В 1925 году в журнале «Россия» были опубликованы две первые части романа «Белая гвардия», который М.А. Булгаков со свойственным ему вдохновением и «мужественной собранностью» писал по вечерам в течение двух лет, возвращаясь домой после тяжелого дня, наполненного изматывающей газетной работой. Роман, запечатлевший еще не остывшие, жгучие воспоминания о Киеве времен гражданской войны, поражающий своим торжественным «библейским» зачином, тонким психологическим письмом, камерностью и домашностью семейных отношений, являющих собой почти семейную хронику Турбиных, исполненную неповторимого булгаковского лиризма, и, вместе с тем, ощущения редкостного «чувства истории», едва ли не былинного эпоса. Летопись о событиях, происходящих под «кровавым солнцем», встающим над Городом в мутной мгле. С этого литературного дебюта началась трагическая судьба писателя-летописца гражданской войны, обвиненного в «полуапологии белого дела», «внутренней эмиграции». Не только современная М. Булгакову критика, но и литературоведы последующих десятилетий оказались не готовы воспринять и правильно оценить глубоко новаторский и вместе с тем на редкость традиционный роман писателя. И только в работах отечественных исследователей последних лет по-настоящему глубоко и серьезно поставлена проблема прочтения первого булгаковского романа в контексте русской классической литературы.

Целью работы является установление типологических связей, возникающих между романом М. А. Булгакова «Белая гвардия» и русской литературной традицией, представленной в художественном опыте А. С. Пушкина, Н. В. Гоголя, Л. Н. Толстого, Ф. М. Достоевского, М. Е. Салтыкова-Щедрина, а также историософской традицией, актуализирующей духовные ценности русской классической литературы и историческое сознание русского религиозно-философского ренессанса.

Необходимость такого рода анализа диктуется, во-первых, неразработанностью такого важного литературоведческого понятия, как литературная традиция. Теоретический аспект диссертации связан с проблемой традиции и принципами её освоения. Во-вторых, своеобразием творческой индивидуальности М. А. Булгакова, как одного из самых «литературных» писателей своего времени, для которого преданность Традиции была смыслом его духовной оппозиции своему времени. В этой связи литературная традиция перестаёт быть просто явлением теории литературы, а становится важнейшим фактором авторского сознания, определяющим замысел романа «Белая гвардия», его историко-философский и художественный контекст. Высокая степень интертекстуальности «Белой гвардии», не нарушающая единства и «герметической компактности текста» (Б. М. Гаспаров) вносит изменения в смысл многих его компонентов, углубляет философско-эстетическое содержание сравниваемых произведений.

АКТУАЛЬНОСТЬ данного исследования обусловлена назревшей необходимостью изучения романа «Белая гвардия», в контексте Большого Времени, «Истории Большой Длительности» или «Долгого Дыхания» (Ю. Лотман). Данный контекст позволяет исследовать типологическое воздействие и влияние на М. Булгакова таких художников русской литературы XIX века, как А. С. Пушкин, Н. В. Гоголь, Л. Н. Толстой, Ф. М. Достоевский, В. С. Соловьёв, а также углубить представление о взаимовлиянии, возникающем не только в пределах жанра, но и в «перекрёстных формах» (А. Бушмин): М. Булгаков — О. Мандельштам: писатель — поэт.

НОВИЗНА ТЕМЫ исследования состоит в том, что сравнительное изучение художественных произведений, принадлежащих разным историческим эпохам и разным авторам, проводимое в контексте Большого Времени, позволяет увидеть не только преемственность исторических ценностей как «реальный субстрат всего литературно-исторического процесса» (А. Бушмин), но и общефилософский контекст рецепции памятников русской классической литературы в позднейшем историческом развитии — в тексте романа М. Булгакова «Белая гвардия». Этот взгляд раскрывает творческий результат диалога писателей, в котором «размыкается время», возделывается общее поле говоримого, обостряется и утончается проблемное сознание, создавая новое духовное основание нашему времени — живому пространственно-временному континууму, в котором протекает развитие человека. Достаточно ново и перспективно исследование булгаковской вертикали «время — вечность», самого писателя как «историка, но особого ранга — не интерпретатора, а летописца», «визионера высших связей» (Д. Лихачёв). Таким образом, выбор предмета исследования обусловлен творческой индивидуальностью автора романа, художника, которому открыты законы исторического развития, возможность соотносить Пространство и Время, мыслителя, умеющего жить в большом времени, «первым улавливать содержащиеся в нём необратимые трансформации и предупреждать об этих трансформациях своим творчеством» (С. Аверинцев).

Структура работы определяется поставленной целью и задачами исследования. Диссертация состоит из введения, двух глав, заключения и библиографии, включающей 307 названий.

Практическое значение работы. Материалы и концепция диссертации могут быть использованы в общих вузовских курсах по истории русской литературы XX века и спецкурсах, посвященным сравнительному литературоведению.

Апробация работы. Диссертация обсуждалась на кафедре русской литературы XX века Нижегородского университета и на заседании городского методологического семинара при кафедре философии ННГУ, а также на научных конференциях ННГУ. Концепция диссертации и ее основные положения нашли отражение в 5-и публикациях.

Основное содержание диссертации

Введение: Литературная традиция как предмет исследования. Роман М. А. Булгакова «Белая гвардия» в контексте литературоведческих исканий.

Во введении определяется теоретический аспект диссертации, связанный с проблемой литературной традиции и принципами ее освоения. Автор работы рассматривает философско-культурный и исторический подход к литературной традиции. Традиция осмысляется как идейно-художественный опыт, откристаллизовавшийся в произведениях предшественников и современников. В связи с рассматриваемой проблемой отмечаются поиски М. М. Бахтина, которые проходят в русле философско-культурного подхода к литературной традиции (интересны, в частности, совпадения его эстетических взглядов и высказываний Мандельштама в эссе «Разговор о Данте»), но при этом не утрачивают достижений, сопутствовавших традиционному сравнительному изучению художественных произведений в свете литературной преемственности: выстраивается особая модель мира, в котором Диалог охватывает все пространство культуры, имеющее открытые, подвижные границы.

Единство культуры при этом мыслится как «диалогическое согласие неслиянных двоих или нескольких». В таком представлении диалог — категория более емкая, чем заимствование, влияние, сходство, рецепция.

И философско-культурный, и традиционный (исторический) подход к литературной традиции, не противостоят друг другу, а, скорее, взаимно обогащают и дополняют один другой, при этом художественный текст при всей его герметичности и единстве мыслится как открытая картина мира, неограниченно вбирающая в себя всё новые компоненты смысла из фонда культурной памяти.

Подлинно творческое освоение художественной традиции по-настоящему обнаруживается в контексте судьбы писателя, в формах творческого диалога предшественников и современников, когда появляется уникальная для художника слова возможность — быть услышанным Иным Временем. Изучение художественного наследия М. А. Булгакова в контексте литературной традиции имеет совершенно особенное значение и в этом смысле уникально: преданность традиции была смыслом духовной оппозиции М. А. Булгакова своему времени. Опора на традицию, демонстративное следование ей, своеобразный художественный нонконформизм Булгакова, высокая «интертекстуальность» его произведений объясняют в значительной степени проблему рецепции художественных текстов писателя при жизни Булгакова и в современный период. В его судьбе сама проблема литературной традиции перестаёт быть просто явлением теории литературы. И судьба М. Булгакова, и его творчество сознательно становились «сакральным текстом», родом нового Евангелия, по определению свидетельствующим, что всё описываемое было на самом деле. Тем самым придавалась реальность и личной жизни писателя, которую государство считало «частной мнимостью»¹.

Автор диссертационной работы рассматривает те немногие (в сравнении с романом «Мастер и Маргарита») работы, в которых роман М. А. Булгакова «Белая гвардия» исследуется в аспекте литературной традиции. Это статьи В. Немцова, М. Петровского, Б. Гаспарова, Л. Фоменко, Е. Пенкиной, Л. Кациса, М. Каганской, И. Золотусского — авторы работ стремятся осмыслить творчество М. А. Булгакова как продолжателя традиций русской классической литературы XIX века, как «наследника» (М. Чудакова), «своенравно вышедшего из ряда советских писателей 20-х годов и вставшего в ряд другой — старших богатырей русской литературы. Здесь его законное место».²

Работы некоторых зарубежных исследователей «Белой гвардии» (Е. Нечиковский, А. Дравич, М. Йованович, Э. Райт, С. Полляк, Б. Шаратт и др.) свидетельствуют о том, что изучение творчества М. Булгакова в меньшей степени зависело от идеологических стереотипов, как это было в отечественном литературоведении, где главной целью интерпретаторов стало доказательство большевистской или антибольшевистской позиции писателя. Между тем совершенно ясно, что «освещение текста не другими текстами, а внетекстовой вещной действительностью неизбежно приводит к исчезновению бесконечности и бездонности значения, раскрыть же, прокомментировать, углубить смысл можно лишь при помощи других смыслов, то есть посредством философско-художественной интерпретации, отчего истолкование символических структур уходит в бесконечность символических значений»³.

В тексте романа «Белая гвардия» идет интенсивный поиск и осмысление «чужого» слова, обусловленные своеобразием М. Булгакова как одного из самых «литературных» (Д. Лихачев) писателей. Вместе с тем ни одна из работ, посвященных роману «Белая гвардия», не обращена к исследованию литературной традиции в собственном смысле слова, а как бы опосредованно или частично направлена на это изучение. Кроме того, аспект литературной традиции охватывает, как правило, только круг литературной преемственности в контексте «малого круга» истории, но оставляет без внимания Большое время, «художественную философию» «Белой гвардии», историософскую традицию русской литературы, к которой обращается диссертант.

Глава 1

Традиции Пушкина и Гоголя в романе М. Булгакова «Белая гвардия»

§ 1. «Инвариант русской судьбы» в исторической трагедии а. С.Пушкина «Борис Годунов» и романе м. А. Булгакова «Белая гвардия».

Историческая трагедия А. Пушкина и роман М. Булгакова посвящены русской смуте. Пушкин стоит у истоков изучения темы русского бунта. Сравнительное изучение романа М. Бул­

ЛАКУНА

ственная связь — с Домом, семьей, родиной — реализует только «внесистемное» человеческое начало. «Братание в поле брани убиенных» детей России создано Булгаковым в контексте русской литературной традиции — в форме сновидения, философского ключа, приоткрывающего профетический замысел автора.

Антитезой этой высокой и недостижимо прекрасной картине становится дальнейшее авторское повествование. Доминантный мотив смерти, «неоплаченных» человеческих страданий — подчеркивает (в отличие от пушкинского) трагическое мироощущение Булгакова как автора романа «Белая гвардия» На земле, залитой кровью гражданской войны, на «червонных украинских полях» сокровенный замысел Творца не услышан.

§ 3. Модель и смысловое пространство российского города (н. В. Гоголь — м. А. Булгаков)

Модель российского города, смысловое пространство, заключённое в нём, актуализирует типологические связи романа М. Булгакова «Белая гвардия» с художественным миром Н. В.Гоголя. В этой связи Гоголь не только, бытописатель или физиолог Петербурга или уездного городка, а философ города, создавший уникальный «хронотоп провинциального городка» — «ЛЖЕБЫТИЕ», «НЕ — ПРОСТРАНСТВО» и вместе с тем знак душевного города, мечта о Граде Небесном, мистерия, Город, через который проходит Дорога в Будущее: связь Временного и Вневременного. Если Город у Гоголя переворачивает приезд мнимого ревизора Чичикова-Антихриста и в итоге разрушается «циклическое время», то Город Булгакова переживает эпоху настоящего светопреставления — он оказывается в центре гражданской войны, воспринимаемой в романе под знаком Апокалипсиса. «Знаковым пространством» Нового города становится кроваво-красное с сукровицей солнце и чёрная толпа людей, обезумевших от потоков крови, насилия и разложения. Если в начале романа «Белая гвардия» «знаковое пространство» булгаковского Вечного Города было противопоставлено городу-призраку Гоголя, то ситуация гражданской войны меняет знак противопоставленности на знак равенства гоголевского хронотопа города хронотопу гетмановского города. В художественном пространстве булгаковского города оказались возможными не только связи гоголевского хронотопа города как лжебытия и гетмановского города как города-призрака, но и связи принципиально иного содержания: «Ночь под Рождество» как средоточие волшебной прелести гоголевской Украины, знак иного высшего мира, непосредственно связанный с образом булгаковского Вечного города начала романа. Сохранение этой связи стало возможно благодаря тому, что в городе гетмана живут и сохраняют свою самую прочную духовную связь с Вечным городом любимые герои Булгакова — семья Турбиных.

В модели российского города своя устойчивая парадигма — два полюса — град земной и Град Небесный. И Гоголь, и про должающий его традиции Булгаков противопоставляют земному, призрачному и лживому городу Град Небесный. В романе «Белая гвардия» он возникает в видении Рая во сне Алексея Турбина, но не ограничивается только этим эпизодом, в лучшие минуты жизни над героя», у Булгакова «загорается» небесный свод, звёзды участвуют в судьбах героев, их положен» определяет будущее России; небесной литургией завершаете; повествование в «Белой гвардии». В Небесном Граде живёт та высшая правда о предназначении человека, которая не дана городу-Вавилону.

Дому Турбиных в булгаковской модели Города принадлежит неповторимая духовная миссия — сохранение России как особого культурного пространства, России — Дома, противопоставленной России Нового Града, России, на которую за все прегрешения и нравственную проказу обрушивается праведный Божий гнев (будущая тема Нового Иерусалима в романе «Мастер и Маргарита»). За пространственной моделью Города и Гоголь, и Булгаков, и Бунин ощущают «державное бытие» России.