Особенности делопроизводства

В правление Николая I наблюдалось стремительное разрастание бюрократического аппарата. Если к концу XVIII в государственный чиновничий штат составлял 15-16 тыс. человек, то к середине XIX в. – уже 61,5 тыс. Вместо с тем, это все равно уступало, особенно в пропорциональном отношении к населению, численности управленческого персонала в западноевропейских странах. Если в Петербурге на 1000 жителей приходилось 1,1-1,3 представителей администрации, то в Лондоне и Париже, соответственно, 4,1 и 4,5 чиновников.

Другое дело, что российский бюрократизм подразумевал не столько оптимизацию управленческих механизмов, сколько усложнение процедуры делопроизводства. Только в одном департаменте министерства документ подвергался 34 последовательным операциям. За год среднестатистический российский губернатор подписывал около 100 тыс. бумаг, то есть по 270 входящих и исходящих документов ежедневно.

Министерства были буквально завалены ворохом бумаг. Если в 1803 г. в МВД рассматривалось 24921 дело, то в 1827 г.- уже 35 тыс. дел. Неоднократно предпринимаемые правительством попытки по сокращению переписки структурных подразделений министерств не привели к существенному снижению объемов документационной деятельности.

Судопроизводство предполагало прохождение множества ревизующих и апелляционных инстанций. В результате подавляющее большинство рассматриваемых в судах споров так и не заканчивалось окончательным вердиктом. Из уголовных дел только 12,5 % выдвинутых приговоров были доведены до своего логического завершения. В остальных случаях обвиняемые, не будучи еще определены как преступники, находились «под подозрением», или «под сильным подозрением».

Характерный анекдот николаевской эпохи описывает случай, когда по распоряжению царя из Москвы в Петербург надлежало доставить одно судебное дело, тянувшееся десятилетиями. Для его транспортировки было выделено 40 подвод. Однако по пути кортеж вместе с томами документов бесследно пропал.

Делопроизводственный кризис был столь масштабным, что им оказался охвачен даже Петербургский надворный суд, здание которого располагалось напротив окон императорского кабинета. Ревизия 1842 г. выявила в нем тысячи не решенных дел, тотальное невыполнение распоряжений и указов, запущенную финансовую отчетность и т.п. Обвиненный в сем генерал-губернатор Петербурга оправдывался перед Государственным советом ссылкой на то, что в других судах и управах положение дел и того хуже.

Получение любой юридической бумаги подразумевало прохождение многоступенчатых бюрократических препон. Делопроизводство на эзоповском языке николаевской эпохи означало неизбежное взяточничество.

Крайне низкой уровень заработной платы чиновников в николаевской России объективизировал взяточничество, превращал ее из социальной аномалии в норму. Прожить на одно чиновничье жалованье было попросту невозможно. Если, рассуждал один немецкий чиновник, долго проживший в Петербурге, отнять у должностных лиц в германских государствах третью часть положенного им оклада и не дать ничего в замен, результат в отношении мздоимства будет аналогичным российскому. В правительственных кругах, признавая взяточничество злом, понимали, что при сохранении существующего жалования служащих бороться с ним бессмысленно.

О масштабах хищений ярко свидетельствует строительство железной дороги Москва - Петербург, выделенных средств на которую вполне хватило бы, чтобы проложить магистраль не только между столицами, но и до черноморских портов. В последнем же случае связанная во многом с отсутствием коммуникаций катастрофа Крымской кампании не представлялось бы столь очевидной.

Безусловно, император отдавал себе отчет о степени чиновничьих злоупотреблений. «Мне кажется,- говорил он наследнику, - что во всей России только ты да я не воруем». Но даже Николай I, при всем том страхе, который внушал он чиновникам, не смог достичь сколь бы то ни было значительно успеха по искоренению этого традиционного для российской государственной службы порока. Однажды, будто бы он попытался установить, кто из губернаторов замешан в коррупции. Выяснилось, что не берут взяток только двое – киевский Фундуклей и ровенский Радищев, сын автора знаменитой книги. «Что не берет взяток Фундуклей, - резюмировал результаты расследования император, - это понятно, потому что он очень богат, ну а если не берет их Радищев, значит он чересчур честен».