§ 2. Жизнь как глубочайший философский символ

!1

Уникальность жизни

¹ Размышления и афоризмы французских моралистов XVI—XVIII вв. Л., 1987.! С. 266. i

Надо обладать воображением астрофизика, чтобы представить, себе огромные просторы Вселенной, в которых неизвестно поче~:

му родился драгоценный дар — жизнь. Но как относиться к этому дару?

«Мы должны иметь мужество не строить себе иллюзий о возможности жизни после смерти в неком потустороннем мире, — пишет отечественный философ Д. И. Дубровский. Жизнь каждого из нас «дар случайный» единственна, уникальна, неповторима, невозобновима. И это придает ей осо­бую ценность, которая в существенной степени отличается от ценности ее при условии возможности потусторонней жизни, какого-либо способа продления жизни после смерти. При прочих равных условиях невозобновимое более ценно, чем возобновимое. Существенно различной становится в каждом случае и проблема смысла жизни (и смысла смерти)»Жизнь каждого человека, безусловно, суверенна и уникальна. Осознание ее конечности и в самом деле придает человеческому бытию особый трагизм и в то же время ценность. Но вряд ли можно согласиться с философом, что именно случайность челове­ческого существования, невозобновимость жизни делают ее осо­бенно значимой, обязывают искать личностный смысл кратко­срочной человеческой реальности. В таком однозначном толкова­нии жизнь утрачивает свое таинство. Она становится самодоста­точной, а проблема бессмертия и вовсе утрачивает свое реальное содержание.

В качестве иллюстрации Дубровский ссылается на стихи Л.С. Пушкина:

Надеждой сладостной младенчески дыша,

Когда бы верил я, что некогда душа,

От тленья убежав, уносит мысли вечны,

И память, и любовь в пучины бесконечны,

Клянусь! Давно бы я оставил этот мир:

Я сокрушил бы жизнь, уродливый кумир,

И улетел в страну свободы, наслаждений,

В страну, где смерти нет, где нет предрассуждений,

Где мысль одна плывет в небесной чистоте...

Но тщетно предаюсь обманчивой мечте.

Мой ум упорствует, надежду презирает...

Ничтожество меня за гробом ожидает...

/дубровский Д.И. Смысл смерти и достоинство личности // Философские науки. . N° 5. С. 117.

О чем говорит поэт? Только о том, что загробной жизни, i удя по всему, нет... О том, что именно в этом ценность посю-тороннего существования, поэт нам ничего не сообщает. Если

бы вся философия смерти сводилась только к этому, то филосо­фы вряд ли вновь и вновь обращались бы к этой теме. Напо­мним, что думает по этому поводу Шопенгауэр: не будь смерти, не было бы и философии. Именно отсутствие окончательного ответа на вопрос, зачем существует смерть, каждый раз побуж­дает мыслителей заново начинать поиски в надежде выведать тайну жизни.

Полагаю, что Д.И. Дубровский в известной степени противо­речит своей концепции, излагая в той же статье проблему сим­волического бессмертия. Ведь и сам Пушкин в другом стихотво­рении, с детства нам известном, пишет: «Душа в заветной лире мой прах переживет и тленья убежит». Зачем же искать спосо­бы продления жизни в различных символических формах, если известно, что человеческое бытие невозобновимо? Только для того чтобы преодолеть чувство вечного страха? Предельная яс­ность в этом вопросе способна привести к прямо противопо­ложному результату: для того, чтобы обесценить жизнь. Кстати сказать, в истории философии прослеживается и такое умона­строение.

Жизнь и бессмертие

Люди по-разному относятся к жизни и к самой ее ценности, к преобразованию бытия как смыслу человеческого существования, к радостям «случайного дара», к нравственным нормам. И вот что интересно: иногда у конкретного индивида возникает иллкк зия, будто ценностные ориентации имеют вечный, внеисторичес-кий характер, или, говоря иначе, что они везде одинаковы.

Несомненно, люди во все времена стремились утвержде-jjj!. нию любви и доброты, к облагораживанию собственного существ;|: вования. Но ценности не остаются одинаковыми на протяже-нии всей человеческой жизни. Сократ, приговоренный к смерт-;" ной казни, сам выпил чашу с цикутой (ядом). В этом прояви--: лась ценность человеческого достоинства. Однако в ту же эпоху,, к примеру, любой подданный Востока вовсе не считал за благо;!! личную гордость и независимость. Напротив, в соответствии di! иными культурными стандартами он принимал за счастье воз­можность раствориться в величии монарха, целуя пыльнукЙ землю, на которую ступила нога владыки. ;ji

Возьмем, к примеру, г^енность жизни. Кажется, ее истолкова­ние как святыни бесспорно. Ведь если нет земного существова­ния, то остальные ценности утрачивают свою непреложность. Человечество не сможет продлить собственное бытие, если оно перестанет воспринимать жизнь как высшую г§енность.

И все-таки ценность жизни в различных культурах оказыва­ется неодинаковой. У современного поэта Владимира Лифшица есть такие строчки:

Мне как-то приснилось, что я никогда не умру, И помнится мне, я во сне проклинал эту милость, Как бедная птичка, что плачет в сосновом бору, Сознаньем бессмертья душа моя тяжко томилась.

Поэтическая интуиция подсказывает: бессмертие — отнюдь не универсальное благо... У истоков человечества бесконечность жизни вовсе не оценивалась как безусловная ценность. Ф. Эн­гельс, например, подчеркивал, что представление о бессмертии на определенной стадии развития человечества оборачивалось не­отвратимостью судьбы. Довольно часто оно не только не утеша­ло, а, напротив, воспринималось как настоящее несчастье...

В античности представление о скоротечности земной жизни, которая представлялась величайшим благом, беспокоило умы. Позже возникало сознание ничтожности этой жизни в холодном и бесстрастном космосе. И античная философия, и христианская теология рассматривали человека как конечную цель мирозда­ния. Однако, как уже отмечалось, непоправимый удар по этим воззрениям нанесла новая космология — учение о космосе. Представление о космосе всегда оказывает воздействие на образ жизни и мыслей человека. Осознание того факта, что Вселенная не знает центра, не имеет вечных очертаний, безразлична к благополучию и счастью человека, естественно, порождает траги­ческое мироощущение.

И все же на протяжении многих веков ученые и философы были убеждены в том, что разумная жизнь существует повсюду во Вселенной. Еще в начале века Г. Уэллс не сомневался в скорой встрече людей с селенитами — обитателями Луны. Однако нау­ка доказала, что Луна необитаема. Астрономы приходят к выво­ду, что разумная жизнь — явление редчайшее, уникальное, что сегодня мы, возможно, одиноки во Вселенной...

Мысль о нашем одиночестве во Ъселенной приводит к раз­личным мировоззренческим выводам. Оптимистическую, рацио­налистическую версию можно сформулировать примерно так: если человечество уникально, то, стало быть, гуманизм обретает суровую, но отнюдь не пессимистическую окраску. Сколь неоце­нимой оказывается тогда бытие «мыслящего тростника», разум­ная жизнь, индивидуальное человеческое существование в его неповторимости! Это неизмеримо повышает ценность наших культурных, и особенно гуманистических, достижений.

Совсем иные рассуждения демонстрируют работы некоторых представителей натуралистической школы в философии. В их работах приводятся грозные, не оставляющие надежд соображе­ния о биологической ущербности людей, содержатся мрачные прогнозы, подкрепляемые разрушением экологической среды. Если разумная жизнь случайно возникла в неизмеримых просто­рах Вселенной, то кто услышит голос человечества? Стало быть, исчезновение мыслящей материи более закономерный акт, нежели ее непостижимое, немотивированное возникновение, а тем более сохранение. Нелогично верить в счастливый жребий цивилизации, которая подошла к роковой черте. И уж совсем бессмысленно невозобновимое индивидуальное существование.

Таким образом, проблема жизни охватывает широкий спектр философских вопросов. Она перестает быть сферой интересов узких специалистов. Накопленные сведения, опыт сравнительно-культурологических исследований, современные эксперименты танатологов (специалистов по проблемам смерти) и витологов (специалистов по проблемам жизни) позволяют судить о том, что границы между жизнью и смертью весьма подвижны, что смерть так же многолика, как и земное бытие.

Преодоление смерти

Еще раз подчеркнем: жизнь вовсе не является универсальной ценностью. В древнеиндийской культуре, где господствовала идея многократного воскрешения души, люди часто бросались под священные колесницы или в воды Священного Ганга, чтобы завершить очередное кармическое (предназначенное судьбой) существование и вернуться на Землю в новом телесном облике... В системе ценностей древней японской культуры честь оказыва­лась более значимой, чем жизнь. Самураи добровольно делали себе харакири (вспарывали живот кинжалом), если это диктова­лось соображениями более высокими, нежели значимость жизни.

Воспринимали ли античные греки жизнь как некую цен­ность? По мнению Ницше, эллин видел ужасы и скорби мира, и смысл жизни для него терялся. Как только повседневная дейст­вительность входит в сознание, она принимается с отвращением. Человек повсюду ищет абсурды и ужасы бытия. Стало быть, жизнь для него утрачивает ценность...

Иначе трактовал мироощущение древнего грека русский пи­сатель Викентий Викентьевич Вересаев (1867—1945), кото­рый считал, что древний грек вовсе «не обвивал истины священ­ным покровом поэзии, не населял «пустой Земли» прекрасными образами. Земля для него была полна жизни и красоты, жизнь была прекрасна и божественна не покров жизни, а жизнь сама»¹

¹ Вывод В.В. Вересаева: в душе эллина чувствование бога­той жизни мира было неискоренимо.

Однако если в античности представление о краткосрочности земной жизни, которая в своем значении представлялась вели­чайшим благом, беспокоило умы, то позже, в эпоху средневеко­вья, возникало сознание ничто лености этой жизни в холодном и бесстрастном Космосе. Бессмертие воспринималось скорее как наказание.

По мнению Бердяева, проблема бессмертия, прославления жизни как универсальной ценности самая главная' пробле­ма человечества. Все религии, начиная с зачаточных религи­озных верований дикарей, строились на отношении к смерти. Человек — существо, стоящее перед смертью в течение всей своей жизни, а не только в свой последний час. Он ведет борьбу за жизнь и бессмертие. Сильное страдание всегда за­ставляет думать о смерти и бессмертии. Но и всякое углуб­ление жизни, считал философ, ставит все тот же вопрос о жизни и смерти.

¹ Вересаев B.R. Живая жизнь. М., 1991. С. 197.

В разных философских и религиозных учениях поднимался вопрос о преодолении смерти. Говорилось о бессмертии души, о перевоплощении душ, о воскресении человека. Кошмар смерти всегда преследовал людей, он всегда порождал специфические представления о трагизме жизни. Несомненно, проблема жизни и смерти относится к числу фундаментальных, поскольку затра­гивает предельные основания бытия.

Символика жизни и смерти

Каждая культура не только вырабатывает определенную систему ценностей, в которой осмысляются вопросы жизни и смерти. Она творит также определенный комплекс образов и символов, с помощью которых обеспечивается психологическое равновесие человека. Человек не только располагает отвлеченным знанием о факте неотвратимой смерти, но и пытается сформировать из арсенала культуры определенную структуру наглядных представлений, которые делают возможным полноценную жизнь даже при ясном понимании факта неизбежной гибели.

По мнению философов, такая система начинает складываться в психике человека уже в раннем возрасте. Образ, который возникает в подсознании человека в момент его рождения, когда плод отделяется от матери, позднее преобразуется в некий про­образ ужаса перед смертью. Индивид пытается преодолеть этот ужас. Он ищет способы ухода от тленья, стремится увековечить себя, постоянно ощущая присутствие смерти.

Писатель Андрей Платонов в одном из своих рассказов заме­тил, что смерть не однажды посещает человека, и поэтому образ неотвратимой судьбы многократно воздействует на психику. В результате даже в сознании одного человека система образов, поддерживающих земное существование, постоянно преобража­ется, перестраивается.

Выживание человека предполагает, что в его психике склады­вается определенная структура, позволяющая ему с помощью символических образов наполнить свое земное существование смыслом. Это психологическое равновесие приходится постоян­но поддерживать, подкреплять. Такая потребность присуща не только отдельному человеку. Культура в целом тоже может ока­заться в состоянии разлада и сумятицы, разрушить присущее ей гармоническое восприятие жизни и смерти. Когда возникает опасность для жизни отдельного человека или целого народа, образцы символического бессмертия становятся более вырази­тельными.

Человек стремится к жизни, но ему же свойственна и тяга к разрушению. Чем больше проявляется стремление к жизни, тем полнее жизнь реализуется, тем слабее разрушительные тенден-г^ии. Чем сильнее подавляется стремление к жизни, тем больше обостряется тяга разрушению. Упоминавшийся нами ранее американский философ Э. Фроллм отметил, что наша эпоха от­рицает смерть, но вместе с нею отвергает и одну из фундамен­тальных сторон жизни. «Вместо того, — писал он, чтобы превратить осознание смерти и страданий в один из сильнейших стимулов жизни — в основу человеческой солидарности, в ката­лизатор, без которого радость и энтузиазм утрачивают интенсив­ность и глубину, индивид вынужден подавлять это осознание. Но как при всяком подавлении, спрятать — не значит уничтожить. Страх смерти живет в нас, живет вопреки попыткам отрицать его...»

Модусы бессмертия

Человечество выработало множество культурных традиций, кото­рые помогают ему преодолеть страх смерти. Американский пси­холог Р. Лифтон называет эти традиции модусами¹

² бессмертия. Символическое бессмертие может быть обеспечено разными способами. Назовем прежде всего биологическое увековечение. Человек знает, что он смертен, но в то же время он убежден в неиссякаемости человеческого рода. Его собственная жизнь может найти преодоление в потомстве. Такая форма психоло­гического выживания через надежду на неугасание определенных генетических и иных свойств особенно отчетливо прослеживает­ся в патриархальных и восточных культурах.

Рядовой представитель любой из этих культур стремится ут­вердить себя в образе рода или племени. Он как бы растворяет­ся в другом через кровные узы. Человек отождествляет себя не столько с самим собой, сколько с кланом, племенем, родом. Если он является частицей какой-то общности, то он не исчезнет, ибо не исчезнет общность. Это мироощущение можно в известной мере выразить словами Наби Хазри:

Фромм Э. Бегство от свободы. М., 1990. С. 205. Модус — букв.: мера, обра:, способ, норма чего-либо.

К морю стремятся реки, К звездам мечты взлетают, А человек в человеке Свою судьбу обретает...

В таком варианте бессмертия человек оценивает себя как существо, без которого традиция иссякает. Ведь именно он явля­ется сегодня носителем священных заветов, идущих о далеких предков. Здесь можно говорить, пожалуй, о форме биосоциаль­ного бессмертия.

Иным способом символического увековечения жизни можно считать творческое бессмертие. Создание нерукотворного па­мятника, стремление, умирая, воплотиться в пароходы, книги и другие полезные людям дела — во всем этом и выражается идея продолжения жизни. Посвятить жизнь реализации общей цели, обрести себя в коллективном сознании или в индивидуальном творчестве — вот сущность психологического состояния при по­пытке утвердить себя через собственные деяния.

Приведу стихи современного поэта Владимира Цыбина, кото­рые, как мне кажется, выражают суть этого варианта бессмер­тия:

Я хочу одного

И храню в своем сердце, как кладь,

Чтобы весь замурован в грозу,

Замурован в летящие версты,

Я себя, как морзянку,

Мог грядущему дню передать.

Символически сохранить себя человеку позволяет не только научное или художественное творчество. По существу разные, но главное, нужные людям виды деятельности обеспечивают такое бессмертие — и создание новых материальных и духовных цен­ностей, и передача унаследованных традиций и знаний, и исце^ ление больных... Но обессмертить можно себя и бесславным поступком. Из истории известен Герострат, который сжег храм, где располагалась богатейшая библиотека, чтобы хоть так остать­ся в памяти людей («Геростратова слава»).

Своеобразную версию увековечения предлагает религия. Тео­логическое бессмертие — исторически самая значительная его' форма. Свою неиссякаемую энергию жизни, волю к сохранению собственной уникальной сущности человек издавна стремился

выразить с помощью религиозной символики. В различных рели­гиях эта идея получила разное истолкование: в одних предпола­галось бессмертие души, в других — воскрешение тела, в тре­тьих — перевоплощение.

В религиозных представлениях жизнь оценивалась лишь как роковая пауза на вечном пути к небесному. Желание увекове­чить жизнь в реальных проявлениях нередко фактически обора­чивалось ее принижением.

Чрезвычайно широко распространена во многих культурах и натуралистическая версия бессмертия. Она исходит из возвеличе­ния природы, ее вечной силы. Вспомним пушкинские строки:

И пусть у гробового входа Младая будет жизнь играть...

В японской культуре, например, стремление увековечить себя через единение с природой выражено отчетливо и обострен­но. Современное экологическое движение наглядно свидетельст­вует о том, что натуралистическое бессмертие сохраняет свою значимость как форма психологического самоутверждения. Мно­гие люди хотят стать зеллледельцами или дровосеками, стараясь подчинить себя природным ритмам, изменить образ жизни...

Во многих странах самостоятельной формой символического бессмертия стали попытки обрести себя в измененных формах дознания. Психологи изучают сейчас необычные состояния со­знания, которые могут появиться у человека с помощью медита­ции и других средств. Предтечей такой формы бессмертия, обре­таемой путем духовного самоотречения, экстаза, в патриархаль­ных культурах были празднества, фестивали, карнавалы, шествия. Они создавали своеобразное психическое подкрепление тем, кто хотел бы «похоронить смерть».

Из многообразного арсенала образов, которые помогают ин­дивиду сохранить психологическое равновесие перед угрозой соб­ственной гибели, важно уберечь наиболее ценные и жизнестой­кие. Древние учили: «Помни о смерти!» Мы убеждаемся сегодня \\ мудрости этого завета. Помни и не почитай себя бессмертным, ибо вытесненные Страхи все равно прорвутся и окажут воздейст-ине на сознание человека.

Итак, ресурсы психологического выживания многообразны, означает ли это, что «проблема исчерпана»? Выбирай из .фсенала культуры собственные варианты — и страх смерти от­ступит... На самом деле проблема, разумеется, много сложнее... Сталкиваясь с угрозой смерти, люди ищут все новые и новые способы психической защиты.