Русский литературный постмодернизм : психоидеологические основы, генезис, эстетика

• Год: 2010

• Автор научной работы: Беневоленская, Нонна Петровна

• Ученая cтепень: доктор филологических наук

• Место защиты диссертации: Санкт-Петербург

• Код cпециальности ВАК: 10.01.01

Начало формы

Купить диссертацию

Конец формы

Полный текст автореферата диссертации по теме "Русский литературный постмодернизм : психоидеологические основы, генезис, эстетика"

САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

На правах рукописи

БЕНЕВОЛЕНСКАЯ Нонна Петровна

РУССКИЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ ПОСТМОДЕРНИЗМ: ПСИХОИДЕОЛОГИЧЕСКИЕ ОСНОВЫ, ГЕНЕЗИС, ЭСТЕТИКА

Специальность 10.01.01 —русская литература

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук

Санкт-Петербург 2010

004606355

Диссертация выполнена на кафедре русского языка как иностранного и методики его преподавания филологического факультета Санкт-Петербургского государственного университета

Официальные оппоненты: доктор филологических наук,

ведущий научный сотрудник Вахитова Тамара Михайловна

доктор филологических наук, профессор

Гриифельд-Зингурс Таисия Яковлевна

доктор филологических наук, доцент

Щукина Дарья Алексеевна

Ведущая организация: Санкт-Петербургский государственный

университет культуры и искусств

Защита состоитегода в 14.00 часов на заседании диссертационного совета Д 212.232.26 по защите диссертаций на соискание ученой степени доктора филологических наук при Санкт-Петербургском государственном университете по адресу: 199034, Санкт-Петербург, Университетская набережная, д. 11, ауд._.

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке им. М. Горького Санкт-Петербургского государственного университета (Санкт-Петербург, Университетская набережная, д. 7/9).

Автореферат разослан «__»_2010 года.

Ученый секретарь

диссертационного совета ~

кандидат филологических наук, доцент^у^^ ^ ^^¿¿е^ИГитаренко

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Степень разработанности темы. В необыкновенно обширной литературе, посвященной отечественному литературному постмодернизму, выделяется ряд исследований, авторы которых, не мраничиваясь интересом к внешней, формально-технической стороне данного феномена, заняты осмыслением его философско-эстетической сущности1. Эти исследователи видят в русском литературном постмодернизме полноправное психоидеологическое образование, которое, на основе специфической художественной философии, создает оригинальный целостный мирообраз. Расходясь в деталях и нюансах, они трактуют постмодернизм как релятивистское направление, отрицающее возможность достижения реальности за пределами знаковых систем (в рамках постмодерна мир воспринимается как бесконечная перекодировка знаков, за которыми бесполезно искать означаемое), не имеющее позитивной программы и нейтрализующее любые ценностные оппозиции.

На вопрос о том, какими психоидеологическими причинами обусловлен декларируемый и практикуемый постмодернизмом отказ от поисков как объективной реальности, так и истины, современные исследователи отвечают по-разному, однако доминирует точка зрения, согласно которой постмодернистский релятивизм не имеет ничего общего с индифферентностью.

Действительно, знакомясь с отечественным литературным постмодернизмом, читатель открывает для себя мир больших страстей. Писатель-постмодернист, как правило, не скупится на позитивные и негативные оцен-

1 См.: Богданова О. Современный литературный процесс: К вопросу о постмодернизме в русской литературе 1970 — 90-х гг. СПб., 2001; ГенисА. Иван Петрович умер: Статьи и расследования. М., 1999; Гройс Б. Полуторный стиль: социалистический реализм между модернизмом и постмодернизмом // Новое литературное обозрение. 1995. № 15; Курицын В. Русский литературный постмодернизм. М„ 2001; Лтовецкий М. Русский постмодернизм (Очерки исторической поэтики). Екатеринбург, 1997; Скоропанова И. Русская постмодернистская литература. М., 2000; Смирнов И. Психодиахронологика. Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней. М., 1994; Этитейн М. Постмодернизм в России. Литература и теория. М., 2000; Мережинская А. Русская постмодернистская литература. Киев, 2007 и др. Отметим, что попытки выявить и систематизировать некие формальные принципы и приемы, которые в своей совокупности якобы являются исключительной прерогативой постмодернизма (чаще всего в этой связи упоминают игру, иронию, интертекстуальность и диалогизм), до сих пор заканчивались неудачей, что позволяет сделать вывод о несостоятельности и бесперспективности тенденции, связанной с абсолютизацией внешней, формально-технической стороны постмодерного письма.

ки изображаемого. Парадокс, однако, состоит в том, что один и тот же объект в постмодернистской системе координат подвергается и развенчанию, и апологии одновременно. Анализ размышлений вышеназванных исследователей над природой постмодернистского диалогизма приводит к предположению, что постмодерный текст чаще всего имеет своей основой сугубый оксюморон — развенчивающую апологию (или апологетическое развенчание). Утверждение здесь не противоречит отрицанию, разрушение способствует созиданию, белое означает то же, что и черное. Разумеется, речь идет не о намеренной игре по определенным правилам, не о пресловутой технике письма, а о специфическом мировосприятии, существеннейшим элементом которого оказывается болезненное ощущение нереальности как внешнего мира, так и собственного существования. Представляется справедливой позиция Б. Гас-парова, который, выделив в качестве главных особенностей постмодернистской поэтики непоследовательность и противоречивость, подчеркнул, что рождаются они естественным образом на основе соответствующего мирови-дения творца: «действительная непоследовательность, а не преднамеренная её симуляция; действительные противоречия, а не «принцип противоречий» как организующий прием»2. Таким образом, напрашивается вывод, что специфика постмодернистской психоидеологии определяется прежде всего способностью творческого индивида взглянуть на один и тот же предмет с различных, зачастую противоположных друг другу точек зрения одновременно.

Актуальность исследования. При работе с текстами постмодерной ориентации следует исходить из того, что российский литературный постмодернизм является вполне закономерным и объективно обусловленным фазисом национального культурного развития. Порой постмодерную специфику усматривают в радикальном разрыве с любыми эстетическими традициями, в демонстративном эпатаже. Действительно, при первом знакомстве с отечественным постмодернистским дискурсом прежде всего бросается в глаза его эстетическая и идеологическая новизна, способная шокировать читателя.

2 Гаспаров б. Язык, память, образ. М., 1996. С. 32.

Однако обстоятельный анализ чаще всего позволяет обнаружить даже в самых эпатажных текстах весьма традиционные, органически присущие русской словесности черты и особенности. Что же касается авторов, которые действительно практикуют в своих произведениях лишенную духовной глубины игру, то они, на наш взгляд, не имеют никакого отношения ни к постмодернизму, ни вообще к подлинному творчеству. Мнение «об органичности данной художественной системы русской литературе»3 уже не раз высказывалось в ряде работ, однако изучение историко-культурных предпосылок отечественного литературного постмодернизма не носило в них последовательного и целостного характера. Такой подход давно назрел, чем и обусловлена актуальность исследования.

Объектом исследования является русский литературный постмодернизм как оригинальное литературное направление конца XX — начала XXI веков.

Предмет исследования — основные принципы постмодернистского миромоделирования и процесс их формирования в современной русской литературе.

Гипотеза исследования заключается в следующем: постмодернизм является психоидеологическим образованием, которое создает специфический целостный мирообраз и, несмотря на демонстративно декларируемый разрыв с основными этическими и эстетическими канонами, не порывает с предшествующей национальной культурной традицией, а продолжает и развивает ее.

Цель настоящей диссертационной работы — анализ психоидеологических основ и эстетики русского литературного постмодернизма, а также изучение их генезиса.

Выдвинутая гипотеза и обозначенная цель исследования требуют решения следующих задач:

— обнаружить основные факторы, связывающие русский литера-

3 Мережинская а. Русская постмодернистская литература. С. 64.

турный постмодернизм с традициями русской литературы Х1Х-ХХ веков;

— рассмотреть процесс формирования литературного постмодернизма в России;

— на основе анализа индивидуальных художественных и психоидеологических особенностей творчества основных представителей отечественного постмодерна выявить специфику эстетики и художественной философии русского литературного постмодернизма в целом.

Данные задачи обусловили выбор материала и структуру работы. Материалом исследования, помимо произведений наиболее ярких представителей современной отечественной литературы Вен. Ерофеева, В. Сорокина, Саши Соколова, Т. Толстой, послужили и тексты русских писателей Х1Х-ХХ веков (Н. Чернышевского, А. Чехова, М. Горького, А. Терца), в творчестве которых обнаруживаются тенденции, развитие которых и привело впоследствии к формированию постмодернистской парадигмы. Из современной литературы были выбраны те произведения, которые фактически уже стали классикой. Представляется, что исследовать специфику того или иного психоидеологического образования необходимо на высоких и безусловных его достижениях, а отнюдь не на сомнительном и спорном материале. Именно по этой причине за рамками данной работы осталось множество произведений, порой причисляемых критикой к отечественному литературному постмодернизму, но представляющихся далеко не бесспорными как в плане принадлежности к постмодернистской психоидеологии, так и с точки зрения художественного уровня. Во многом сходными причинами обусловлен выбор для анализа исключительно прозаического материала. На наш взгляд, успехи и достижения русского литературного постмодернизма связаны в основном с прозой. Постмодернистский отечественный театр находится еще в процессе формирования и становления. Российские драматурги, позиционирующие себя в качестве постмодернистов, заняты напряженным поиском нового художественного языка. Аналогичным образом мы с известной долей скепсиса относимся и к широко разрекламированным достижениям отечественной по-

стмодернистской поэзии.

Научная новизна диссертации обусловлена преодолением сложившегося подхода к постмодернистскому дискурсу как сугубо эпатажно-игровому, чужеродному национальной культурной традиции, последовательной установкой на выявление преемственных связей постмодернизма с предшествующими литературными направлениями в истории русской литературы.

Теоретическую и методологическую основу диссертации составляют труды отечественных и западных ученых: М. М. Бахтина, Ю. М. Лотмана, Б. М. Гаспарова, А. К. Жолковского, Ю. К. Щеглова, М. Н. Эпштейна, И. П. Смирнова, В. Шмида, Н. Л. Лейдермана, М. Н. Липовецкого, О. В. Богдановой, И. П. Ильина, А. Д. Степанова, И. Н. Сухих, И. Паперно, Б. Гройса, Р. Барта, X. Понтера, Ю. Кристевой, Ж. Делеза, Ж. Бодрийяра, Ж. Деррвда и ДР.

В ходе исследования синтезировано несколько подходов — системный, историко-функциональный, а также использована методика структурного, сравнительно-типологического и интертекстуального анализа.

Теоретическая значимость диссертационного исследования определяется изучением различных аспектов взаимосвязи между психоидеологическими основами литературного направления и применяемыми в творческой практике его представителей эстетическими принципами.

Практическая значимость работы обусловлена тем, что ее положения и выводы могут стать основой для дальнейшего научного изучения русского литературного постмодернизма и современного литературного процесса в целом. Предлагаемый автором анализ творчества рассмотренных писателей позволяет применять результаты исследования в практике преподавания русской литературы на филологических факультетах, а также использовать их при подготовке общих и специальных лекционных курсов и при создании учебных пособий по современной русской литературе.

Основные положения диссертационного исследования, выносимые на защиту:

1. Русский литературный постмодернизм — это оригинальное литературное направление, специфика которого обусловлена особым взглядом на мир. Для научного осмысления такого явления необходимо перенести центр тяжести исследования с изучения формально-технических приемов на глубинные психоидеологические основы.

2. Особенности постмодерной психоидеологии в значительной мере определяются способностью творческого индивида взглянуть на один объект с двух или нескольких различных, а чаще всего противоположных друг другу, точек зрения одновременно.

3. Наличие в тексте какой-либо четкой и жесткой позитивной программы, равно как и однозначное отрицание чего бы то ни было, несовместимо с психоидеологией постмодерна. Соответственно, основу постмодернистского текста чаще всего составляет сугубый оксюморон — развенчивающая апология (или апологетическое развенчание).

4. Непоследовательность и противоречивость как основные особенности постмодернистской поэтики рождаются естественным образом на основе специфического мироощущения и психологического состояния творческого индивида, а не в результате сознательного и преднамеренного следования неким конструктивным принципам.

5. За эпатажно-игровым началом в художественных текстах большинства отечественных постмодернистов обнаруживается трагическое мироощущение. Ирония подлинного постмодерниста — это, как правило, ирония отчаяния.

6. Несмотря на бросающуюся в глаза (и подчас шокирующую) идейно-эстетическую новизну, отечественный постмодернизм обнаруживает органическую связь с предшествующими культурными формациями.

7. Постмодерная психоидеология связана с карнавальным мироощущением, основанном на полном неприятии любых форм иерархического ми-

ропонимания, и с логикой карнавального мира, все образы которого амбивалентны, «объединяют в себе оба полюса смены и кризиса: рождение и смерть (образ беременной смерти) благословение и проклятие (благословляющие карнавальные проклятия с одновременным пожеланием смерти и возрождения), хвалу и брань, юность и старость, верх и низ, лицо и зад, глупость и мудрость»4.

8. Вопреки расхожим представлениям о несовместимости постмодернистского релятивизма с морализмом русской литературной классики, корни современного отечественного постмодернизма уходят глубоко в реалистические слои национальной культуры. (Современное литературоведение доказало несостоятельность популярного представления о том, что отечественной классике якобы органически присущ морализаторский монологизм: художественные тексты Ф. М. Достоевского, Л. Н. Толстого, А. П. Чехова и др. обнаруживают всецело полифоническую природу.)

9. Специфика отечественного литературного постмодерна, помимо прочего, определяется той особой ролью, которую в русской словесности XX века сыграл неведомый западному миру социалистический реализм. В отличие от Запада, где постмодернизм возник из недр модернизма, ему же себя противопоставлял и с ним вел напряженную полемику, российский постмодерн родился буквально на обломках тоталитарной культуры, от нее полемически отталкивался, ее эстетику пародировал, с ней же ощущая при этом и некое парадоксальное родство.

10. Предпостмодернистские начала в соцреалистическом дискурсе связаны прежде всего с оригинальным совмещением реалистических и сказочно-мифологических элементов: в соответствии с основными постулатами социалистического реализма, советский писатель должен был соединять в своем тексте достоверное изображение действительности и утопический проект её гармонизации, что зачастую порождало оригинальный оксюморонно-эклектический эффект, отчасти предвосхитивший парадоксальную постмо-

* Бахтин М. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1972. С. 213.

дернистскую амбивалентность.

Апробация работы. Основные положения диссертации изложены в опубликованных монографиях и статьях, были представлены в виде докладов на международных научно-практических конференциях преподавателей и аспирантов филологического факультета и факультета журналистики СПбГУ (Санкт-Петербург — апрель 1987, 1988, 1989, 1990, 1991, июнь 1996, апрель 1997, апрель 1998, март 1999, 2005, 2008, 2009, 2010), в Словакии (Братислава — апрель 1990, Оломоуц — август 1999) и др.

Структура работы. Диссертационное сочинение состоит из введения, шести глав, заключения и списка использованной литературы.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

В первой главе диссертации «Реалистические предпосылки русского литературного постмодернизма» речь идет о весьма отдаленных корнях и истоках отечественного постмодернизма, лежащих в сфере так называемого канонического реализма.

Представление о несовместимости постмодерного мироощущения, суть которого заключается прежде всего в способности творческого индивида взглянуть на один объект с двух противоположных точек зрения одновременно, и реализма русской классики с его напряженным поиском последних истин и пресловутым «указующим перстом» является во многом иллюзорным. В большинстве произведений русской литературы XIX века без труда обнаруживается специфическая амбивалентность, принимающая форму постоянных колебаний между pro и contra.

Автор диссертационного исследования не стремится в данной главе доказывать сомнительный факт «постмодерности» того или иного русского классика (конкретно речь идет о А. Пушкине, Ф. Достоевском, Л. Толстом), но пытается выявить вызревавшие в недрах русской литературы XIX века мировоззренческие и эстетические особенности, которые впоследствии

сформировались в тенденцию развития и привели к возникновению нынешней постмодернистской культуры.

Главное внимание в первой главе уделяется творчеству А. Чехова, поскольку из русских классиков именно он ближе всех подошел к постмодернистскому отказу от иерархического миропонимания. Как справедливо отмечает П. Долженков, «мир произведений Чехова — мир неопределенности, неясности, предположительности, неизвестности, расплывчатости контуров»5. Чехов продемонстрировал поистине поразительную способность взглянуть на один и тот же объект с разных, подчас противоположных и взаимоисключающих, точек зрения, сознавая при этом, что ни одна из представленных позиций не является истинной. «Ситуации неопределенности в чеховских произведениях, построение произведений по принципу неопределенности являются отражением на уровне поэтики представления Чехова о том, что человеческие знания имеют лишь предположительный характер»6, — «люди живут в мире, который им неведом»7.

Известно, что на протяжении длительного времени многие чеховские тексты истолковывались в традиционно-морализаторском духе. Оценочно-нравоописательный элемент вычитывался интерпретаторами, как правило, одним и тем же способом: точка зрения того или иного героя (чаще всего рассказчика) объявлялась авторской позицией. «Не редкость исследования, в которых весь творческий путь Чехова конструируется на основе эволюции высказываний действующих лиц»8.

Современные чеховеды склонны объяснять такого рода аберрации главным образом косностью и методологической беспомощностью своих предшественников. Между тем очевидно, что трактовки, основанные на отождествлении точки зрения чеховского рассказчика с авторской позицией, возникли не случайно и не на пустом месте. Следует признать, что многие

5 Долженков П. Чехов и позитивизм. М., 1998. С. 50.

6 Там же. С. 35.

7 Там же. С. 74.

'Катаев В. Проза Чехова; проблемы интерпретации. М., 1979.С. 170.

тексты Чехова дают весьма веское основание для восприятия их в нравоописательном ключе. «Ситуация неопределенности» применительно к чеховскому дискурсу и заключается в том, что читатель в пределах заданной идейно-художественной структуры вправе расставлять смысловые акценты так или иначе, по своему разумению — в окончательную и фиксированную форму истолкование, похоже, вылиться не может и всегда будет сохранять гипотетический характер.

Те особенности, которые позволяют уподобить, хотя и с оговорками, чеховскую эстетику постмодерной, раскрываются в данной главе диссертации в ходе анализа хрестоматийно известного рассказа «Крыжовник» (1898), который входит в так называемую «маленькую трилогию». Как прежние, так и нынешние исследователи полагают, что идейно-художественная целостность данного чеховского цикла, прежде всего, обусловлена мотивом «футляра»: «Каждая из трех историй, по существу, повествует о "ложных представлениях", овладевающих различными людьми»9.

Образ любителя крыжовника Николая Ивановича Чимши-Гималайского, как правило, трактуется в полном соответствии с позицией героя-рассказчика, как образ жертвы «ложного представления», овладевшего его сознанием. Как в узком контексте «маленькой трилогии», так и в общем контексте чеховского творчества жизненный путь приводит этого героя к нравственной деградации, заслуживающей безоговорочного осуждения. Между тем при внимательном чтении текста обнаруживается, что возможность критического отношения к точке зрения рассказчика-обличителя (а следовательно, и возможность интерпретации всего произведения в прямо противоположном общепринятому ключе) не просто обозначена, но явно и очевидно эксплицирована.

Традиционная трактовка текста основана на доверии рассказчику: в изложении Ивана Ивановича осуществленная мечта брата жить на своем участке земли, иметь дом и сад предстает уродливым извращением; он произносит

знаменитую фразу о том, что это трупу достаточно трех аршинов земли, а живому человеку нужен целый мир. Но при объективном взгляде на ситуацию трудно разделить негодование рассказчика (и большинства интерпретаторов произведения) в связи с желанием Николая Ивановича разводить собственный крыжовник и есть его. Разумеется, опасностью для общества могло бы обернуться стремление героя насильственно, подобно Беликову из «Человека в футляре», навязывать окружающим свои поведенческие принципы и ценностные ориентации, но Николай Иванович никого не заставлял есть плоды его сада и не требовал, чтобы другие, по его примеру, переселялись из городов в усадьбы. Герой не использовал для достижения своей скромной цели аморальных средств, он всю жизнь трудился честно. Правда, рассказчик возлагает на брата ответственность за смерть его жены, но в данном случае субъективность его позиции особенно очевидна: он и сам не скрывает, что опирается на слухи, а главным же образом — на собственные домыслы.

В финале достигает кульминации разительное противоречие между материалом и аффективным пафосом рассказчика. Описывая, с каким умилением счастливый брат ест выращенный в собственной усадьбе крыжовник, Иван Иванович обрушивается на него с таким негодованием, словно новый помещик совершил некие ужасные злодеяния. Эту реакцию рассказчика при всем желании трудно признать соответствующей и адекватной ситуации.

Нет сомнения, что рассказчика в первую очередь раздражает довольство собственного брата, он откровенно признается, что для него нет более тягостного зрелища, чем счастливая семья. Воздерживаясь от слишком категоричных выводов и обобщений, можно предположить, что герой не питает особо теплых чувств к роду человеческому. Возможно, именно этим отчасти объясняется профессия Ивана Ивановича, связанная с лечением животных и его одинокое существование «на конском заводе».

Но значит ли все выше сказанное, что традиционную интерпретацию рассказа, основанную на доверии к позиции Ивана Ивановича, следует при-

8 Там же. С. 239.

знать безосновательной и в корне неверной? Отнюдь нет. Развернутый в диссертации анализ текста рассказа «Крыжовник» не следует воспринимать как попытку доказать, будто бы целевая установка Чехова состояла в последовательной дискредитации героя-правдоискателя.

Ошибочной является трактовка образа Ивана Ивановича в качестве героя-резонера, рупора авторских идей. Однако любые попытки дать четкую моральную оценку персонажам произведения неизбежно будут носить дискуссионный и всецело субъективный характер. Перед нами весьма характерная для Чехова ситуация принципиальной и сугубой неопределенности. Характеры героев «Крыжовника», братьев Чимша-Гималайских, наделены поистине универсальной амбивалентностью: постоянно балансируя между хорошим и плохим, они ускользают от любых завершающих определений. Текст позволяет отнестись к герою-рассказчику и с антипатией (увидеть в нем озлобленного человека, одержимого завистью ко всем, кто, в отличие от него самого, испытывает радость и счастье), и с симпатией — как к наивному, но чистому душой мечтателю-идеалисту. Точно так же автор дает читателю возможность увидеть в младшем Чимше-Гималайском либо деградирующего обывателя, либо вполне нормальную, разве что несколько чудаковатую личность, сумевшую осуществить невинную мечту о выращивании крыжовника на собственном клочке земли.

Фактически понятие реальности у Чехова конструируется производно от тех концептуальных схем, которые обусловлены представлениями конкретного индивида, а это означает решительный отказ от иерархического миропонимания в его тексте.

В главе второй «Соцреалистические корни постмодерна» речь идет о парадоксальных связях отечественного литературного постмодернизма с социалистическим реализмом. В России постмодернизм рождается буквально на обломках тоталитарной культуры, от нее полемически отталкивается, ее эстетику пародирует, при этом с ней же ощущая и некое парадоксальное родство.

На первый взгляд, искусство социалистического реализма — политически ангажированное, одержимое иллюзией обретения «последней истины» и проникнутое верой в существование безусловной реальности — не имеет ничего общего с принципиальной амбивалентностью постмодерна. Однако с пресловутой верой соцреализма в реальную действительность все обстоит далеко не просто. На деле функционирование тоталитарной культуры определялось сложным взаимодействием множества тенденций, одна из которых состояла в стирании граней между правдой и вымыслом.

Как было сказано в уставе Союза советских писателей, социалистический реализм «требует от художника правдивого, исторически-конкретного изображения действительности в ее революционном развитии»10. И далее уточнялось, что «правдивость и историческая конкретность художественного изображения действительности должны сочетаться с задачей идейной переделки и воспитания трудящихся в духе социализма»11. В этой дефиниции предельно четко обозначено главное противоречие соцреалистического дискурса, специфика которого была обусловлена сосуществованием двух разнонаправленных установок: писатель, представитель соцреализма, обязан был воспроизводить реалии современности и одновременно всматриваться в туманное грядущее, разворачивая программу трансформации действительности. «Изображая настоящее, он слышит ход истории, заглядывает в будущее. Он видит недоступные обыкновенному глазу "зримые черты коммунизма"», — писал А. Синявский (Абрам Терц) в статье «Что такое социалистический реализм»12. Соцреалистический текст соединял в себе достоверное изображение действительности и утопический проект её гармонизации. Этот сплав создавал оригинальный оксюморонно-эклектический эффект.

В мироощущении подлинного социалистического реалиста обнаруживается очень важный элемент, который в значительной мере и обеспечивает парадоксальное сходство тоталитарной культуры с постмодерном, — сомне-

10 Первый Всесоюзный съезд советских писателей, 1934. Стеногр. отчет. М., 1934. С. 716.

11 Там же.

ние в существовании реальности. Такого рода скепсис был необходим творческому индивиду, чтобы искренно проникнуться духом и пафосом соцреа-листического искусства, основанного на эклектическом соединении миметического и утопически-мифологического начал.

В первом разделе второй главы «Бегство от реальности (утопии Н. Чернышевского и М. Горького)» эта особенность рассмотрена на материале двух знаменитых произведений, которые, по общему справедливому мнению, и положили начало социалистическому реализму: «Что делать?» Н. Чернышевского и «Мать» М. Горького.

Анализ романа «Что делать?» позволяет утверждать, что его замысел, основу которого составил автобиографический материал; был обусловлен, прежде всего, дерзкой попыткой трансформации эмпирической реальности. Женившись, вопреки возражениям родителей и знакомых, на девушке с очень сложным и специфическим характером, молодой теоретик Н. Чернышевский придумывает целую замысловатую этическую систему для полного оправдания ее поведения. В итоге моральные и интеллектуальные особенности супруги получают блестящее логическое объяснение и обоснование: она — новый человек и ей тесны прежние этические нормы. В романе возникает образ подвала — символ существования под властью предрассудков. Выдвигается требование: все должны жить по новым принципам. Это явление И. Паперно назвал «трансформацией реальности».

Реализованный в романе принцип трансформации реальности, фактически положивший начало соцреалистическому искусству, вырос из оригинального мироощущения Чернышевского, которое сформировалось довольно рано. Уже в молодости будущего теоретика «более всего <„.> пугает отсутствие или скудость эмоционального отклика на события и впечатления от окружающей действительности»13, именно это отсутствие непосредственного эмоционального отклика на внешние события и ведет «к ощущению неуве-

12 Цена метафоры, или Преступление и наказание Синявского и Даниэля. М., 1990. С. 426.

13 Паперно И. Семиотика поведения: Николай Чернышевский — человек эпохи реализма. М., 1996. С. 38.

ренности в реальности окружающего мира»14.

Далеко не случайно лейтмотивом очень многих сочинений Чернышевского, включая знаменитый роман о «новых людях», является мысль об относительности всех оценок, всех мнений. Люди внушаемы и легко оказываются под влиянием навязываемых им стереотипов. Где же тогда объективная истина? Что реально, а что иллюзорно? «Двусмысленность и иллюзорность реальности, разрыв между видимым, которое обманчиво и иллюзорно, и реальным смыслом явлений, скрытым или замаскированным — одна из сквозных тем романа»15. То, что выглядит как фантазия, легко может обернуться реальностью — и наоборот. Если постараться, то действительностью можно манипулировать: фикцию поставить на место факта и превратить в реалию. Можно все оправдать и все очернить, можно поменять знаки местами. В своих текстах, прежде всего в романе «Что делать?», Чернышевский «ставил перед собой огромную задачу — разработать конкретные приемы мысленного овладения действительностью и контроля над ней»16.

Во многом аналогичным образом противоречие между присущей традиционному реализму тенденцией к достоверности и утопической трансформацией действительности проявилось и у другого основоположника соцреализма, М. Горького, в романе «Мать». Жанровая специфика романа определяется тем, что романтическая схема, связанная с идеей полного преображения мира, сосуществует и взаимодействует с реалистическим изображением российской действительности начала XX века. Возникает целый ряд интересных противоречий, наиболее очевидным из которых оказывается противоречие между тем, как характеризуют самодержавный строй в своих высказываниях герои-революционеры, и тем, как этот строй изображает автор, когда выходит за рамки утопической тенденциозности.

В речах Павла Власова и его товарищей русская действительность предстает сущим адом, однако парадоксальным образом все леденящие душу

" Там же. С. 43. 15 Там же. С. 163.

15 Там же. С. 137.

ужасы преступной власти остаются исключительно в сфере революционной риторики. Когда же Горький переходит непосредственно к изображению реалий русской жизни, в особенности власть имущих, вместо ожидаемых кровопийц и садистов перед читателем предстают вполне обыкновенные люди — разумеется, весьма несовершенные, но в целом мало чем отличающиеся от обличителей-революционеров.

Горьковское произведение с полным основанием может быть названо зеркалом русской революции. В нем запечатлена печальная картина: общество тяжело болеет, народные массы находятся на крайне низком, поистине варварском уровне духовно-нравственного и культурного развития. Они живут во власти групповых иллюзий и в своих бедах и несчастиях склонны обвинять неких врагов — только для одних это буржуи и полицейские, а для других, наоборот, смутьяны-социалисты. Ненавидящих власть значительно больше, а значит, победа революционных сил предрешена. Однако ни к какой социальной гармонии такая победа, разумеется, привести не может.

Таким образом, можно констатировать, что автор романа весьма трезво оценивал ситуацию в стране. А его утопический порыв в «светлое царство братства» в значительной степени явился реакцией на мрачные реалии отечественного бытия. В этой связи неслучайной представляется та роль, которая отведена в романе фактору веры. Именно на веру возлагают все надежды герои-революционеры, близкие автору.

Специфическое богостроительство Горького основано на убежденности в том, что действительность можно трансформировать путем манипулирования групповыми фантазиями масс. За такой позицией основоположника социалистического реализма угадывается, прежде всего, глубочайшее сомнение в самом существовании эмпирической реальности. Автор романа «Мать» никогда не мог до конца избавиться от мысли, что действительность есть не что иное, как производное от наших субъективных представлений. Об этих мучительных мыслях Горький поведал в автобиографическом рассказе «О вреде философии». Не случайно писатель проявлял огромный интерес к магии и

оккультизму17 и вынашивал мечты о полном уничтожении материи и превращении всего мира в чистую «психику»: «Ничего, кроме мысли, не будет, все исчезнет, претворенное в чистую мысль»18.

Представляется важным и то обстоятельство, что основоположники социалистического реализма Н. Чернышевский и М. Горький, разрабатывавшие методы манипулирования реальностью, терзались тяжелыми сомнениями в самом её существовании. Эти сомнения станут неотъемлемым, хотя и незримым атрибутом так называемой тоталитарной культуры. Ими во многом и определяется парадоксальное родство соцреалистической психоидеологии с постмодерной.

Во втором разделе второй главы «Эклектика в эстетике соцреализма и постмодернизма» речь идет о такой художественной особенности и соцреалистического, и постмодернистского дискурсов, как эклектичность. Анализ ряда произведений социалистического реализма («Судьба барабанщика» А. Гайдара, «Кружилиха» В. Пановой, «Русский лес» Л. Леонова и др.) позволяет обнаружить оригинальное совмещение реалистических элементов со сказочно-мифологическими. Вопрос о причинах наличия даже в самых одиозных текстах сталинского времени вполне реалистических компонентов сложен и требует специального изучения. Одна из этих причин, как представляется, связана с собственно пропагандистскими функциями тоталитарного искусства. Соцреалистический текст должен был оказать на читателя мощное воздействие, вызвать прилив энтузиазма, стремление стать таким же, как изображенные в книге положительные герои. Для достижения данного эффекта требуется высокий уровень сопереживания, а это, в свою очередь, предполагает необходимость веры в возможность (хотя бы гипотетическую) изображенного. Читатель должен был поверить в реальность описанных в начале произведения невзгод, чтобы потом увлечься последующими подвигами и свершениями. Еще одним важным фактором, который способствовал