«Этическая политика» голландских колонизаторов и ее итоги

Присущая эпохе свободной конкуренции политика либералов характеризовалась бурной, зачастую хищнической экспансией частного капитала в экономику НИ при минимальном регулирующем вмешатель­стве государства. На рубеже веков она изжила себя. Наметился переход к так называемому «этическому курсу» колониальной политики. Хотя провозвестником «этической политики» был парламентарий фан Дедем, потребовавший уже в 1891 г. повышения жизненного уровня «туземцев», децентрализации управления и обособления бюджета коло­нии, манифестом этого курса принято считать нашумевшую статью вид­ного юриста и общественного деятеля К. Т. фан Девентера «Долг чести» (1899). Автор требовал вернуть колонии «беззаконно изъятые из ее казны» после 1867 г.^ 187 млн гульденов и обратить их на повы­шение благосостояния «бедствующих туземцев». Девентер убедительно показал, что своекорыстное и почти бесконтрольное хозяйничанье част­ных монополий в колонии, которому попустительствуют либералы, чревато во взрывоопасной атмосфере колонии либо революцией, либо отпадением НИ и поглощением ее более сильной державой. Рекомендовалось усилить государственное вмешательство в экономические, соци­альные и культурные дела колонии, осуществить ее вестернизацню. В предлагавшемся курсе прослеживаются имманентные капитализму требования: модернизация Индонезии, то есть создание современных инфраструктуры, коммуникаций, образования (особенно профессио­нально-технического), здравоохранения, кредита, систем ирригации, и также децентрализация и дебюрократизация управления экономикой страны. Наряду с этим «этический курс» отражал острое беспокойство метрополии конкретной социально-политической ситуацией — пауперизацией низов, участившимися аграрными волнениями. Он ратовал за смягчение опасно возросшей социальной напряженности, приобщение «туземной элиты» к «западным», в первую очередь голландским, культурным ценностям и даже создание «нового (читай — буржуазного) среднего класса» индонезийцев с целью расширить социальную базу колониального режима^.

Политика культурной вестернизацин предусматривала реализацию предложенной Снуком Хюргронье идеи «ассоциации культур Запада (читай: Голландии) и Востока» в интересах создания некой «Ост-Индской цивилизации», якобы способной синтезировать лучшие черты обеих культур. Таким образом, предполагалось сформировать слой «коричневых голландцев», опору патерналистски опекающего их «просвещенного голландского колониализма». С другой стороны, счи­тали «этики», воспитание приверженности культурным ценностям За­пада поможет вывести индонезийцев из-под распространяющегося влияния политизированного ислама, кото­рого, памятуя уроки Яванской и Ачехской войн, голландцы очень опаса­лись. Политика ассоциации, считают индонезийские историки, есть не что иное, как идеология, используемая для оправдания колониальных отно­шений между голландцами и коренны­ми жителями, индонезийцами, и для закрепления такого статус-кво.

Однако отношение разных фрак­ций голландской буржуазии к перс­пективам повышения благосостояния народных масс НИ не было одно­значным. Молодая промышленная буржуазия, торгово-предприниматель-ский слой, занятый экспортом в коло­нию товаров широкого потребления, разделяли взгляды «этиков» по ориен­тации. В самой НИ их поддерживали голландцы-блейферс, то есть колони­альные предприниматели, лица сво­бодных профессий и служащие, кото­рые навсегда обсели в Индонезии. Напротив, представители экстрактивных отраслей экономики (например, горно­добывающей промышленности), план­тационного хозяйства, импортеры «колониальных товаров» в Нидер­ланды без энтузиазма относились к идее подъема стандарта жизни коренного населения, опасаясь вздорожания рабочей силы и увеличе­ния издержек.

«Этическая политика», разумеется, была бы неосуществимой без объективных возможностей, открывшихся в начале XX в. К этому вре­мени резко поднялись цены на продукцию НИ и соответственно начал­ся бум производства. С 1900 по 1914 г. выпуск готового сахара возрос вдвое — до 1,4 млн т, чая — в 5 раз, каучука—до 15 тыс. т (почти с 0), нефти — вчетверо, до 1,54 млн т. Приток средств к казну НИ увели­чился вдвое; колония стала весьма доходной. Другой причиной ее «рентабельности» стало завершение покорения княжеств Индонезии и соответственно радикальное сокращение военных расходов.

В споре двух фракций капиталистов метрополии победила промыш­ленная буржуазия. В 1901 г. к власти пришли «этики» — христианская партийная коалиция, враждовавшая с либералами. Она с небольшими перерывами правила почти два десятилетия. Именно она и взялась за реализацию «этической политики». В 1912 г. по ее настоянию были наконец официально разделены бюджеты метрополии и колонии.

Социально-экономические достижения «этического курса» оказа­лись весьма скромными. За 20 лет его реализации^ метрополия выде­лила колонии лишь около 40 млн гульденов (21% от пресловутого «долга чести»), а позволила истратить на экономическое развитие не более 1/4 выделенного. Программа ирригации действительно реализовывалась (но вчетверо медленное, чем планировалось), притом преимущественно в районах действия сахарных предприятий. Программа трансмиграции (планомерного переселения «избыточного» сельского поселения Явы на Внешние острова) потерпела крах. Зато спонтанный отток полупролетарских элементов на табачные и другие плантации Северной Суматры усилился. Была развернута сеть «банков народного кредита», чтобы избавить население от ростовщиков — «чужеземных азиатов», дерущих с клиента по 15% месячных. Но число этих банков, ссужавших под 12—18% годовых, не превышало 89 к концу 20-х гг. Кроме того, были созданы кредитные кооперативы — 90 на всю огром­ную страну. Услугами тех и других пользовались преимущественно сельская верхушка и слабая индонезийская буржуазия. Ростовщики ни на йоту не сократили размах своих операций.

Некоторые сдвиги, хотя и скромные, произошли в сфере здравоох­ранения. Колониальным властям, частному капиталу была нужна здо­ровая рабочая сила. Осушались болота, чтобы одолеть лихорадку и малярию, строились больницы и аптеки для «туземцев». В 1902 г. было основано первое медицинское училище СТОФИА в Батавии. Населению делались прививки, в результате чего масштабы эпидемий сократи­лись. Но и эти меры были развернуты преимущественно в районах европейского плантационного хозяйства. Один врач приходился на 100 тыс. жителей. Между 1900 и 1914 гг. на нужды здравоохранения отводилось ежегодно от 1,5 до 2,5% госбюджета колонии, тогда как на оборонные цели — от 20 до 25%. Смертность индонезийцев продол­жала втрое превышать смертность среди европейцев.

В области народного просвещения политика «этического курса» дала мизерные результаты. До первого десятилетия XX в. изучение и преподавание голландского языка не поощрялось. Колонизаторы при­держивались правила: «голландский язык для общения господ; мест­ные языки для общения слуг и отдачи им распоряжений». Система просвещения характеризовалась расовой сегрегацией. В 1893—1907 гг. в начальных школах европейского типа учились голландские дети и, как исключение, немногие потомки индонезийской аристократии. «Ту­земные» начальные школы, где преподавание велось на языках Индо­незии, подразделялись по имущественному признаку на две категории: первая, где обучались дети элиты (в 1903 г. было лишь 43 таких шко­лы), и вторая—для детей средней и низшей бюрократии, торговцев, «сельской элиты». Срок обучения там был на 1 год короче (4 года), учебники хуже, изучаемых дисциплин — меньше^. К 1903 г. таких школ было около 570. Один учащийся приходился на 523 жителя НИ, ассиг­нования на одного ученика в среднем составляли в год 3,5 цента. Одна­ко вестернизация и модернизация, привнесенные «этическим курсом», потребовали множества специалистов, причем со знанием голландского «лыка. В 1907—1914 гг. было вдвое увеличено число школ второй ка­тегории, срок обучения увеличился, выпускники стали поступать в от­крывшиеся профессиональные училища. В школах первой категории няконец вводилось преподавание голландского языка, и они были под­разделены на «голландско-туземные» и «голлапдско-китайские», тем самым сегрегация углублялась. Начали открываться и трехлетние «де­ревенские школы», где учили лишь на местных языках писать, читать и считать. В 1905 г. их было 723; в 1912 г. стало уже 2500, но и тогда они охватывали ничтожную часть деревенских подростков. Только в 1912—1914 гг. появляются первые средние школы (полные для европей­цев и неполные для индонезийцев), где преподавание велось уже на голландском языке. В европейской средней школе на одного учащегося затрачивалось в 10—12 раз больше средств, чем в «туземной».

Англо-американская комиссия, изучавшая в начале 30-х гг. поста­новку в НИ народного образования, верно квалифицировала цели «этиков» в этой области: с одной стороны, «превратить туземные народы в европейцев», «обучать их так, чтобы они стали квалифицированными рабочими, пригодными для эксплуатации Западом», а с другой — «сохранить в них уважение к исконному порядку».

В начале XX в. голландцы основали 3 профучилища для туземных чиновников (ОСФИА) в Бандунге, Магеланге и Проболингго, всего на 180 учащихся; 3 педучилища (в Бандунге, Магеланге и Проболингго); уже упоминавшееся выше профучилище для «туземных врачей» в Бата­вии (СТОФИА). В 1913 г. аналогичное училище (НИАС) открылось в Сурабае. В 1902 г. было основано сельскохозяйственное училище в Богоре. Нетрудно заметить, что все профессионально-технические училища создавались исключительно на Яве. И только в 1920—1924 гг. в Индо­незии появились первые вузы^. На образование колониальное прави­тельство затрачивало в среднем лишь 5 центов на душу населения (1905 г.) и 20 центов (1918 г.), тогда как на военные цели — 125 цен­тов. В свете сказанного, учитывая также высокую текучесть учащихся, неудивительно, что в 1910—1914 гг. неполные средние школы, европей­ского типа оканчивали в среднем 8 человек в год, а полные — 4.

С 1913 г. правительство ввело практику наследования должностей бупати и ведана (областных и уездных начальников) при условии со­ответствующего образовательного ценза. Это явилось мощным импуль­сом для яванских прияи к обучению детей в школах европейского ти­па^. В деревне, в отличие от города, полученное образование не откры­вало перед подростком новых горизонтов. Даже трехгодичную «дере­венскую школу» оканчивала лишь треть учащихся. «Этическая поли­тика» в сфере образования оказалась бессильной даже остановить рост неграмотности. Лишь 6% индонезийцев умели читать и писать. В 1942 г. А. Фанденбос писал, что перед второй мировой войной наблю­дался рост числа неграмотных по сравнению с началом века, так как прирост населения школьного возраста происходит быстрее, чем увели­чение числа учащихся. Проблема трудоустройства выпускников даже при малых выпусках становилась все более и более жгучей. Число ва­кансий на государственной службе оставалось мизерным. При этом голландцу отдавалось предпочтение перед неголландцем, индо — перед китайцем и индонезийцем, китайцу — перед «туземцем», сыну прияи — перед простолюдином, индонезийцу-христианину — перед индонезийцем-мусульманином. Последним же — их было подавляющее большинство — оставались крохи. Все больше выпускников оставались без адекватного распределения. Развивалась «инфляция дипломов», зарождался «ин­теллектуальный пролетариат». Следствиями были разочарование, озлобление, рост социальной и национальной напряженности, а отнюдь не идиллические чувства благодарности голландцам, предсказанные фан Девентером.

Еще одной целью «этической политики» была децентрализация управления: делегирование полномочий от генерал-губернатора началь­никам департаментов и служб, от голландских чиновников — «тузем­ным». В соответствии с Актом о децентрализации 1903 г., вступившим в силу с 1905 г., создавались три типа местных советов (раадс): регио­нальные (в резидентствах), локальные (в кабупатенах, регентствах) и муниципальные (в крупных городах) — всего до 60 таких органов. За­кон сразу подвергся критике как недемократичный: все члены первых двух видов раадс назначались, избиралась лишь часть муниципальных советов, исключительно европейцы. Действовали жесткие цензы: иму­щественный и образовательный. Долю административных полномочий обрели только муниципальные советы. Надежды западных фабрикан­тов и плантаторов на устранение чрезмерной централизации управле­ния не оправдались^.

Ограниченность «этнического курса» очевидна. «Этики» даже не поставили вопрос об отделении Индонезии от Нидерландов, добиваясь лишь разделения бюджетов. Другими словами, этот курс полностью укладывался в русло империалистической колониальной политики, лишь немного смягчив наиболее острые противоречия между колониза­торами и угнетенными массами. Идеологи «этического курса» привет­ствовали покорение Аче и Бали; позже — репрессии против националь­но-революционных течений на Яве. Но «этическая политика» не осу­ществила даже тех ограниченных задач, которые провозглашала. При­чинами тому были и противоречивость интересов разных фракций гол­ландской буржуазии, и сопротивление мощного консервативного гос­аппарата колонии, и крайняя «бережливость» христианской коалиции, пресекшей выплату колонии «долга чести» и осуществлявшей финан­сирование реформы за счет роста налогообложения. Неудивительно, что коренное население рассматривало их как обременительные и чуж­дые его интересам.

Вместе с тем результаты «этической политики» были неоднознач­ны. Выше уже говорилось о некотором прогрессе в области санитарии, профилактики эпидемий, распространении, хотя и недостаточно широ­ком, кредита. Появилось множество неведомых прежде профессий и специальностей: фельдшеры, ветврачи, учителя светских школ, телегра­фисты, железнодорожные служащие, клерки на частной службе, лесни­чие, техники и т. п. Одновременно чрезвычайно разросся государствен­ный аппарат^: управление кредитными банками (1900), службы здра­воохранения, ремесла, животноводства и рыбоводства. В 1904 г. был учрежден Департамент сельского хозяйства, в 1907 г. — Департамент госпредприятий. Лишь незначительная часть индонезийской элиты ока­залась инкорпорированной в государственный и частный аппараты управления. Ассигнования на эти службы поглощали растущую часть госбюджета.

Если не считать возросшей адаптации НИ к интересам западного капитала и введения более действенного контроля над ним со стороны голландских колониальных властей, «этический, курс» окончился кра­хом. С повышением налогообложения усилилась пауперизация и про­летаризация крестьянства, ускорился распад общины, усиливалась со­циальная напряженность. Расчеты на сформирование новой социаль­ной опоры колонизаторов, создание «туземного среднего класса» рух­нули.

Экономический прогресс, как подчеркивают индонезийские исто­рики, не вызвал социального подъема: роста капитала и накоплений у населения не происходило ввиду сохраняющегося низкого уровня жизни. Оказалось, что население еще более, чем прежде, зависит от пред­принимателей и капиталистов — арендаторов земли и нанимателей. Бесправие, произвол властей и дискриминация, как и встарь, остава­лись характерными чертами Индонезии времен «этической политики». Статья 111 Уложения об управлении колонией категорически запреща­ла «организации и собрания политического характера в Нидерландской Индии». Ослушникам грозило экстериирование или ссылка. Разные ко­дексы законов и разные суды существовали для европейцев, «индо» и японцев, с одной стороны, индонезийцев, китайцев, арабов и индий­цев — с другой. «Пропасть между европейцами и коренным населе­нием расширилась. Усилилась дискриминация по цвету кожи в самых различных областях: экономической, социальной и политической. В этих условиях они (европейцы. — В. Ц.) решили сохранить свою власть и свои привилегии», — так характеризуют «эру этического курса» индонезийские анторы.

Действительно, вместо «ассоциации», приручения коренного населения, «этическая политика» колонизаторов привела лишь к обостре­нию и ужесточению противоречий между империализмом и практически всеми, по особенно — низшими слоями индонезийского общества.