Глава II. Восточная европа и начало «холодной войны»

§ 1. Дискуссии о народной демократии

Политическая судьба Восточной Европы являлась предметом активного обсуждения на Крымской и Потсдамской конференциях союзников. Договорен­ности, достигнутые в Ялте между Сталиным, Рузвель­том и Черчиллем, отразили фактический раздел Европейского конти­нента на сферы влияния. Польша, Чехословакия, Венгрия, Болгария, Румыния, Югославия и Албания составили «зону ответственности» СССР. В дальнейшем советская дипломатия неизменно сохраняла инициативу в ходе переговоров с бывшими союзниками о различных аспектах мирного урегулирования в Восточной Европе. Подписание Советским Союзом двухсторонних Договоров о дружбе, сотрудниче­стве и взаимопомощи (с Чехословакией в 1943 г., с Польшей и Юго­славией в 1945 г., с Румынией, Венгрией и Болгарией в 1948 г.) окон­чательно оформили контуры этих патерналистских отношений¹.

Од­нако непосредственное оформление советского блока происходило не столь стремительно. Более того, конференция в Сан-Франциско в апреле 1945 г. приняла «Декларацию об освобожденной Европе», где СССР, США и Великобритания в равной степени возлагали на себя обязательства по поддержке демократических преобразований во всех странах, освобожденных от нацистов, гарантированию свободы выбо­ра их дальнейшего развития. В течение последующих двух лет СССР подчеркнуто стремился следовать провозглашенному курсу и не фор­сировать геополитический раскол континента. Реальное влияние в восточноевропейском регионе, основанное на военном присутствии и авторитете державы-освободительницы, позволяло советскому пра­вительству не раз предпринимать демарши с целью продемонстриро­вать свое уважительное отношение к суверенитету этих стран.

На заключительном этапе войны и в первые послевоенные годы (примерно до 1947 г.) советское руководство не ставило цели формирования в восточноевропейских странах однопартийных коммунистических режимов. В тот период задача заключалась в том, чтобы создать на западной границе СССР пояс безопасности из дружественных государств. Их социально-политическая система после войны формировалась под советским контролем, благодаря которому левые имели преимущества. Однако парламентаризм и многопартийность не отрица­лись. Москва терпимо относилась к некоммунистическим умеренным партиям и поощряла создание коалиций и объединение партий и дви­жений в народные (национальные, демократические, отечественные и т.д.) фронты, стоявшие на демократических позициях. Явно антикомму­нистические партии в эту схему не вписывались, поскольку они отож­дествлялись с профашистскими режимами, хотя даже им, как показы­вает опыт Румынии в 1944–1947 гг., доступ в эти коалиции не закрывал­ся. Такой порядок обеспечивал господство социалистических элемен­тов в экономике и политическом строе без разрушения государствен­ной машины и при сохранении традиционного парламентаризма. Он получил название «народной демократии»¹.

Необычная гибкость Сталина распространилась даже на святая святых — идеологическую область. При полной поддержке выс­шего партийного руководства академик Е. Варга сформулировал в 1946 г. концепцию «демократии нового типа». Она основывалась на понятии демократического социализма, строящегося с учетом национальной специфики в освободившихся от фашизма странах. Идея «народной демократии» — общественного строя, сочетающе­го принципы социальной справедливости, парламентской демо­кратии и свободы личности — действительно была чрезвычайно по­пулярна тогда в странах Восточной Европы. Она рассматривалась многими политическими силами как «третий путь», альтернатива индивидуалистическому американизированному капитализму и то­талитарному социализму советского образца¹.

До 1947–1948 гг. многие лидеры коммунистических партий стран Восточной Европы (Владислав Гомулка в Польше, Клемент Готвальд в Чехословакии и Георгий Димитров в Болгарии) полагали, что народ­ная демократия делает диктатуру пролетариата ненужной. Сам И.В. Сталин в 1946 г. разъяснял одному из лидеров польских коммунистов Болеславу Беруту (будущему президенту) и польскому премьер-мини­стру, левому социалисту Эдварду Осубка-Моравскому, что «Польше дик­татура пролетариата не нужна»².

Все ведущие представители компартий говорили о «новом пути», «национальном пути» к социализму. Поляк Гомулка указывал, что этот путь специфически польский, чех Готвальд – чехословацкий, венгр Ракоши – венгерский, болгарин Димитров – болгарский и т.д. Г. Димитров провозгласил, что в новых исторических условиях более не нужна «диктатура пролетариата»; а Гомулка отрицал Советы как «форму осуществления власти».

Термином «народная демократия» оперировал даже такой автори­тетный некоммунистический политик, как президент Чехословакии Эдуард Бенеш, приверженец идеи «этического социализма». В одном из интервью в конце 1945 г. он говорил о наступлении эпохи «перехода от буржуазной демократии к демократии народной». По его мнению, социалистические мероприятия следовало осуществлять мирным пу­тем без диктатуры пролетариата. В первые послевоенные годы подоб­ные взгляды устраивали советское руководство¹. В советской печати помещались высказывания некоторых руководителей компартий (например, Димитрова). Сталин мечтал, что социализм утвердится и в тех странах, куда не дошли советские войска. И послевоенные мероприятия в ряде стран Западной Европы ― Франции, Англии, казалось, давали основания для подобных мечтаний.

Против новых тенденций резко выступила только Югославия. Она также определила сущность своего государства как «народную демократию», но как вариант диктатуры пролетариата, «советской демократии». Конституция Югославии 1946 г. была создана по образцу советской 1936 г.

В самих восточноевропейских странах общественные настроения после пяти-шести лет диктата и насилия были пропитаны страхом. К нему добавлялось ощущение усталости как от безжалостного рыночного капитализма, ставшего в понимании рядового европейца причиной кризиса межвоенных лет, так и от «неудавшейся демократии», которая не смогла от этого кризиса защитить. Разочарова­ние в парламентско-республиканских формах правления было частью психологического наследия кризиса 1929–1933 гг., выход из которого в 30-х годах все страны нашли на пути усиления исполнительной власти. За исключением Чехословакии доверия к демократическим инсти­тутам в Восточной Европе не испытывали ни в одной стране.

В Польше режим, существовавший накануне мировой войны и выросший из дик­татуры Юзефа Пилсудского, ни по каким критериям не был либераль­ным, да и интеллигенция в этой стране не успела, в сущности, сформи­роваться. В Румынии между войнами правили консерваторы, которые в 40-х годах на удивление легко согласились сотрудничать с гитлеровца­ми. Правда, в Румынии и Венгрии, в 20–30-х годах имелись зачатки многопартийности, политические партии были прочно встроены в местные диктатуры, являлись их частями. Не было демократии ни в Болгарии, ни в Югославии, где власть принадлежала аристократии и консерва­тивной бюрократии. В восприятии восточноевропейцев известные им виды политического устройства были дискредитированы, а понятные и привлекательные образцы правления, к созданию которых стоило бы стремиться, отсутствовали. При этом разочарование в старых госу­дарственных институтах сохранялось на фоне ожиданий перемен, в том числе — социальных¹.

Советский опыт не казался жителям Восточной Европы идеальным. Но он производил впечатление. О сталинских репрессиях 30-х годов знали мало, и советский режим казался лучше фашистского: по крайней мере, он ориентировался на вовлечение граждан в государственную систему — в отличие от нацизма, который строился на дискриминации и исключении из общества то одной, то другой категории граждан. СССР не был знамением светлого будущего, но он казался символом ухода от кошмарного прошлого.

В самом Советском Союзе, в лесах Прибалтики скрывались «лесные бра­тья» — отряды противников присоединения прибалтийских стран к Со­ветскому Союзу, которые периодически нападали на части Советской Армии. На Западной Украине до 1947 г. продолжали противостоять со­ветской власти не ушедшие вместе с гитлеровцами отряды Украинской повстанческой армии под руководством западно-украинского национа­листа С.А. Бандеры.

Тем поразительней, что за пределами СССР население не обнару­живало признаков намерения сопротивляться советскому присутствию и натиску местных левых. К примеру, в одной только Польше число противников коммунизма должно было составлять, по западным оцен­кам, не менее 100 тыс. человек. Но оказалось, что для их нейтрализа­ции польскому коммунистическому правительству достаточно провес­ти всего две амнистии (1947 г.), после которых о несогласных на не­сколько лет просто забыли¹.

Настроения против местных коллаборационистов — «благоразум­ных обывателей», терпевших нацистов во время войны ради сохране­ния своего имущества, — были сильнее опасений в отношении комму­нистов. При этом в либеральных и католических кругах восточноевро­пейских стран надеялись на «недолговечность новой власти» и «скорое начало третьей мировой войны». Ожидая ее, умеренные пассивно на­блюдатели за событиями. В бедных слоях, напротив, проявлялись при­знаки активности и жажды перемен. Коммунисты привлекали энерги­ей и целеустремленностью на фоне вялости центристов. Новые полу­левые и левые режимы завоевывали поддержку масс. В странах Вос­точной Европы стали формироваться военизированные отряды мест­ных коммунистов. Простые граждане охотно шли в формирования по­лиции и новые национальные вооруженные силы².

Относительно мягкий курс СССР до 1947 г. диктовался необходимо­стью сотрудничества с западными союзниками в обустройстве Европы. Москва противодействовала попыткам антикоммунистических сил про­рваться к власти. Но одновременно советские руководители сдерживали стремление местных компартий к монопольному захвату власти и ускорению анти­капиталистических преобразований. Проведенные в 1945–1947 гг. в восточноевропейских странах выборы в парламенты, несмотря на право­нарушения, свидетельствовали в целом о росте влияния коммунистов. Вот почему перед советским руководством нередко стояла задача бло­кировать чрезмерную революционность последних¹. В Венгрии, Румы­нии и Болгарии, в которых Советский Союз руководил работой союз­ных контрольных комиссий, советские представители настаивали на включение в правительства представителей некоммунистических партий, хотя и из числа приемлемых для Москвы.

Советский Союз вел себя в Восточной Европе осмотрительно, не же­лая осложнений с Вашингтоном и Лондоном. Но осторожная линия по­нималась в Москве как отказ от попыток выйти за географические пре­делы того, что с 1945 г. по согласию с США и Британией в СССР стали считать поясом безопасности Советского Союза. Действия внутри это­го пояса не считались в Москве ни наступательными, ни провоцирую­щими по отношению к Западу. СССР заботился о безопасности границ и делал это, строя из восточноевропейских стран геополитический за­слон. В Восточной Европе ему были нужны дружественные режимы.

В принципе, такие режимы могли существовать в форме нейтрали­стских правительств без участия коммунистов, как это было в Финлян­дии после отставки 4 марта 1946 г. президента Карла Маннергейма и избрания 9 марта 1946 г. новым главой финляндского государства Юхо Паасикиви. Но опыт Финляндии, где не было советских войск, оказал­ся не применим к восточноевропейским странам. В них стали преобла­дать радикальные формы трансформаций. Смена режима в Варшаве оказалась одной из наиболее болезненных перемен с точки зрения ре­зонанса, который она получила в мире.

Прозападные силы в Польше находились в трудном положении, хотя и СССР не вызывал симпатий поляков. Польские крестьяне присту­пили к освоению новых земель на территориях, полученных от Герма­нии. 30 июня 1946 г. левое правительство представило на референдум и получило одобрение программы национализации промышленности. В стране была проведена земельная реформа, согласно которой в рас­чет земельных наделов были включены новые земли на западе. Пере­селенцы в районы, из которых было депортировано немецкое населе­ние, получили на новых местах жительства из рук коммунистической власти дома, инвентарь, имущество и пахотные угодья. Это сформиро­вало слой людей, заинтересованных в ее выживании ради сохранения неизменности западных польских границ¹.

В это время западные правительства, словно нарочно, делали все для подогрева антизападных подозрений поляков. Британские и аме­риканские политики уклонялись от подтверждения законности границ Польши на Западе и указывали на их неокончательный характер. Юри­дически такие высказывания не противоречили Потсдамским догово­ренностям. Но это вредило репутации Запада в глазах польского населе­ния, опасавшегося, что Вашингтон и Лондон могут «взять назад» свои уступки, сделанные в Ялте и Потсдаме. Только Москва твердо заявляла об окончательном характере польских границ и поддерживала выселе­ние немцев с присоединенных к Польше территорий. Польские левые играли на страхах населения. Прозападным партиям строить свои пред­выборные программы было сложно.

Ситуация осложнилась для некоммунистических сил репрессиями правительства. По обвинению в связях с антиправительственным под­польем в 1946 г. было арестовано 17 общественных деятелей и политиков из числа умеренных и центристов. Помимо главных фигурантов начатого процесса, были арестованы тысячи низовых руководителей Польской крестьянской партии. Начиная с осени 1946 г. она стала подвергаться систематическому давлению, ее собрания разгонялись отрядами ком­партии, в сельской местности арестовывались активисты ПКП. Попытки С. Миколайчика разрядить ситуацию и его обращения к советской сторо­не с просьбой повлиять на польских коммунистов не дали результатов¹.

На выборах в сейм 19 января 1947 г. партия С. Миколайчика, на кото­рую возлагали надежды как на некоммунистическое ядро польского поли­тического спектра, потерпела поражение, завоевав 28 мест против 394, полученных блоком социалистов и коммунистов. Президентом Польши был избран один из лидеров компартии Болеслав Берут. 19 февраля в Польше была принята временная конституция.

Режим продолжал ужесточаться. 14 сентября 1947 г. польское пра­вительство разорвало конкордат с Ватиканом, и в стране начался конф­ликт государства с католической церковью. Внутри ПКП возник рас­кол. Часть сторонников С. Миколайчика возложила на него вину за по­ражение 1947 г. С. Миколайчик подал в отставку с поста лидера партии и эмигрировал в Великобританию, а затем — в США (где умер в 1966 г.). Его сторонники были исключены из ПКП².

События в Польше вызвали рост настороженности Запада по пово­ду намерений СССР в Восточной Европе. Запад не признал результатов выборов в Польше. Наблюдая за бесцеремонными действиями комму­нистов на востоке Европы, западные правительства склонялись к уме­стности репрессивных мер против коммунистов в своих странах.

Международная ситуация вокруг восточноевропейских стран на­чала меняться с середины 1946 г. На Парижской мирной конферен­ции в августе 1946 г. американская и британская делегации предприняли активные попытки по вмешательству в процесс формирования правительственных органов в Болгарии и Румынии, а также особых судебных структур по международному контролю за соблюдением прав человека в странах бывшего гитлеровского блока. СССР решительно выступил против подобных предложений, аргументируя свою позицию соблюдением принципа суверенитета восточноевропейских держав¹. Обострение отношений между странами-победительницами стало особенно очевидно на III и IV сессиях СМИД, состоявшихся в конце 1946 — начале 1947 гг. и посвященных урегулированию вопросов о границах в послевоенной Европе и судьбе Германии.

В марте 1947 г. в президентском послании Г. Трумэна была провозглашена новая внешнеполитическая доктрина США. Американское руководство объявило о своей готовности оказывать поддержку всем «свободным народам» в противостоянии внешнему давлению и, самое главное, коммунистической угрозе в любой ее форме. Трумэн заявил также о том, что США обязаны возглавить весь «свободный мир» в борьбе с уже установленными тоталитарными режимами, подрывающими основы международного правопорядка. Провозглашение «доктрины Трумэна», объявившей начало крестового похода против коммунизма, положило начало открытой борьбе сверхдержав за геополитическое влияние в любой точке земного шара².

Восточноевропейские страны ощутили изменение международной обстановки уже летом 1947 г. В этот период происходили переговоры об условиях предоставления экономической помощи со стороны США европейским странам по плану Маршалла. Советское руководство не только решительно отвергло возможность подобного сотрудничества, но и ультимативно потребовало отказаться от участия в проекте Польши и Чехословакии, проявившим явную заинтересованность¹. Остальные страны восточноевропейского региона предусмотрительно провели предварительные консультации с Москвой и ответили на американские предложения «добровольным и решительным отказом». СССР предложил щедрую компенсацию в виде льготных поставок сырья и продовольствия. Но предстояло искоренить саму возможность политической переориентации Восточной Европы, т.е. обеспечить монопольную власть в этих странах коммунистическим партиям.

«План Маршалла» обозначил грани расхождений между СССР и запад­ными союзниками. Советский Союз отверг идею экономического единения с Западом на американских условиях, что само по себе предпола­гало разделение международной системы. Разрыв между западной и вос­точной частями мирового экономического организма вынуждал обе час­ти заботиться о том, чтобы вернуть себе самодостаточность и компен­сировать потери от разрыва органических, веками складывавшихся хо­зяйственных связей. Западная Европа под руководством США пошла по пути субрегиональной экономической, а затем и военно-политичес­кой интеграции. Восточная Европа, влекомая Советским Союзом, тоже стала перестраиваться в обособленный политико-хозяйственный и во­енный комплекс.