Авторитарная личность – инновационная личность

Важнейшая характеристика	Авторитарная личность	Инновационная личность
Отношение к действительности	Согласие с образцами (моделями, стилями) жизни, диктуемыми традицией и авторитетами и обосновываемыми их предположительно вечной природой и сверхъестест­венным происхождением	Отношение к миру характери­зуется любознательностью и стремлением управлять («манипулировать») им, что выражается в упорном поиске его основных регуляторов с целью воздействовать на различные явления и контролировать их
Понимание роли индивида в мире	Покорность, послушание, конформизм, стремление избегать ответственности и потребность в зависимости	Принятие на себя ответствен­ности за плохие стороны мира (жизни), сопряженное с поиском лучших решений и попытками внести изменения
Стиль лидерства	Твердость (жестокость, непреклонность), возвышенные надежды и строгие требования к подчиненным	Откровенность и терпимость к подчиненным, одобрительное отношение к их оригиналь­ности и стремлению к новому
Степень склонности к созиданию и новациям	Отсутствие (недостаток) стремления к созиданию и новациям	Творчество, стимулирующее самобытность и стремление к новизне, неукротимая любознательность

Авторитарная личность, будучи сформирована условиями застоя, простого производства, самоподдерживаемого равновесия, способствует упрочению этих условий. Инновационная личность сформирована условиями развития и, в свою очередь, помогает рождению самоподдерживаемых изменений, которые постоянно революционизируют жизнь – ее стандарты, ценности и т.д.

Подобно Веберу, Хаген обращается к наиболее трудному вопросу о происхождении современной новаторской личности. Роль первотолчка от традиций к современности была возложена на некий внешний фактор. У Вебера это протестантская (кальвинистская) церковь, у Хагена – специфические исторические обстоятельства, которые он именует «выходом за пределы статуса». Такая ситуация возникает тогда, когда установленные, предопределенные статусы, типичные для традиционного «закрытого» общества, подрываются социальной мобильностью и «открытием» классовых и стратификационных иерархий. Массовый характер эти процессы принимают после великих революций, которые дают стимул развитию индустриального общества. Существует четыре типичных случая выхода из статуса.

1. Когда целая группа (сообщество, профессиональная группа, аристократическая элита и т.д.) теряет свой прежний статус, и, следовательно, то же происходит с каждым из ее членов (например, ремесленники заменяются фабричными рабочими, прежняя элита – выборными представителями). Возникает разрыв между прошлым и новым статусом.

2. Когда, по мнению членов группы, к ней относятся не так, как она того заслуживает (это могут быть, например, представители этнических групп, корпораций, фирм, спортивных команд и т.д., которые считают, что их сообщество несправедливо недооценивается остальными). Появляется разрыв между предполагаемым статусом и тем, который человек действительно занимает.

3. Когда существует несоответствие, нестыковка между различными измерениями статуса (например, престиж определенной работы, скажем, университетского профессора, не соответствует уровню его дохода, либо большая власть или доход не приносят высокого престижа и т.д.). Появляется разрыв между статусом личности (родом занятий), который она занимает на шкале стратификаций, и статусом, измеряемым по другой шкале.

4. Когда группа еще не заняла более высокий статус (например, этнические меньшинства, недавние иммигранты, рабочие-эмигранты и т.д.). Появляется разрыв между желаемым статусом и тем, который она занимает на самом деле.

Все четыре ситуации, считает П. Штомпка, напоминают классическую дискуссию об аномии Р. Мертона, и потому не удивительно, что Хаген делает выводы, аналогичные мертонским. Он утверждает, что проявлением структурных противоречий служит «выход из статуса», который приводит к определенным типичным «адаптациям»: от ухода через ритуальную приверженность устоявшимся моделям до новаций и бунта против ситуации, которая воспринимается как неприемлемая. Любая адаптация происходит в реальных специфических условиях. Для Хагена новация и бунт представляют наибольший интерес, поскольку они объясняют возникновение новаторской личности /14/.

На мой взгляд, рассмотрение новаторской или инновационной личности совсем необязательно привязывать к контексту борьбы. Разумеется, естественную адаптацию человека к рынку, переориентацию на новые ценности, устремления можно интерпретировать как преодоление противоречий, острое социальное начало. Но это ведь только требование к мобилизации внутренних ресурсов, к организации себя на более высоком и ответственном уровне, а отнюдь не какая-то безвыходная альтернатива.

Я допускаю, правда, что определенное противостояние авторитарных и инновационных личностей на этапе вхождения в рынок возможно и даже неизбежно, однако такой вариант скорее относится больше к руководящему звену. Для формальных лидеров организации, конечно, имеет значение, насколько каждый из них в условиях рыночной конкуренции готов и способен «инновировать», творчески решать возникающие созидательные задачи.

Рассуждая о творческом подходе к управлению, Р. Акофф не случайно связывал многие сопутствующие решению проблем трудности с ограничениями, вводимыми самими же руководителями. Любопытно, что он не просто считал способность творчески, заглядывая вперед, решать проблемы самым важным качеством из тех, которые должны быть присущи хорошему руководителю; ему абсолютно ясно: без этого качества в лучшем случае можно осуществлять лишь контроль над эволюционным развитием организации, но уж никак не браться за то, чтобы вывести ее в передовые /15/.

Мне не кажутся безусловно правыми те преподаватели (на них, в частности, ссылается и Р.Акофф), которые относят способности к творчеству, инноватике исключительно к врожденным природным качествам и убеждены потому, что их нельзя ни привить, ни «усвоить», ни развить под воздействием, скажем, тех же рыночных стимулов. В то же время было бы неправильно и отрицать тот факт, что возможность развития и наращивания творческих способностей обусловлена уже самим их наличием у детей, особенно дошкольного возраста. И с этой точки зрения, бесспорно, правомерна постановка вопроса об инновационном образовании для всех возрастных групп, а главное – об обязательной преемственности такого образования.

К сожалению, на практике все далеко не так – различаются и понимание, и действия. Причем трудности понимания усугубляются тем, что между низким и высоким уровнями творческой продуктивности весьма большая дистанция: находящиеся на низком уровне, признавая значимость творческого поиска, не в состоянии понять психологические особенности, стимулы жизни и режим тех, кто в когорте «высоколобых»; если это руководитель, то он, призывая к творчеству, на деле мешает и сопротивляется ему.

Что касается традиционного учителя, то он, по оценке профессора Г. Г. Воробьева, призывает не к творчеству, развитию поисковых способностей, а к эрудированности. В результате наши первоклассники обладают более ярко выраженными творческими задатками, чем десятиклассники. Не ясно, впрочем, относится ли это к творческой способности или к творческой продуктивности – то есть подавляется ли в школе педагогами сама способность или ее проявление. По-видимому, полагает профессор, подавление происходит не на всем протяжении школьного обучения, поскольку формирование интеллектуальных способностей заканчивается в основном к 10 годам /16/.

Небезынтересно, насколько глубоко своими корнями инновационная личность связана с началом жизни. Если наследственность ничем не отягощена, если младенец сразу же после рождения получил основного родителя – мать (или заместившего ее человека), а не сменяющих друг друга взрослых, как в доме ребенка, если его информационное время равномерно распределено между общением с родителями, с самим собой и с окружающими предметами, то закладывается нормальная интеллектуальная основа, над которой возвышается творческая надстройка.

На втором этапе от игр с абстрактными предметами и воображаемыми обстоятельствами ребенок включается уже в непосредственные творческие игры со взрослыми. На очередь встают «целенаправленные фантазии» – использовать предмет по другому назначению, придумать недостающее звено в какой-либо конфигурации, изобразить несуществующее животное, сладкий дом, застывшую музыку. Здесь важно, подчеркивает Г.Г.Воробьев, переплести научное, техническое, художественное творчество, чтобы от этих мощных корней пошел главный ствол, помогать которому будут другие стволы. Такое воспитание объясняет, почему композитор и живописец могут увлечься экспериментами, экспериментатор и писатель-прозаик пишут стихи, поэты и изобретатели ставят кинофильмы /17/.

При наличии двух подобных базовых этапов органическим их продолжением становятся условия для дальнейшего творческого роста: уважение, но не преклонение перед авторитетами, стандартами, нормами, традициями; склонность думать по-своему и предлагать свои решения, сохраняя при этом общезначимые ориентиры, духовные и гражданские ценности.

Именно в результате такой трансформации вырастает человек, способный стать проводником совокупного социального прогресса. Ему дано видеть то, что незаметно для других; его волнует та сторона вопроса, те скрытые конструктивные начала, которые не находят отклика у большинства коллег; в голове новатора рождаются идеи и проекты, опережающие остальных современников.

Природа и подлинное социальное значение инновационной личности осознается, по большому счету, с опозданием. Только в последние десятилетия появляются серьезные научные рекомендации и руководства по поиску и формированию такой категории людей. Насколько тут много перекрещивается разноликих задач, доказывать особо, полагаю, не надо. Нынешние рыночные условия концентрированно обнажили противоречия мировоззрений, характеров, психологии творцов-новаторов, о которых мы в общем-то знаем. Хотя знаем, как выясняется, совсем не так много, нежели думали.

По мнению Г.Г.Воробьева, литература о новаторах прошлого, наряду с полезной информацией, дает нам немало дезинформации. Биографам очень нравится приукрашивать и лакировать личность первопроходца, оценивая его дела исключительно как хорошие, а самого человека как «приятного во всех отношениях». Между тем ничто человеческое новатору не чуждо – он противоречив и раним, в нем уживаются порой взаимоисключающие качества, что семейные и гражданские, что профессиональные и нравственно-этические. Моцарт истратил на похороны любимой кошки сумму, в несколько раз превышавшие ту, которую муниципалитет выделил на его собственное погребение.Только повод ли это, чтобы объявить великого музыканта-новатора большим чудаком? Или все-таки стоит попытаться разглядеть в любви к кошке нечто иное, более близкое к объяснению человечного в человеке?

Согласятся, видимо, все: новаторов нужно знать, принимать такими, какими они есть, беречь их и помогать им. Ими нельзя руководить по принципу: звонок – начинай творить, звонок – кончай творить. Новатор не может работать по расписанию, он сам создает себе плацдарм для каких-либо действий. Тот, кто руководит его работой, обязан быть рационалистом: коль скоро я взял к себе новатора, то должен ему доверять и предоставлять полную свободу творчества, если же он не оправдает моих надежд, следовательно, виноват я сам – либо ошибся в человеке, его способностях, либо не создал таланту необходимых условий /18/.

Любопытно и по-своему знаменательно, что подобное позиционирование руководителя по отношению к инновационной личности совпадает с общей тенденцией, характерной для современного информационного общества. Скажем, А.Х.Шагиахметова отмечает, что показательный в сегодняшних реалиях отход от жесткой системы административного воздействия в пользу признания работника главным фигурантом организации все заметнее усиливает зависимость управления от факторов и ценностей человеческих взаимоотношений /19/. И сам такой «тенденционный» фон, разумеется, способствует укреплению внутриорганизационного или внутригруппового инновационного климата.

Руководитель – гласно или негласно – но вынужден примириться с режимом хотя бы относительной самоорганизации инновационной личности. Речь не идет, естественно, о крайностях. Для творческого человека в трудовом коллективе остаются принятые всеми параметры дисциплины, взаимной ответственности. Однако эти параметры учитывают и специфическую роль новатора (инноватора), отводят ему свое место в общем ряду. Опять же, исключения из правил в чем-то – не свидетельство поощрения слабости, а скорее – признание силы. Уверен, что в отношении людей созидающих ни в коем случае нет повода говорить о расхлябанности, отсутствии крепкого рабочего стержня.

У них своя внутренняя организация. Им присущи свои отношения с окружающим миром. И в сложившихся координатах, при неких обобщающих характеристиках, решающей пребывает, тем не менее, все равно индивидуальность. Тип и типажи, как известно, не одно и то же. Что в рыночной, остроконкурентной среде, что в среде научной, академической, где соревнование за новое идет в более спокойной, цивилизованной форме.