§ 1. Свобода и ее многообразные проявления Многозначность понятия «свобода»

Жизнь ежедневно и неотступно предлагает нам ситуации выбора, и властно требует от нас ответов. Искать желанную профессию или вместе с приятелем торговать в ларьке? Высказать собствен­ное мнение или промолчать, будто так и надо? Довериться любимой или сразить ее жестокостью? Испытать радость обще­ния на людном перекрестке жизни или «ощутить сиротство как блаженство» ?

Скажи мне, какой ты сделал выбор, а я скажу, кто ты. Итак, будь свободен, поступай по собственному велению. Ус­лышав такое, иной усмехнется: легко сказать... Разве кто-ни­будь интересуется тем, что у меня на уме... Я, может быть,

в техникум не пошел бы, и книжки забросил. Только кто мне позволит?

Понятие свободы заключает в себе подчас самое неожидан­ное содержание. Не случайно немецкий философ XX в. Э. Касси-1>ер в работе «Техника современных политических мифов» оце­нивал данное слово как одно из наиболее туманных и двусмыс­ленных не только в философии, но и в политике. Свидетельством смысловой «подвижности» и «неконкретности» понятия служит гот факт, что оно возникает, как правило, в разных сопоставле­ниях. В философии «свобода» обычно противостоит «необходи­мости», в этике — «ответственности», в политике — «порядку». Да и сама содержательная интерпретация слова «свобода» содер­жит в себе весьма различные оттенки, Свобода может отождест­вляться с полным своеволием, а может оцениваться как созна­тельное решение, тончайшее мотивирование человеческих по­ступков.

А. Шопенгауэр считал, что для новейшей философии свобо­да — главнейшая проблема. Свои размышления на данную тему он начал с определения данного понятия, которое представля­лось ему отрицательным. Когда мы говорим о свободе, то фикси­руем при этом те препятствия, которые нужно устранить ради нее. Если бы у меня были деньги, я купил бы видео... Если бы знаменитый режиссер увидел меня, я стала бы кинозвездой... Окажись у меня родственники во Франции, я бы... Был бы я столь талантлив...

Выясняется, что о свободе можно говорить только как о преодолении трудностей. Исчезла помеха, родилась свобода. Она всегда возникает как отрицание чего-то... Неожиданный подход, не правда ли? Свобода казалась таким безупречным понятием, кристально ясным. И вдруг обнаруживается, что оп­ределить свободу из самой себя крайне сложно, попросту невоз­можно. Для того чтобы приблизиться к ее пониманию, нужно указать на совсем иные, посторонние факторы. Они существен­ны, конкретны. Собственное же положительное содержание сво­боды, согласно Шопенгауэру, равно нулю.

Свободен ли человек?.

Спрашивая «Свободен ли человек?», важно пояснить, о чем идет речь, — о политическом положении или о внутреннем самоощу­щении. Человек, закованный в кандалы, крайне стеснен в своих поступках. Но его гордый дух, возможно, непреклонен... Извест* ный писатель Варлам Шаламов, который долгие годы провел в тюрьме, рассказывал, что он никогда не чувствовал себя таким внутренне независимым и свободным, как в камере. Парадокс? Однако согласимся: свобода — это состояние духа... Иному индивиду никто не чинит препятствий, он волен распоряжаться собой. Однако вопреки счастливым обстоятельствам он доброе вольно закабаляет себя.

Итак, свобода — это философское понятие, отражающее неотъемлемое право человека реализовать свою человеческую, волю. Вне свободы человек не может реализовать богатсупво, своего внутреннего мира и своих возможностей.

Многие мудрецы разных эпох размышляли о человеческой свободе. В прошлом, а особенно в XX столетии, было сделано множество поразительных теоретических открытий, которые за­ставили по-новому взглянуть на эту проблему. Социальные мыс­лители засвидетельствовали: прежде чем пользоваться свободой, надо получше осознать, что она представляет собой. В против­ном случае можно получить длительные и глубокие разрушитель­ные последствия.

Свобода — одна из неоспоримых общечеловеческих ценнос­тей. Однако даже самые радикальные умы прошлого, выступав­шие в защиту этой святыни, нередко обнаруживали робость и половинчатость в ее определении. Ратуя за свободу, они тем не менее полагали, что свобода не абсолютна. Предоставьте инди­виду право распоряжаться собственной судьбой — и наступит век хаоса. Ведь в нем сильны инстинкты своеволия, разруши­тельности и эгоизма. Свобода, безусловно, хороша, но замеча- J\ тельно, когда человек добровольно подчиняется общей воле, со- ;^:||: знательно умеряет собственные порывы... 4\

Бегство от свободы Vi!

Оглядываясь назад и как бы вновь переживая историю человече­ства, философ поневоле задается вопросом: не выработался ли на протяжении веков инстинктивный импульс, парализующий волю человека, его спонтанные побуждения? Размышляя над этой проблемой, Э. Фромм сделал парадоксальное открытие: многие люди вообще страшатся свободы. Она вовсе не является универ­сальной ценностью. «Бегство от свободы» — так философ назвал одну из лучших своих работ, и это не случайно.

«Люди устали от свободы... Для взволнованной и суровой молодежи, вступающей в жизнь в утренних сумерках новой исто­рии, есть другие слова: порядок, иерархия, дисциплина». Это вы­сказывание Бенито Муссолини, избранника молодой Италии 20-х гг., который впоследствии стал фашистским лидером Ита­лии и был казнен.

Тираны и диктаторы реализуют свою мощь именно пото­му, что им помогают толпы рабов. Массы нуждаются в вож­дях, которые принимают за них решение, а сами эти массы легко сбрасывают с себя груз ответственности и свободы. Ис­тория человечества — летопись насилия, потому что люди всегда подчиняли себе других, которым такое рабство казалось избавлением.

Но если люди сами отвергают свободу, то это значит, что тирания неустранима? Э. Фроллм склоняется к такому выводу. Однако реальная судьба деспотических режимов побуждает к иному ходу мысли. Можно ли отобрать у человека свободу? Несомненно. Но возможно ли создать такое общество, в кото­ром однажды найденные способы тотального надзора над челове­ком способны обеспечить стабильность общества, его неруши­мость? После того как нацизм был разгромлен, на эту тему раз­мышляли многие европейские мыслители, в том числе и К. Ясперс. Он ответил на сформулированные вопросы однозначно: человече­ство не знает и, к счастью, никогда не узнает состояния оконча­тельного и вечного деспотизма.

Деспотизм и его обреченность

Судьба всех существовавших в истории деспотических режимов показала, что деспотизм вообще как модель социального устрой­ства исторически обречен, он бесперспективен. Разумеется, по­пытки создать тираническое общество еще возможны. Но исто­рически более стабильным и продуктивным оказывается такое общество, в котором есть свобода.

Никакая самая изощренная тирания, на какой бы развет­вленной аппарат она ни опиралась, не способна загнать человека в тупик, парализовать его полностью. Когда же это частично удается, само общество погружается в кризисное состояние.

В XX в. в форме фашизма, нацизма деспотия окончательно показала всю свою ущербность. Но это вовсе не значит, что исторический урок воспринят повсюду и всеми адекватно. Реци­дивы 1трошлого исключать никогда не следует. В рождающемся информационном обществе (так современные прогнозисты на^ зывают цивилизацию XXI в.) могут снова возродиться тиранит ческие сюжеты, иллюзии возможности тотальной власти над че­ловеком. Молено ли этого избежать? Можно ли надеяться, что человечество, взрослея, одновременно и умнеет?..

Как-долго мы грезили о свободе... Казалось, когда «оковы тяжкие падут» и рухнут темницы, все стороны нашего бытия¹ обретут состояние гармонии и блаженства. Теперь мы пьем ее, вожделенную, большими глотками. Но с каждым новым глотком чувствуем горечь. Распад Союза. Ничем не ограниченные поли­тические противостояния. Свобода предпринимательства с ее мафиозными кошмарами. Агрессивные неформалы. Необуздан­ные национальные чувства... Что это — свобода или ведущая к анархии вседозволенность под личиной свободы?

Вседозволенность

Свобода, если она не соотнесена с требованиями нравственное- j ти, целесообразносупи, интересами общества и человечества, J легко превращается во вседозволенность. В русской обществен- ,.| ной мысли всегда различались два слова: «свобода» и «воля»,. «Волю» зачастую понимали как разгул темных страстей, разру- _;| шительных импульсов. Душа рвется на простор, а там уж — как"''j получится... щ

Может ли человек быть абсолютно свободным? Нет, пото-'Щ му что общество, человечество в целом ограничено в своих й ресурсах, возможностях. Оно живет в такой реальности, где не j:j исключены природные катаклизмы, войны, социальные конфликт -\ ты. Поэтому на пути к предельной реализации индивидуальных ;^! потребностей всегда вырастают преграды. Но есть еще один не :|' менее значимый ограничитель — нравственный, ставящий нас ij постоянно в положение выбора. j

Скажем, я вправе купить себе новый костюм, но тогда по- ч страдает мой младший брат, который тоже мечтает о покупке. ;!1 Я могу также расстаться с любимым существом, зная, что это | создание будет страдать. В дружбе я могу проявить себя как 'ij;

деспот, но какая же это будет дружба? Итак, моя свобода оборачивается несвободой для других. Не захочет ли некто в той же мере ограничить и мою раскрепощенность?

Родион Раскольников, главный герой романа Ф.М. Достоев­ского «Преступление и наказание», убивает старуху-процентщи­цу вовсе не потому, что ему нужны деньги. Раскольникову важно разрешить другой, более значимый для него вопрос: могу ли я, смею ли я? Если не могу, значит я тварь дрожащая... Раскольни­ков решает для себя вопрос: до какой меры он может реализо­вать свою свободу. Но ведь цена такого порыва убийство, преступление...

Сегодня многие говорят о свободе, но нередко получается, что речь идет о вседозволенности, причем не только на уровне индивидов, но и на уровне всего общества. История человечест­ва, к сожалению, дала немало примеров этакой коллективной вседозволенности власти, державшей в страхе народ, это и тирании, и деспотии, и тоталитарные режимы... И если отдельно взятому индивиду, как правило, сама жизнь подсказывает, что свобода одного человека заканчивается там, где начинается сво­бода другого человека, и он вынужден считаться с этим, то всевозможные «кланы», «семьи», «династии», «дворы» и т.д. та­кого рода подсказки редко когда удерживали от попрания свобо­ды других. Но демократия во всем мире расширяег свои грани­цы, и народы не хотят больше мириться с любыми проявления­ми вседозволенности.

Мы все чаще задумываемся над тем, что поверхностное пони­мание феномена свободы опасно. Иногда говорят: надо раскре­постить человека. Пусть реализует собственную самобытность. Уберем всяческие оковы и позволим человеку воплощать свои помыслы. Казалось бы, как это прекрасно. Личность неприкос­новенна. У человека нельзя отнять право защищать свою жизнь, свою честь, свое имущество. Но ведь люди могут в порядке самообороны и убивать друг друга...

Свобода — нравственный императив

Мы осудили практику тоталитаризма. С горечью убедились и в том, что скороспелая свобода тоже может закрепостить челове­ка. Под видом демократии можно, оказывается, распоряжаться судьбами людей, обеспечить себе неограниченную власть, уйти от ответственности. А ведь все это тот же самый «феномен своево­лия», о котором так много писали русские философы.

Своевольный индивид наших дней отказывается признать право, если оно не выражает его вожделений. Он отвергает все, что не соответствует его собственным жизненным установкам, но ведь реальность гораздо сложнее, чем это представляется кому-то из нас... В социальной организации такому индивиду грезится только насилие над ним, хотя социальные институты зачастую поддерживают его. В чужой нации он клеймит «стран­ные» обычаи и «чужую» кровь. В общечеловеческой морали оц усматривает абстрактную мудрость, совершенно непригодную для повседневности.

Так что же свобода опасна? Речь не об этом. Свобода начинается именно там, где я сознательно ограничиваю себя, Отказываясь от обжорства, я побеждаю инстинкт. Испытывая сострадание к другому и помогая ему, я освобождаю себя от жадности, эгоизма. Признавая право другого на собственную, жизненную позицию, я устраняю собственную ограниченность. Жертвуя собственной жизнью, если это нужно для высокой цели, я проявляю свободу...

Итак, что мы знаем о свободе сегодня? Прежде всего то, что она выступает как общечеловеческая ценность. Люди стре­мятся к свободе, ибо только в ней и через нее можно реа­лизовать созидательный человеческий поу?генг(,иал. Однако сво­бода не выступает как общеобязательный принцип. В обще­ственном сознании легко можно обнаружить феномен «бегства от свободы», который чреват опасностью деспотизма, т.е. по­давления свободы.

Вместе с тем важно различать свободу и своеволие. Свобо^, да — нравственный императив, т.е. нравственное побуждение, веление, требование. Она предполагает не только преодоление различных препятствий на пути человека, но и сознательное ограничение определенных порывов, которые могут обернуться несвободой для других. Ущеллляя чужую свободу, человек риску­ет сам оказаться в зоне дефицита свободы.

Творчество

В философской интерпретации творчество это деятель­ность, в результате которой рождается нечто новое, отли­чающееся неповторимостью, оригинальностью. Можно возра­зить: а разве любая человеческая деятельность не характеризует­ся неповторимостью, уникальностью? В известной мере это, ко­нечно, так. Деятельность есть создание (и соответственно рож­дение) того, что отсутствовало в природе. В этом смысле она всегда отличается новизной, если сопоставлять ее результаты с тем, что есть в природе. Творчество — это результат созида­тельной деятельности.

Однако внутри самой человеческой деятельности можно ви­деть акты необыкновенной изобретательности, радикальной но­визны. Хотя есть и такие моменты, акты деятельности, в кото­рых творческое начало выражено не столь явно. Скажем, чело­век, который изобрел колесо, был, безусловно, гением. Но ведь людям нужно не одно (то единственное) колесо, которое, воз­можно, соорудил сам тот безымянный гений, проявивший себя и созидателем, и творцом. Изобретенное колесо надо было вос­производить в массовом масштабе. И это тоже деятельность, но, строго говоря, ее уже нельзя назвать творчеством.

А вот еще пример, правда, несколько из другой области. Многие люди знали Анну Керн. Но А.С. Пушкин, увидев ее, написал потрясающие строки: «Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты...» Это целая эпоха великой русской поэзии. Литература подарила нам множество поэтических от­крытий. Мы были бы безмерно беднее, не будь с нами творчест­ва Гомера, Байрона, Пушкина, Гёте...

Философ Демокрит, может быть, первым в истории человече­ства задумался над вопросом: можно ли отыскать такой элемент мироздания, который составляет основу всего? Он полагал, что можно, и назвал элемент «атомом», т.е. «неделимым». Конечно, это впечатляющая иллюстрация творческого открытия. Мысль. Демокрита оказала огромное воздействие на физику, химию, на весь процесс познания мира, потому что стремление людей отыскать первочастичку мира вызвала к жизни конкретные экс­перименты. Кроме того, возникла определенная картина мира, которая впоследствии постоянно уточнялась.

Русский философ Владимир Иванович Вернад­ский (1863 —1945) размышлял над тем, как видит нашу планету какой-нибудь марсианин, если, конечно, на Марсе есть жизнь. И в голове ученого родилась идея: наверное, инопланетяне созерцают не синеву морей, не зелень лесов, а некое свечение мысли. В самом деле, над мертвой материей и следующей за ней жизнью возник еще один пласт — сфера мысли. Огромные духовные богатства, которые созданы чедсе вечеством, как бы опоясали земной шар. Пламя мысли жарко-окутывает нашу планету, расстилаясь вне биосферы, т.е. сферЬ! активной жизни, над ней... Вернадский назвал ее еще одной живой пленкой, «мыслящим пластом». Это сфера одухотбо* репной мысли, величественные манифестации человеческого ума. Человеческое творчество разносторонне. Оно проявляется, повсюду. Среди нас немало изобретателей, новаторов.

Вообще разграничить творческую и нетворческую деятель­ность человека нелегко. Допустим, человек занят рутинным трудом, переписывает чужие бумаги. Конечно, это трудно на­звать творчеством. К примеру, князь Мышкин из романа Ф.М. Достоевского «Идиот» тоже умеет воспроизвести какой-нибудь документ. Но при этом он демонстрирует такое искус-¹ ство почерка, что все вокруг изумляются. В любое, даже самоё обыкновенное дело можно привнести выдумку, нестандарт­ность, оригинальность.

Бердяев подчеркивал: творчество неотрывно от свободы. Лишь свободный человек способен творить. В русской истории многие храмы строили крепостные. Но речь идет о раскрепо­щенности духа. Сами эти мастера ощущали нескованность сво­их дерзаний. Творчество рождается из свободы. Как почему рождается небывалое? Трудно сказать. Тайна творчества есть тайна свободы. Тайна свободы бездонна и неизъяснима. Много написано о знаменитой Болдинской осени, когда, укрывшись в Болдино, А.С. Пушкин ощутил небывалый подъем духа. Почти каждый день он создавал строки, которые вошли в сокровищни­цу мировой поэзии.

В творческом акте, по мысли Н.А. Бердяеве, человек выходит из «мира сего» и как бы прорывается в мир иной. В акте творчества создается нечто непривычное, зовущее нас в неизве­данные дали. Творчество не есть приспособление к миру, к тому, что уже существует, оно есть выход за герани повседнев­ности, за сложившееся. Поэтому творческая жизнь жизнь вечная, а не тленная. Вспомним строки А.С. Пушкина:

Нет, весь я не умру — луны в заветной лире Мой прах переживет и тленья убежит...