Статьи 342—343

Статьи предусматривают наказания за нарушение админи­стративного режима, установленного для лиц, состоявших под надзором полиции.

Статьи 344—346

Статьи рассматривают разные случаи помощи беглым пре­ступникам — от активного воспрепятствования властям в поим­ке беглого, до простого укрывательства. Укрывательство осуж­денного наказывалось по-разному, в зависимости от тяжести на­ложенного на него наказания.

Глава шестая Статьи 347—353

Статьи посвящены ответственности за создание и участие в разного рода тайных обществах. Наказывались и основатели об­ществ, н члены их, а также 'лица, знавшие и не сообщавшие о них правительству.

Статья 347 квалифицирует деяния основателей и членов об­ществ, созданных с целью подрыва политического строя, как го­сударственные преступления и устанавливает наказания со ссылками на ст. ст. 264, 271, 272. Помещение данной статьи в раздел преступлений против порядка управления не позволяло царскому правительству в полной мере применять по указанным в ней составам особый порядок судопроизводства, предусмо­тренный для дел о государственных преступлениях. Необходи­мость усиления борьбы с тайными обществами привела к приня­тию в марте 1867 года нового закона о тайных обществах12', ко­торый, с одной стороны, более четко, а с другой — более широко сформулировал ответственность за создание обществ, имевших

не только политический, ио и социальный., нигилистический, атеистический характер. Была также установлена ответствен­ность для обществ, дозволенных правительством, ио уклонив­шихся от обозначенной в разрешении цели. Репрессиям подле­жали все, как говорилось в законе, преследующие вредную для государственного благоустройства И общественной нравственно­сти цель сборища, собрания, сходбища, товарищества, кружки, артели и т. п. В Уложении 1903 года ответственность за созда­ние тайных обществ, имеющих политический характер, преду­смотрена в гл. 3 «О бунте против верховной власти и о преступ­ных деяниях против священной особы императора и членов им­ператорского дома» и в гл. 5 «О смуте».

Статьи 349, 350 устанавливают ответственность за организа­цию тайных обществ, не преследовавших целей, обозначенных в ст. 347, т. е. подрыва политического строя, но тем не менее вос­прещенных правительством, Наказанию подвергалось и недоне­сение об атих обществах.

Предоставление помещения (ст. 351), в случае если цели тай­ного общества были известны предоставившему, наказывалось как участие в тайном обществе (по ст. ст. 347—349), если же нет — то наказание, было значительно меньшим.

Статья 353 устанавливает наказания за нарушение существо­вавшего разрешительного порядка образования любого обще­ства, правительством не воспрещенного и не имевшего цели, противной порядку, спокойствию и нравственности.

Глава седьмая Статьи 354—357 *

Глава определяет наказания за нарушение установленного в России разрешительного порядка выезда за границу. Право по­ступления на службу в иностранном государстве, дарованное российскому дворянству еще Жалованной грамотой дворянству 1785 года, вошедшей без изменений в том IX Свода законов, могло быть реализовано лишь с разрешения правительственных властей. Вопросы въезда и выезда решались Третьим отделени-; ем Собственной его императорского величества канцелярии и Министерством внутренних дел. Устав о паспортах (ст. ст. 436, 466 т. XIV Свода законов) устанавливал сроки заграничных па­спортов от 5 до 7 лет.

Статья 354 квалифицирует недозволенное оставление отечест­ва с поступлением на службу к иностранному правительству или с переходом в иностранное подданство как тяжкое преступление, наказывавшееся лишением всех прав состояния и вечным изгна­нием из пределов России. Наказанию подлежали также лица {ст. ст. 355, 356), не вернувшиеся в Россию по вызову прави­тельства, нарушившие сроки разрешенного пребывания за гра­ницей. Статья 357 карала подстрекательство к переселению за границу. Подстрекательство, обращенное к военнослужащим или отдаваемым в рекруты, каралось более строго — лишением прав состояния и ссылкой в Сибирь иа поселение, а для лиц, не изъятых от наказаний телесных, — наказанием ялетьми.

Раздел питый

О ПРЕСТУПЛЕНИЯХ И ПРОСТУПКАХ

ПО СЛУЖБЕ ГОСУДАРСТВЕННОЙ

И ОБЩЕСТВЕННОЙ Настоящий раздел устанавливает ответственность за долж­ностные преступления и проступки. Общим объектом посяга­тельства такого рода правонарушений в советской уголов­но-правовой науке признается нормальная деятельность госу­дарственного аппарата!ЭТ. У русских дореволюционных кри­миналистов не было единства взглядов по атому вопросу. В первой половине XIX века большинство юристов, как русских, ! так и западноевропейских, в качестве объекта должностных преступлений усматривали служебный долг. Видимо, и соста­вители Уложения стояли на тех же позициях. Об этом, в част­ности, свидетельствует объединение в одном разделе должно­стных преступлений и дисциплинарных проступков. В конце XIX — начале XX века в русской юридической науке начина­ет преобладать доктрина, отрицающая наличие единого объек­та у всех преступлений по службе. Так, по мнению В. В. Еси-пова, «фактическое значение объекта преступления при превы­шении и бездействии власти настолько обширно и разнообраз­но, что обнимает собою все возможные блага»"''. М. А. Лози­на-Лозинский заявлял, что ему «не приходит в голову ни одно должностное преступление, которое принципиально по своему объекту отличалось бы от общих преступлений»1". Редакци­онная комиссия по составлению Уголовного уложения 1903 го­да также склонялась к этой точке зрения, выдвигая в качестве отличительных признаков должностных преступлении, наряду с особым субъектом, не объект, а способ совершения престу­пления, т. е. его объективную сторону. В. Н. Ширяев, призна­вая, что «значительно большая часть должностных преступле­ний заключает посягательства на блага общие, доступные для всех, но учиняемые с помощью особого способа, вытекающего из занимаемого виновным особого положения», приходит к вы­воду. ««Объектом должностных преступлений, следовательно, будут те правовые блага, распоряжаться которыми должност­ное лицо может в силу предоставленной ему законом компе­тенции»' ''',

Несмотря на расхождения во взглядах на объект посягатель­ства должностных преступлений, русские дореволюционные-юристы были едины в оценке их особой общественной опасно­сти: «Так как должностные лица являются органами власти, действуют от лица государства, то правонарушения, ими совер­шаемые, получают особое значение. Они больше, чем правона­рушения частных лиц. подрывают авторитет аакона, колеблют прочность юридического порядка: они более непосредственно отзываются на интересах всего государства. Вместе с тем полно­мочия власти, которыми наделены должностные лица, дают им возможность с большей легкостью совершать правонарушения, делают их более опасными, ставят частных лиц в более безза­щитное в отношении к ним положение. Наконец, пользуясь сво­ей властью, должностные лица могут совершать и такого рода

правонарушения, которые совершенно невозможны для частных лиц»'2*1.

На необходимость беспристрастного н строгого преследования служебных преступлений и проступков указывала Государ­ственная канцелярия, комментируя проект нового уголовного судопроизводства: «Когда те самые органы государственной власти, которые установлены для охранения силы законов и об­щественного порядка, подают пример беззакония и непорядка, тогда возникает неуважение к властям и нравственная распу­щенность, при которой государство колеблется в самых его осно­ваниях»''". Не менее интересны, и в данном случае справедли­вы, высказывания на этот счет известного реакционного судеб­ного деятеля, в конце XIX — начале XX века министра юсти­ции, Н. В. Муравьева: «Почти безошибочно можно сказать, что всякое преступление по должности, независимо от своих бли­жайших конкретных последствий, производит и в общей сфере государственных, общественных и индивидуальных интересов некоторые разрушительные результаты: в известном размере, до известной степени оно всегда подрывает доверие к представи­телям власти, дискредитирует их в общественном мнении, ума­ляет уважение, которым они должны пользоваться и без которо­го немыслима успешная служебная деятельность, а глав­ное — способствует образованию и поддержанию в обществе взгляда на закон, применяемый и охраняемый должностными лицами, как нечто такое, что очень строго и требовательно по принципу, но очень свободно и легко обходится и нарушается в действительности»'*'. Столь же красноречив в этом вопросе и В. Н. Ширяев, предостерегавший: «Если массовое проявление общей преступности способно вызвать и породить обществен­ную тревогу, то развитие и умножение должностных преступле­ний может быть рассматриваемо как общественное бед­ствие»1'*.

Однако пусть эти гневные обличения должностных престу-, илений не создадут впечатления, будто самодержавие вело с ни­ми решительную борьбу. Напротив, именно в России они рас­цвели ядовитым цветом, ибо самодержавие как никакая другая власть предполагает бесправие народа и всевластие полиции и чиновничества. Впрочем, как указывал К. Маркс, личные грехи чиновников — мелочь по сравнению с грехами самой государ­ственной организации, иерархию которой подрывают должност­ные преступления: «Иерархия карает чиновника, поскольку он грешит против иерархии или поскольку он совершает такой грех, который иерархии не нужен, но она берет его под свою за­щиту всякий раз, когда сама иерархия совершает грех в его ли­це»1 '*. Классической формой такой «защиты» являлась система административной гарантии, господствовавшая в Российской империи в период действия Уложения о наказаниях. Она была закреплена в Своде законов 1832 года, а впоследствии воспри­нята и творцами Судебных уставов 1864 года. В соответствии с этой доктриной, на возбуждение уголовного преследования про­тив должностного лица необходимо согласие его начальства, оно же. а не органы суда и прокуратуры, после окончания следствия решало вопрос о предании обвиняемого суду или прекращении

уголовного дела; кроме того, по делам о должностных престу­плениях существовала привилегированная подсудность.

Несмотря на то что в русской юридической литературе неод­ нократно приводились убедительные доводы в пользу отмены каких бы то ни было поблажек и преимуществ для преступников по должности, они сохранялись в России до 1917 года. Интере­ са*», что (1. В, Муравьев, изучив западноевропейский опыт, в одной из своих научных работ сделал вывод: «Административ­ ная гарантия единогласно признается иа Занаде несправедли­ вою и ненужною. Она несправедлива потому, что деятельность закона и правосудие суда обеспечиваются только равенством их для всех, а следовательно, и для лиц, облеченных должностной властью. Она не нужна потому, что чиновника преступного его начальство не может и не должно укрывать даже во имя своей административной независимости и своих административных интересов, а невинного сумеет отличить, без постороннего вме­ шательства, сам суд, снабженный для этого всеми средствами человеческого ведения и разумения»"'. Став же министром юстиции и генерал-прокурором, он не только не воспользовался своим правом законодательной инициативы для подготовки и принятия соответствующего закона об отмене административной гарантии, но нередко и сам вынужден был закрывать глаза на должностные злоупотребления во имя ведомственных и прави­ тельственных интересов. Статьи, обличающие нес праве дливость и незаконность административной гарантии, появлялись в печа­ ти и позже, например ряд статей К. Д. Анциферова"\ однако они отнюдь не препятствовали росту должностной преступно­ сти, а вместе с ней - практике «иерархической защиты» и даже

судебной защиты провинившихся чиновников, выражавшейся в большом числе оправдательных приговоров и применении мини­мальных мер наказания по делам о должностных преступлени­ях. Тот же Н. В. Муравьев констатировал, что строгие наказа­ния, установленные во многих статьях раздела V Уложения о наказаниях, на практике применялись крайне редко. Так, «из общего количества приговоренных за служебные преступления приговаривается к уголовным наказаниям только 0,3%» . По подсчетам Муравьева, в 1872—1876 гг. по этой категории дел было вынесено 60% оправдательных приговоров, т. е. примерно в два раза больше, чем по общим Преступлениям, Причем, «по важнейшим из таких дел, т. е. по тем из них, которые рассматри­вались с участием присяжных заседателей, процент оправда­тельных приговоров достигает также высокой цифры — около 57,5%» . Эта тенденция сохранялась и в начале XX века. А. Ф. Кони отмечал, что «с 1906 по 1911 год репрессия все сла­бела, а служебные преступления все умножались. Они увеличи­лись в некоторых округах в четыре раза, в других в пять, в третьих в шесть раз->''*. О фактической безответственности чи­новников за преступления по службе писал в 1917 году И. И. Евстихеев: «Можно сказать, что «легче верблюду пройти через игольное ушко*, чем обвинить должностное лицо и заста­вить его понести заслуженное возмездие за совершение им пре­ступления но службе»"''. Он так характеризовал бюрократию самодержавного режима: «Все дозволялось этой разнузданной

шею, не позднее трех недель после получения, правда, ни исте­чении этого срока Сенат или иной вышестоящий орган должен был направить еще два подтвердительных указа, и лишь после того, как истекут сроки их исполнения, виновные подверга­лись штрафу: в первый раз— 10 рублей, второй—20. тре­тий — 30, и только на четвертый раз следовало отрешение от должности без права восстановления. Как видим, со временем санкции за это правонарушение значительно смягчались.

Подтвердительного указа мог потребовать и тот государствен­ный орган или должностное лицо, которому поручалось испол­нение, если он полагал, что распоряжение вышестоящего органа противоречит закону или интересам императорской власти. В таком случае исполнитель, направив запрос о подтвердительном указе, должен был ждать ответа, не приступая к реализации первоначального указа, а орган, издавший первый указ. — из­дать и подтвердительный, который подлежал уже беспрекослов­ному исполнению.

Статьи 359—360 устанавливают ответственность за деяния. совершенные по неосторожности {легкомыслие, небрежность, преступная самонадеянность) и при условии, что они не повлек­ли за собой тяжких последствий. В последнем случае, а также при совершении тех же деяний умышленно применялись санк­ции, установленные в ст. 361.

В отличие от предыдущих, ст. 360 с объективной стороны включает в состав неисполнение не только указов, но и предпи­саний, предложений начальства, независимо от того, в устной или письменной форме они были сделаны. Статья 360 не приме­нялась, если на запрос, не был получен подтвердительный указ, кроме случаев исполнении судебного решения высшей судебной инстанции низшим судом. Так, неисполнение судьей посланного ему апелляционной инстанцией указа о постановлении нового приговора по уголовному делу составляло проступок, предусмо­тренный ст. 360.

Статьи 362—363

Данные статьи, как и предыдущие, призваны обеспечить свое­временное исполнение указов правительства и распоряжений начальства, а не доведение точного смысла законов и распоря­жений до широких слоев населения и повышение правовой куль­туры народа. Следует иметь в виду, что в период издания Уло­жения о наказаниях обнародованию подлежали далеко не все за­коны и подзаконные акты, что, как правило, оговаривалось в са­мом тексте закона. С 1773 года печатанием и рассылкой законо­дательства ведал Сенат, причем публикация и рассылка актов осуществлялась только для служебного пользования, У частных лиц возможность приобретать отдельные экземпляры законов появилась лишь в 1838 году, И только с 1863 года при Сенате стало издаваться официальное «Собрание узаконений н распо­ряжений правительства», которое рассылалось во все присут­ственные места и на которое могли подписаться все желающие. В губерниях обнародование законов и указов Сената произво­дилось губернским правлением, обязанным снабжать нижестоя-

щие Ц*РаИ(г< ptuMiwHn at Ъ^к.плерл и.«л. кора.^ч лмо Р, А щц,

манифесты, изданные со слонами «Объявляется всенародно», по

распоряжению губернского правления должны были зачиты­ваться после службы в церквах, а также на площадях в городах и на мирских сходах. Кроме того, они публиковались в губерн­ских ведомостях.

Статья 364

В отличие от административных присутственных мест, ниже­стоящий суд не имел права требовать у суда высшей инстанции подтвердительного указа, о котором говорится в ст. ст. 339—360|;>".

Статьи 365—366

К ответственности за данные правонарушения должностные лица могли быть привлечены при непредставлении справок или иных сведений по делам, находящимся в их ведении и производ­стве, но не в связи с их личными дисциплинарными проступка­ми и упущениями но службе. Во всех остальных случаях закон­ными основаниями для востребования соответствующих справок и объяснений считались не только прямо указанные в законе, но и те, которые закону не противоречили. Например, нотариус, как должностное лицо, непосредственно подчиненное окружно­му суду, за отказ представить требуемые судом сведения, хотя бы и не установленные нотариальным положением и наказом ок­ружного суда, нес ответственность по ч. 1 ст. 365'"' .

Статья 366. по существу, говорит о частном случае проступка, предусмотренного ст, 433 Уложения, устанавливавшей в общем виде ответственность'начальников ,м слабый по нерадению над­зор за подчиненными.

Глава вторая Статья 367

Понятие превышение власти в России было впервые сформу­лировано только в Своде законов 1832 года, хотя частные слу­чаи установления уголовной ответственности за превышение. власти можно встретить еще в судебниках. В Соборном уложе­нии 1649 года (ст. 130 главы X) предусматривалось наказа­ние за такое превышение власти со стороны воевод, дьяков и приказных людей, которое влекло для потерпевших продажи и убытки. Более широкий перечень случаев превышения и злоупо­требления властью содержался в главе пятидесятой Генерально­го регламента коллегий. В январе 1724 года Петр I утвердил но­вую редакцию этой главы, устанавливавшей меры взыскания и поощрения за службу. В ее второй части перечислялись наибо­лее опасные должностные преступления, а в третьей — осталь­ные должностные преступления, независимо от того, совершены они оплошкою или вымыслом. Закон устанавливал за их со­вершение срочную ссылку на галеры с конфискацией имения или лишением чина и тяжким штрафом ..

Ответственность непосредственно за превышение власти впер­вые была установлена для министров в ^ 279 Общего учрежде-

опричнине, ее преступления, проступки и нарушения имуще­ственных интересов граждан защищались всем порядком, всем строем, который создавался самодержавным правлением в тече­ние долгих лет тяжелого рабства народа»'"'.

То, что субъектом преступлений и проступков, предусмотрен­ных в разделе V Уложения о наказаниях, является должностное лицо, не вызывало, но существу, сомнений им в теории уголов­ного права, ни в практике его применения, однако определения самого понятия должностное лицо в Уложении ие было. Более того, как указывали еще дореволюционные юристы, оно не име­ло даже определенного термина и «пользуется наименованиями самыми разнообразными для определения виновников должно­стных преступлений; число этих наименований достигает не­скольких десятков»111- Наряду с термином должностное лиир использовались такие, как виновный, чиновник, лицо, состоящее на службе государственной иды общественной, и другие.

В судебной практике и юридической литературе должностны­ми признавались лица, обозначенные в таком качестве в законо­дательстве или приравненные к ним «и силу характера отпра­вляемых ими обязанностей»'**. Не имело значения, состояло ли данное лицо на службе в государственном аппарате или в ор­ганах сословного, а впоследствии земского или городского само­управления. К числу должностных лиц относились как штат­ные, так и внештатные сотрудники, как получавшие, так и ие по­лучавшие вознаграждение за служебную деятельность, как чи­новники, так и канцелярские служители (писцы, сторожа, ку­рьеры и т. п.), занимающие должности как по назначению, так и по найму, как русские подданные, так и иностранцы, исполняю­щие свои обязанности как постоянно, так и временно.

В Уложении отсутствовали также нормы об ответственности за соучастие в должностных преступлениях частных лиц. Судеб­ная практика по этому вопросу отличалась неопределенностью и противоречивостью, и он был решен законодателем только в 1873 году. Высочайше утвержденное мнение Государственно­го совета по делу Янковского и др. гласило, что должностные преступления могут, в принципе, совершаться только долж­ностными лицами. «Посему в общем правиле участие частного лица в преступлении по службе не может иметь места. Но это правило не есть правило безусловное, а допускает исключе­ния, вызываемые самим предметом служебных преступлений или родом тех прав и обязанностей, которые они нарушают»'". Все должностные преступления были разделены на две группы. В первую вошли (довольно условно) только те преступления и проступки, которые составляли лишь служебные нарушения и не влекли уголовного наказания, а карались взысканиями, пре­дусмотренными ст. 67 Уложения. Вторую группу составили те преступления и проступки, которые являлись одновременно и общим преступлением «с той лишь разницей, что оно совершает­ся не частным, а должностным лицом» . Частные лица могли привлекаться в качестве соучастников только по второй группе преступлений и проступков. Причем, по мнению Государствен­ного совета, в таких случаях они должны были нести ответствен­ность не за должностное, а за общее преступление, соответ-

ствующее тому, которое совершило должностное лицо. Напри­мер, согласно последующему разъяснению Сената, частное лицо несло ответственность за участие в должностном подлоге лишь в случае, когда в его действиях усматривался общий подлог, пре­дусмотренный в разделе XII Уложения"''; неслужилые пособ­ники и укрыватели служебной растраты наказывались за соуча­стие в простой растрате'5".

В юридической литературе высказывались и возражения в ад­рес господствовавшей доктрины соучастия в должностных пре­ступлениях. Некоторые ученые и судебные деятели полагали, что Уложение о наказаниях позволяет «квалифицировать дея­тельность соучастников по деятельности главных винов­ников»1'*'.

Глава первая Статья 358

Раздел V открывает статья, устанавливающая ответствен­ ность должностных лиц за неисполнение распоряжений импера­ торской власти независимо от того, какой характер — законода­ тельный, исполнительно-распорядительный или судебный, об­ щин или частный — они носили. Под выражением неприведение в исполнение следует понимать действие или, как правило, без­ действие должностных лиц, выражавшееся в волоките, а также в прямом или косвенном отказе от исполнения. Субъективной сто­ роной данного преступления мог быть не только умысел, но и неосторожность, вероятнее всего в форме преступной самонаде­ янности. Для определения наказания имело значение наличие не только умысла, но и цели преступления. Часть II статьи мог­ ла применяться только в случае совершения преступления из ко­ рыстных или иных валов. Под иными вилами, так же как и под иными личными видами, упомянутыми в других статьях Уложе­ ния, следует понимать личные интересы виновного, противоре­ чащие интересам службы, например месть, ревность, протекцио­ низм.

Статьи 359—361

Сходный сюжет мы видим еще в указе Петра I «О должности Сената» от 27 апреля 1722 г. Этим актом за недоношение об ис­полнении сенатских указов устанавливались штрафы: за первый просроченный месяц — 100 рублей, за второй — 200, за тре­тий — 300. за четвертый — 400 и за пятый — лишение всего и печная работа на галервхи°. Обязанность исполнять сенатские указы и докладывать об этом Сенату в установленные сроки бы­ла закреплена в Наказе губернаторам и воеводам 1728 года11''. Высочайше утвержденным сенатским докладом «О штрафова­нии присутственных мест за нераиортование и за неисполнение по посланным указам на сроки» 1766 года ответственность рас­пространялась на все государственные учреждения не только за неисполнение, но и за несвоевременное извещение об этом не только Сената, но и других вышестоящих органов. Пункт 5 до­клада обязывал присутственные места рапортовать о выполне­нии указов или причинах, которые препятствуют их вьшолие-

называемо только по ст. 410 Уложения (ст. 441 в редакции 1843

года о наказании за медлительность и нерадение к отправлении должности. — Авт.), Превышение власти, происшедшее вслед­ствие неправильного понимания закона, должно быть рассма­триваемо как деяние неосторожное, а не как умышленное»''"1. В решениях но делу Гроховското"", но делу Штакельберга , но делу Аристова""5 логика рассуждений иная: «Если ... никто не может отговариваться незнанием закона, то тем более такое знание обязательно для лиц. несущих обязанности по государ­ственной службе, самые свойства, цели и значение, коей для пра­вильного движения каждой из отраслей управления обязывают вступающего в нее и пользующегося даваемыми ею преимуще­ствами определительно ознакомиться с принадлежащими ему по должности правами и связанными с ними обязанностями... при­чем по силе ст. 71э устава о службе по определению от прави­тельства всякий служащий должен поставить себе в непремен­ную обязанность ведать все уставы и законы государственные и содержать их в несокрушимой сохранности... Поэтому должно­стное лицо... ни при каких условиях не может быт» признаваемо не ответственным за превышение власти, содеянное по незнанию им прав и обязанностей, возлагаемых на него законом по приня­той им на себя установленным порядком должности. Сообраз­но сему требование, чтобы со стороны превысившего власть бы­ло умышленное нарушение закона, не разрешающего ему тех или других действий или полагающего известный предел его правам, представляется несогласным ни с внутренним содержа­нием ст. 338 (ст. 367 в редакции 1845 года. — Авт.), прямо устанавливающей, вовсе ие упоминая об умысле, внешние приз­наки нарушения», ни с установленным Сенатом порядком рас­смотрения дел о преступлениях превышения власти с участием присяжных заседателей1''. Согласно этому порядку, присяж­ные не должны были решать вопрос о том, имел или не имел подсудимый право на совершение тех или иных действий. Этот вопрос решал суд, основываясь на законодательстве, а ие на субъективных воззрениях обвиняемого на свои права и не на степени его знакомства со своими служебными обязанностями. В научной литературе такая концепция нашла отражение в работах Н. С. Таганцева""' и Н. А. Неклюдова"'*'.

Статья 368

На преступление бездействия власти указывал еще Генераль­ный регламент Петра 1. В нем устанавливалось наказание тем, «кто по дружбе или по вражде или из взятков или других наме­рений что пренебрежет, которое ему чинить надлежало»"". Об­щее учреждение министерств 1811 года ввело ответственность за бездействие власти для министров: «когда министр, оставив власть, ему данную, без действия, небрежением своим попустит важное злоупотребление или государственный ущерб»""'. В ст. 278 тома XV Свода законов сохранялась в принципе та же формулировка, только вместо слова министр появилось слово чиновник, тем самым понятие бездействия власти распространя­лось на большую часть должностных лиц империи. Склонность

к казуистке, uiji.v,»..... „_____

проявилась и в стремлении уточнить и расширить опре'д|е.:ЗШ?'яе"<-7- беэдействия власти. Следует иметь в виду, что помимо данной статьи, устанавливавшей наказание за бездействие власти, в пя­ том разделе Уложения содержится глава десятая, специально посвященная вопросам ответственности за медлительность, не­ радение и несоблюдение установленного порядка в отправлении должности. »

Как следует из текста комментируемой статьи, с объективной стороны преступление бездействия власти состояло не вообще в невыполнении или ненадлежащем выполнении каких-либо слу­жебных обязанностей, а только одной из них, а именно обязан­ности пресекать злоупотребления и беспорядки, производимые другими частными или должностными лицами. В этом смысле преступление бездействия власти ближе не к халатности, в к злоупотреблению властью.

Бездействие власти было наказуемо лишь в том случае, когда оно привело к злоупотреблениям, беспорядкам, причинению имущественного или иного ущерба. Причем, несмотря на то что от размеров причиненного ущерба зависело наказание, ни в за­коне, ни в разъяснениях Сената ие определялись размеры ущер­ба, имевшие квалифицирующее значение.

Противозаконность бездействия, по мнению Сената, имела место не только тогда, когда должностное лицо «не сделало то­го, что было прямо предписано ему законом или законным по­становлением или распоряжением его начальства, но и в случаях неупотребления им всех тех мер, необходимость принятия кото­рых, не противореча закону или законным распоряжениям на­чальства, вытекала из самого свойства служебных обязанностей должностного липа или из возложенного н<< него поручении по службе»"'-'. Однако в том же решении Сенат отмечал, что при­влечение к ответственности по этой статье возможно только в случае нарушения круга своих должностных обязанностей слу­жащими, которые возлагались на них уставом о службе. . . Субъективная сторона бездействия власти характеризуется, как и превышение власти, смешанной виной. У виновного может отсутствовать умысел в отношении неблагоприятных послед­ствий, которые могло повлечь или повлекло его бездействие. Само же бездействи»\ в отличие от превышения власти, судеб­ной практикой всегда толковалось как умышленное преступле­ние5"0. Умышленному бездействию власти противопоставля­лось неосторожное и невнимательное, отношение к своим обязан­ностям. Сенат разъяснял, что существенным признаком, отли­чающим бездействие власти от нерадения и небрежности по службе, наказуемых по ст. ст. 441—442 Уложения, является «непринятие или неупотребление всех тех указанных в законе или законом дозволенных мер или средств, которые могли и должны были быть им приняты или употреблены в надлежащее время и при известных обстоятельствах»"1, при условии, что «бездействие обвиняемого не объясняется, по обстоятельствам дела, исключительно проявленною им при сем небрежностью, нераспорядительностью или ненаходчивостью» , В тех же случаях, когда должностное лицо имело умысел своим бездей-

ния министерств 1811 года. Превышением власти считались слу­чаи, «когда министр, превысив пределы своей власти, постано­вит что-либо в отмену существующих законов, уставов или уч­реждений или же собственным своим действием и миновав поря­док, для сего установленный, предпишет к исполнению такую меру, которая требует нового закона или постановления». Об от­ветственности губернаторов за превышение власти впервые спе­циально упоминалось в Учреждении для управления сибирских губерний 1822 года.

В ст. 278 Свода ааконов 3832 года определение превышения власти заимствовано из Общего учреждения министерств, но распространено на всех должностных лиц.. По сути, содержит его и настоящая статья. Но, как отмечали составители Уложе­ния о наказаниях, сверх того для удобства «определение превы­шения власти дополнено означением и тех случаев, когда чинов­ник учинит что-либо в отмену не только существующих узаконе­ний, но и данных ему наставлений, не испросив на то, надлежа­щим образом, разрешения высшего начальства.»1".

С объективной стороны состав превышения власти характери­зовался либо необоснованным расширением прав, принадлежа­щих должностному липу по закону, либо присвоением таких прав, которые ему вообще законом предоставлены быть не мо­гли, либо совершением действий, хотя и законных, но без надле­жащего разрешения начальства, т. е. предполагал совершение активных действий (бездействие власти составляло самостоя­тельный состав преступления, обозначенный в следующей ста­тье Уложения). Эти действия могли заключаться как в физиче­ской деятельности должностного лица, так и в издании нм про­тивоправных приказов или распоряжений, в устной или пись­менной форме. Превышением власти считалось совершение дей­ствий, как выходящих за пределы компетенции должностного лица, так и таких, которые формально соответствуют служебной компетенции виновного, но по существу противоречат интересам государства, интересам службы, поскольку совершены без до­статочных к тому оснований. Таким образом, состав, определен­ный настоящей статьей, включал в себя и превышение власти, и злоупотребление властью в нашем сегодняшнем понимании. Превышение власти только тогда представляло собой само­стоятельный состав преступления, когда оно ие было соединено с другим, строже наказуемым деянием, как должностным, так и общим, например взяточничеством или изнасилованием. Общее указание на эту норму содержится в ст. 371, а уточнение приме­нительно к нанесению телесных повреждений, оскорблений и другим преступлениям — в ст. ст. 375—377.

Субъектом превышения власти могло быть только то должно­стное лицо, которое таковой властью обладало. Следовательно, ие могли быть привлечены к ответственности за это преступле­ние канцелярские служащие, например писцы или курьеры. Наибольшую сложность представляет характеристика субъек­тивной стороны превышения власти. Психическое отношение к содеянному выступает здесь в форме смешанной вины|:,!, т. е. следует различать отношение субъекта преступления к наруше­нию своих служебных полномочии и к наступившим последстви-

ям. В русской дореволюционной науке и судебной практике та­ кое разграничение не проводилось, не было поэтому и единства взглядов по вопросу о форме вины, многие авторы усматривали противоречия в разъяснениях Сената, >

При характеристике субъективной стороны этого преступле­ния нередко приходится сталкиваться с понятием «правовая не­осторожность»'':, т. е.» совершением виновным таких действий, противоправность которых он не предвидел, хотя мог и должен был предвидеть. Я. Г. Северский утверждал, что превышение власти можно рассматривать только как умышленное преступле­ние' "". Напротив, В. В. Есипов считал, что «основною чертою превышения и бездействия власти является отсутствие умысла совершить, пользуясь властью как средством, одно из общих или должностных преступлений» . Различие во взглядах в дан­ном случае объясняется тем, что Северский имел в виду отноше­ние к нарушению своих обязанностей, а Есипов — к последстви­ям, от этого происходящим. Но, следует заметить, у дореволю­ционных криминалистов не было единства даже тогда, когда они одинаково решали вопрос о том, какое именно отношение следу­ет рассматривать в качестве основного для определения субъек­тивной стороны преступления. Например, П. Д. Калмыков, так же как и В. В. Есипов, имея в виду вину как психическое отно­шение к последствиям превышения власти, в отличие от послед­него утверждал, что она может выступать и в форме умысла, и в форме неосторожности' .

Нередко вопрос о виновности за превышение'власти подме­нялся вопросом о мотивах преступления. Так, профессор Буд-аинский, а вслед за ним и В. В. Есипов считали, что превыше­ние власти может заключаться только в действиях, совершенных в ложно понимаемых интересах службы, а если те же действия совершались из корыстных или иных личных мотивов, то они должны были составлять иное преступление'". Но подобное толкование прямо противоречит ст. 371 Уложения, которая пре­дусматривает, что превышение и бездействие власти может со­провождаться совершением и другого преступления: правда, в таком случае наказание назначается за второе преступление, но, как уточняет ст. 371, по максимуму. С. Будзинский утверждал, что корыстные мотивы всегда придают превышению власти свойства взяточничества, но вряд ли с ним можно согласиться. Например, случай использования государственного имущества в личных целях, несмотря на корыстные мотивы, никак нельзя от­нести к числу преступлений взяточничества; напротив, это ти­пичный пример превышения власти.

Сенат в своих разъяснениях по вопросу о субъективной сторо­не превышения власти исходил из того, что квалифицирующим признаком этого преступления является отношение субъекта к нарушению своих служебных обязанностей, а не к их послед­ствиям. Однако единообразный подход не мешал ему выносить противоположные решения по отдельным делам. Так, в разъ­яснениях по делу Свечина и по делу Надеждина Сенат счел, что «говоря о превышении власти, закон имеет в виду только дея­ние, совершенное умышленно. Превышение же власти, совер­шенное по неосторожности и невнимательности, может быть на-

ствием способствовать злоупотреблениям, беспорядкам, причи­нению ущерба, его действия должны квалифицироваться по ст. 371. Когда преступление или иные злоупотребления, кото­рым способствовало бездействие власти, не влекли наказания уголовного, ответственность могла наступать и по ст. 16 Уложе­ния — за попустительство.

Статья 369

Статья дополняет и уточняет определение превышения вла­сти, содержащееся в ст. 367. Впервые аналогичная норма появи­лась в §§ 280—281 Общего учреждения министерств примени­тельно к министрам. Свод законов распространил эту норму на всех чиновников. Оттуда она была заимствована составителями Уложения о наказаниях.

В п. 1 статьи наряду с министрами упоминаются и другие го­сударственные сановники, В их число должностные лица вклю­чались независимо от занимаемой) поста, чина или звания. Существенным условием в данном случае являлось выполнение поручения или распоряжения императора.

Из толкования Сената следует, что должностное лицо осво­бождалось от ответственности по п. 2 статьи за принятие мер, на которые оно не было уполномочено, в случаях, не терпящих отлагательства, и лишь при условии невозможности использо­вать указанные в законе средства"'.