет все музыкальные требования дирижера, тогда в военной службе могли бы быть не­которые черты взрослого поведения. Однако поскольку она изначально основана на отсутствии добровольно­сти, нельзя сказать, что восемнадцатилетний призыв­ной возраст говорит о зрелости.

Есть и другая проблема установления такой грани­цы взрослой жизни. Изначально причиной наших ис­следований было опасение того, что обычный ребенок будет не способен самостоятельно заключать добро­вольные соглашения. Как мы тогда можем опираться в рассуждениях на такой принудительный акт, как при­зыв в армию?

Возможно, последним претендентом на роль возрас­та совершеннолетия может служить возраст принятия участия в выборах — 21 год. Однако даже он вызывает критику. Первая сложность заключается в том, что не­которые уже в десятилетнем возрасте обладают гораздо большей способностью улавливать политические, со­циальные, исторические, психологические и экономи­ческие нюансы, которая позволяет проголосовать «муд­ро», чем многие люди старше 21 года.

Кто-то может решить, что если это правда, т.е. осно­вание предоставить всем умным детям право голоса в любом возрасте. Но тогда будет нарушено правило, по­зволяющее голосовать только взрослым. Зайдя в тупик в рассуждениях, можно убедиться, что выбор 21 года как границы взрослой жизни — это просто произволь­ная точка отсечения.

Таким же образом можно понять, что все остальные произвольные критерии взрослого человека безоснова­тельны. Требуется не возрастное ограничение, которое будет применяться ко всем людям вне зависимости от их способностей, характера и поведения, а критерий, принимающий в расчет все эти показатели. Более того, он должен соответствовать либертарианскому принци­пу свободы владения частной собственностью, а имен­но принципу гомстединга. Необходимо применить принцип гомстединга, который кладет в основу само­стоятельность (self-ownership) и владение собственно­стью, но теперь — в контексте сложного вопроса о том, когда ребенок становится взрослым.

Подобную теорию предложил профессор Мюррей Ротбард. Согласно его концепции, ребенок становится взрослым не тогда, когда он достигает какого-либо про­извольно установленного возрастного лимита, а когда он делает нечто, чтобы утвердить свою самостоятель­ность и контроль над самим собой. Например, когда он уходит из дому и становится способным обеспечивать себя. Такой и только такой критерий лишен всех недо­статков произвольных возрастных ограничений.

Более того, он не только соответствует либертари­анской теории гомстединга, но и является ее приложе­нием на практике. Покидая дом и обеспечивая себя са­мостоятельно, бывший ребенок становится своего рода первопроходцем, и своим новым состоянием он обязан собственным действиям.

У этой теории есть несколько следствий. Если един­ственный способ для ребенка стать взрослым — это уйти из дому и сделать себя взрослым добровольно, то родители не имеют права вмешиваться в его выбор, т.е. не могут запретить ребенку покидать родительский дом. У родителей есть другие права и обязанности до тех пор, пока ребенок живет с родителями. (Это объ­ясняет и правомерность приказа, который можно часто услышать от родителей: «Пока ты живешь в этом доме, ты будешь делать так, как я захочу».) Единственная вещь, которую родители не могут сделать, — запретить ребенку уйти. Сделав это, они помешают добровольно­му желанию ребенка вырасти и стать взрослым.

Следует отметить, что рассматриваемая теория пе­рехода из детства во взрослую жизнь — единственная, которая согласуется с проблемой умственной отстало­сти. В соответствии с теориями взросления, устанавли­вающими произвольные возрастные лимиты, умствен­но неполноценный пятидесятилетний человек должен рассматриваться как взрослый, хотя очевидно, что он таковым не является.

Эти теории произвольным образом вводят под­ходящие по случаю «исключения». Однако для теории взросления, основанной на принципе гомстединга, умственная неполноценность не будет проблемой. Ум­ственно отсталый человек в любом возрасте просто не будет считаться взрослым, если он не был в состоянии получить права собственности и стать взрослым само­стоятельно.

Самый главный вывод из этой теории взросления, разумеется, относится к запрету на так называемый детский труд, где ребенок определяется как человек, не достигший некоторого произвольным образом установ­ленного возраста. Подобный запрет так называемого «детского» труда, как и в случае с родительским вмеша­тельством в решение ребенка уйти из дому, уничтожит возможность «добровольно» стать взрослым.

Если запретить работать в нежном возрасте, люди лишатся возможности уходить из дому и содержать себя сами. Таким образом, они лишатся возможности «занять свое место во взрослой жизни» и должны тер­пеливо ждать, пока не достигнут установленного воз­раста, определяющего границу, которая отделяет их от совершеннолетия.

Однако теория взросления, основанная на принци­пе гомстединга, не требует, чтобы работодатели на­нимали на работу молодых людей, пытающихся стать взрослыми. Разумеется, если хотя бы некоторые рабо­тодатели не будут нанимать таких работников, ребенку будет так же сложно стать взрослым, как если бы госу­дарство или родители запретили ему уходить из дому.

Ключевое различие состоит в том, чтобы работода­тели своими отказами в приеме на работу не влияли на добровольность перехода из детства во взрослую жизнь. Добрая воля должна исходить от обеих сторон согла­шения: как от работодателя, так и от работника. Они должны достигнуть определенной договоренности.

У человека не может существовать объективных обязательств, кроме взятых им на себя добровольно, а работодатель не обещал заранее нанимать молодежь. Поэтому со стороны последнего нет никаких мораль­ных обязательств. Конечно, работодатель нанимает мо­лодого человека, если предполагает, что это принесет ему прибыль. Так он поступал всегда, когда это не было запрещено законом.

Покончить с запретом на детский труд важно ради того, чтобы дети мирно и добровольно могли вступать во взрослую жизнь.

Покончить с запретом на детский труд важно не только ради того, чтобы дети мирно и добровольно мог­ли вступать во взрослую жизнь. Это также очень важ­но для небольшого, но растущего движения «освобож­дения детей». Запрету на возможность работать будет положен конец, если дети получат реальную свободу от родителей, оставаясь с ними под одной крышей. Какая польза от права уйти из дому и искать жилище в другом месте, если молодым людям запрещено содержать себя? Право ребенка «уволить родителей», если они становят­ся слишком навязчивыми, полностью обесценивается законом против детского труда.

Может ли трудовой договор с обычным «ребенком» быть полностью добровольным, учитывая его нежный возраст, отсутствие опыта и так далее? Ответ — да. Че­ловек, любой человек, который имеет возможность уйти из дома и попытаться заработать себе на жизнь, является достаточно зрелым, чтобы заключить дого­вор, поскольку он больше не ребенок. Противополож­ный ответ, как мы видели, запретит молодым людям становиться взрослыми с помощью принципа гомсте- диига. Единственной альтернативой для них было бы дождаться наступления возраста совершеннолетия, ко­торый установило беспредельно мудрое общество.

Однако есть и другие возражения против легализа­ции «детского» труда. Можно сказать, что брошенный ребенок, хотя согласно принципу гомстединга он уже считается взрослым, будет использован работодателем для получения несправедливой выгоды; что работода­тель будет «делать деньги» на том положении, в кото­ром оказался молодой человек.

И все-таки будет гораздо хуже, если законодатель­но запретят один из источников самообеспечения для молодого человека, хотя и не самый привлекательный. Несмотря на то что работодатель может быть жесто­ким, работа — непрестижной, а зарплата —' низкой, лишать ребенка возможности было бы ошибочно. Если существует более привлекательная альтернатива, мо­лодой человек самостоятельно решит, воспользоваться ею или нет, даже если закон предоставляет ему выбор. Если других возможностей нет, закон, запрещающий детский труд, лишит его единственного выбора, хоть и не самого приятного.

В обществе, где действуют законы свободного рын­ка, работодатель не сможет использовать трудности молодого работника в своих интересах, если понимать под этим то, что он не сможет платить ему меньше его предельного продукта. Как мы могли видеть в главе «Ра­ботодатель — жирная капиталистическая свинья», на свободном рынке действуют могущественные силы, ко­торые будут поднимать зарплату до уровня предельной производительности рассматриваемого рабочего.

Молодой человек, ищущий работу, может быть ни­щим и беспомощным, но в этом нет вины потенциаль­ного работодателя. Даже если бы степень нищеты и «отсутствие переговорной силы» рабочего были чрез­вычайными и даже если бы наниматель мог «восполь­зоваться таким положением» (как мы видели, это не тот случай), все равно здесь бы не было вины работодателя. Если уж на то пошло, винить во всем пришлось бы про­исхождение и воспитание ребенка.

Возникает вопрос: до какого уровня родители долж­ны поддерживать своего ребенка? В принципе родите­ли не имеют каких-либо объективных обязательств в отношении ребенка. Аргумент в пользу обратного (что у родителя есть объективные обязательства содержать ребенка, основанные на добровольном решении или предположительно имеющие контрактную природу) легко оспорить. Рассмотрим следующее рассуждение.

1. Все дети равны в правах, которые им должны пре­доставлять родители, независимо от того, как они были зачаты.

2. В частности, на ребенка, появившегося на свет в результате изнасилования, распространяется такое же количество обязательств со стороны матери, как и на любого другого ребенка. (Мы исходим из того, что отец-насильник отсутствует.) Как бы мы ни от­носились к изнасилованиям, ребенок, появившийся в результате подобного преступления, ни в чем не виновен.

3. Добровольное зачатие и воспитание детей не отно­сятся к случаю изнасилования.

4. По этой причине аргумент о наличии у родителя обязательств перед ребенком, вытекающих из до­бровольности зачатия или «неявного контракта», не может применяться в случае изнасилования. По крайней мере в этой ситуации мать не обладает никакими объективными обязательствами перед ребенком, потому что она изначально не была со­гласна на зачатие.

5. Все дети, будучи одинаково невинными, несмотря на различные теории «первородного греха», облада­ют одинаковыми правами, причитающимися им от их родителей. Поскольку (по предположению) все права вытекают из добровольности зачатия, а у де­тей, рожденных после изнасилования, этот аспект очевидно отсутствует, то у них нет прав, причитаю­щихся им от матери. Ноу них есть такие же права, как и у всех остальных детей. Следовательно, роди­тели не обладают объективными обязательствами по отношению к детям.

Наличие других оснований для возникновения ро­дительских обязанностей перед детьми не является ин­туитивно очевидным. Кроме добровольного согласия со стороны родителей, ничто не может наложить на них обязательства по отношению к детям. Однако этот ар­гумент не действует. Отсюда следует, что объективных обязательств перед детьми, присущих родителям, не су­ществует.

«Отсутствие объективных обязательств» означает, что обязательства кормить, одевать, предоставлять жи­лье (возникающие по рождению, вследствие соглаше­ния и т.д.) распространяются на собственного ребенка не в большей степени, чем на чужих детей или взрослых, которые с ним никак не связаны. Однако это не означа­ет, что родитель может убить своего ребенка. Точно так же, как он не имеет права убивать чужих детей, он не имеет права убивать «своих», или, точнее, рожденных им детей.

Когда родитель возлагает на себя родительские обязанности, он является в каком-то смысле опекуном ребенка. Если родитель желает отказаться от этой до­бровольно взятой роли или с самого начала не берет на себя подобное обязательство, он полностью волен так поступить. Мать может отдать ребенка на усыновление или по старому обычаю естественного права оставить на пороге церкви или благотворительной организации, занимающейся заботой о детях.

Однако родитель не может спрятать ребенка в даль­нем углу дома без еды или отказаться отдавать его на усыновление, дожидаясь, пока он умрет. Такой посту­пок будет приравнен к убийству — преступлению, ко­торое всегда должно строго наказываться. Родитель, который морит голодом своего ребенка, спрятанного в доме (как будто не совершая насильственного престу­пления), фактически отказывается от опекунских обя­занностей или отвергает родительские связи, которые другие люди были бы готовы взять на себя.

Вероятно, роль родителей в качестве опекунов можно прояснить, включив ее в иерархию гомстедин­га: ребенок попадает в пространство между животным и взрослым человеком. Если один взрослый помогает другому, он не становится по этой причине владельцем другой личности. Если человек одомашнивает живот­ное, он своими усилиями заставляет животное быть производительным (для человечества) и тем самым мо­жет стать его владельцем.

Ребенок — промежуточный случай; им можно «владеть» в рамках принципа гомстединга, но лишь на основе опеки, до тех пор, пока он не будет готов при­нять ответственность за себя, а именно стать взрослым и независимым от своих родителей. Они могут осущест­влять контроль над ним и воспитывать его, продолжая «владеть» им в рамках принципа гомстединга. (В случае с животным или с землей, когда они превращены в соб­ственность, владельцу больше не требуется прилагать усилия, чтобы ими владеть. Он может быть отсутствую­щим собственником или владельцем животного.) Если родитель прекращает воспитание ребенка и контроль над ним, то он должен передать его на усыновление (если тот слишком мал и беспомощен, чтобы защитить себя сам) или отпустить в самостоятельную жизнь (если ребенок к этому готов).Если родители воспитывали ребенка, предоставляя ему минимальный объем помощи и поддержки, чтобы этого хватало на «владение» в рамках принципа гом­стединга, но не более того, и если ребенок находится в сравнительно бедственном положении, то нельзя в этом винить потенциального работодателя. Запрещая работодателю нанимать такого молодого человека, улучшить состояние последнего никак нельзя, можно лишь ухудшить.

Действительно, существуют родители, которые при­нимают глупые, с точки зрения стороннего наблюдате­ля, решения относительно своих детей. Однако отсюда не следует, что благосостояние детей будет достигнуто, если отдать их в руки государственного аппарата. Госу­дарство тоже принимает глупые и подчас даже нездо­ровые решения в отношении детей, и ребенку гораздо проще уйти от своих родителей, чем от государства, ко­торое управляет всеми нами.

Мы должны заключить, что все трудовые договоры с участием молодых людей законны только тогда, когда они заключаются добровольно. И они могут быть доб­ровольными. Либо молодой человек является взрослым (независимо от возраста), заработав это свое право, и потому может самостоятельно заключать контракты, либо он еще ребенок и может работать на доброволь­ной основе при согласии родителей.

198