38 Авторская песня как идейно-худ. Феномен.

Синкретизм авторской песни послужил причиной того, что в печати ей давали самые различные определения. Более десяти лет назад литературовед Е. Сергеев справедливо заметил по поводу теоретического изучения явления: «Жанр не узаконен культурно. В абсолютном большинстве статей о том или ином сочинителе-исполнителе все попытки понять "секрет успеха", как правило, сводятся к разбору личных качеств автора, его профессиональных достоинств и слабостей, а вот о родовых, жанровых свойствах— речи нет» Следует сказать, что за прошедшие годы в этом вопросе мало что изменилось.

Сложность строгого определения авторской песни связана с многообразием явлений, принадлежащих жанру песни вообще и литературному песенному жанру — в частности. Помимо этого, произведения бардов соотносятся и взаимодействуют с иными литературными жанрами — отсюда песни-рассказы, -очерки, -репортажи, -памфлеты, -фельетоны, -думы, -эссе, -сказки, -сценки, -поэмы, -монологи, -диалоги.

Подавляющее большинство даваемых авторской песне определений отражает характерную особенность жанра — приоритет словесной составляющей. Вопрос о доминанте в авторской песне неоднократно поднимался в научной литературе, газетных, журнальных статьях, выступлениях, посвященных явлению. О песне как о гармонически взаимосвязанном единстве между текстом, мелодией и исполнением Ю.Андреев говорил также в своих статьях. Известны и высказывания самих бардов на эту тему. В соотношении составляющих авторской песни текст — музыка — исполнение побеждает текстовая основа. Авторы песен отказываются от понятия текст, настаивая на употреблении терминов стихи, поэзия.

Традиция сочинения песен на стихи известных поэтов прочно закрепилась в авторской песне. Её можно с полным правом считать одной из форм популяризации поэзии: благодаря авторской песне получили в своё время доступ к читателю (слушателю) ни разу до этого не напечатанные стихи А. Тарковского, В. Шаламова, И. Бродского, О. Седаковой, Л. Миллер; она подготовила восприятие поэзии И. Бунина, Н. Гумилева, B. Ходасевича, А. Блока, Б. Пастернака, Саши Чёрного. В исполнении бардов звучала поэзия А. Ахматовой, К. Кузьминского, А. Жигулина, Б. Корнилова, В. Кривулина. В сферу авторской песни оказались вклю чёнными произведения Б. Слуцкого и Ю. Левитанского, А. Межирова и Б. Чичибабина, А. Вознесенского и Е. Евтушенко, О. Чухонцева, Ю. Мориц, Д. Сухарева. По устным свидетельствам многих людей, их знакомст во с высокой поэзией началось с авторской песни, через которую они от крывали для себя новые имена поэтов.

Наряду с поэзией авторская песня явилась в годы «оттепели» действенной формой «атаки» свободным словом — формой доступной, демократичной, «летучей», эмоциональной.

Вспомним, что попытки сделать поэтическое слово звучащим, слышимым, воздействовать с его помощью предпринимались ещё в начале века. В предреволюционные годы футуристы, символисты, акмеисты устраивали вечера поэзии. В кафе и салонах, в специально снятых помещениях поэты Блок, Маяковский, Есенин, Ахматова, Брюсов, Мандельштам знакомили друзей и любителей поэзии со своим творчеством.

Несмотря на то, что термин «авторская песня» прозвучал ещё в 1966 году, в активное употребление он вошёл только в 70—80-е годы. Более распространённым следует признать термин «самодеятельная песня», появившийся, по мнению С. Рабинова, «примерно в 1963 году». Однако следует заметить, что в печати он встречается уже в 1961 году: «Любители самодеятельной песни,— а таких множество повсюду,— не знают, кто создал эту романтическую мелодию, написал эти зовущие слова» (идёт речь о песне «Глобус».). Авторы статьи «Слово о песне» М. Львовский, Н. Богословский употребляют это определение, характеризуя студенческие песни: «Студенческие самодеятельные песни нравятся многим».

На основании предпринятой работы и учитывая условность существующих терминов, предлагается следующее определение авторской песни: это тип песни, который сформировался в среде интеллигенции в годы так называемой оттепели и отчётливо противопоставил себя песням других типов. В этом виде творчества один человек сочетает в себе (как правило) автора мелодии, автора стихов, исполнителя и аккомпаниатора. Доминантой при этом является стихотворный текст, ему подчинены и музыкальная сторона, и манера исполнения.

«Классическую» часть жанра, под которой мы подразумеваем полностью авторские (стихи, музыка и их исполнение, а также аккомпанемент) произведения, составило творчество ведущих поэтов-бардов — Б. Окуджавы, А. Галича, В. Высоцкого. Главным образом на основе их творчества 50-60-х годов (а мы считаем, что к этому времени сложилась та основа жанра, которая в дальнейшем лишь видоизменялась, расширялась, но не эволюционировала) формировалась и развивалась авторская песня в последующие годы. В семидесятых её развитие шло в направлении большего психологизма, самоуглубления — на смену авторам, пишущим для коллектива друзей, единомышленников, выразителям коллективного сознания, приходят авторы-одиночки, -философы, -созерцатели, но это уже тема других исследований.

Галич Ал-др - социально критю песни.

Патриотическое - Протрубили трубачи тревогу.

Всем по форме к бою снаряжен,

Собирался в дальнюю дорогу

Комсомольский сводный батальон.

До свиданья, мама, не горюй,

На прощанье сына поцелуй;

До свиданья, мама, не горюй, не грусти,

Пожелай нам доброго пути!

Прощай, края родные,

Звезда победы нам свети.

До свиданья, мама, не горюй, не грусти,

Пожелай нам доброго пути!

Все, что с детства любим и храним,

Никогда врагу не отдадим,

Лучше сложим голову в бою,

Защищая Родину свою.(...)

И Вызов власти

Славно, братцы, славно, братцы, славно, братцы-егеря!

Славно, братцы-егеря, рать любимая царя!

Ах, кивера да ментики, возвышенная речь!

А все-таки наветики страшнее, чем картечь

Доносы и наветики страшнее, чем картечь!

По рисунку Палешанина

Кто-то выткал на ковре

Александра Полежаева

В черной бурке на коне.

Но оставь, художник, вымысел,

Нас в герои не крои,

Нам не знамя жребий вывесил,

Носовой платок в крови…(...)

37. Юрий Поликарпович Кузнецов (1941 — 2003) — русский советский поэт, профессор Литературного института, был редактором отдела поэзии в журнале «Наш современник», членом СПР, академиком Академии российской словесности (с 1996 года). Член КПСС с 1975 года.

По всей вероятности, ощущение надвигающегося вселенского катаклизма, свойственное поэтике Юрия Кузнецова, впервые явилось ему в период Карибского кризиса (с 1961 по 1963 он находился в составе советского армейского контингента на Кубе), о чем рассказал в стихотворении, датированном 25 октября 1962:

Я помню ночь с континентальными ракетами,

Когда событием души был каждый шаг,

Когда мы спали, по приказу, нераздетыми

И ужас космоса гремел у нас в ушах.

Однако в ранних стихах, собранных в книге «Гроза», вышедшей в Краснодаре (1966), эти мотивы еще только намечаются. Перемена поэтики приходится на семидесятые годы, когда Юрием Кузнецовым были написаны стихи и поэмы, объединенные в сборниках «Во мне и рядом — даль» (1974), «Край света — за первым углом» (1976), «Выходя на дорогу, душа оглянулась» (1978), которые привлекли внимание читателей и критики.

Работая в пределах дозволенных для советского стихотворца тем (пейзажная лирика, воспоминания о детстве, войне и проч.), Юрий Кузнецов выстраивает поэтический мир со сложной топологией. Пространственно-временные координаты реальны и узнаваемы, тогда как предметно-персонажные категории отсылают в некие иные «измерения» (среди важнейших образов в поэзии Кузнецова — образ «дыры» в неизвестность, «зияния», «зазора»).

Критиками высказывалась мысль, что импульсом к созданию новой поэтики послужило знакомство с работами А.Н. Афанасьева и В.Ф. Миллера, посвященными славянской мифологии. В любом случае, этот поэтический мир существует по законам дохристианским. Отсюда особое внимание к категориям родства и семейно-родственным связям, основа которых - треугольник «отец — мать — сын». Отношения между ними неравноценны: если отец и его действия вообще не подлежат обсуждению (он как бы отсутствует, вознесенный на недосягаемую высоту положением в семье, уход отца на фронт и его гибель - модификации того же мотива), то отношение матери к отцу — это абсолютное приятие, полная подчиненность и жертвенное следование ее судьбе, которая, по сути, оказывается проекцией судьбы главы семьи:

Отец! — кричу. — Ты не принес нам счастья!.. —

Мать в ужасе мне закрывает рот («Отцу»)

Удел сына в этой триаде драматичен. Ему надлежит сменить отца (такая замена ничем не облегчит долю матери), словно колос, взойти на земле, политой отцовской кровью. Неизбежная и предначертанная узурпация отцовской власти раскалывает натуру сына, рождает в нем ожесточение и одиночество, что, в свою очередь, сказывается на любовных коллизиях: отношения возмужавшего сына с женщиной в этом мире напряженные и несчастливые.

В таком свете можно понять отмеченную критиками двойственность лирического героя Кузнецова — тягу к человеческому общению и в то же время полную отрешенность («Я в поколенье друга не нашел…»), ибо заменой цельности и единству рода не смогут служить ни самая крепкая дружба, ни общие помыслы.

Ожесточенная полемика, вспыхнувшая вокруг этих стихов, — поэт-фронтовик М.А. Соболь выступил с поэтической отповедью «Наследничек» - продемонстрировала, что для истолкования поэтического мира Кузнецова критиками зачастую используются нравственные категории и культурные схемы, ему чуждые.

Мертвые в этом мифопоэтическом пространстве не мертвы окончательно и бесповоротно, это «неполная смерть». Свои и вражеские солдаты, погибшие в бою на горных вершинах, «лежат как живые», «ждут и смотрят» («Вечный снег»), живущие путем особых усилий могут заставить их двигаться и говорить, либо и вовсе привести из далеких краев, где они обитают, к стенам родного дома («Четыреста»). Поэтому лирический герой Кузнецова часто выступает в роли соединительного звена между миром живых и миром мертвых.

Предметы, которым здесь принадлежит ведущая роль, — из мистического арсенала. Это тень, разрастающаяся или уплотняющаяся (по ней шагают, словно по мосту или по доске), следы, ногти. Кузнецов обращается к таким пластам сознания, перед которыми и сказка оказывается современна, а потому порой достойна иронического развенчания. Рассказанная «на теперешний лад», она чудовищна: Иванушка, отыскавший по полету стрелы лягушку за тремя морями, ставит немудреный опыт, вскрыв лягушечье тело и пустив по нему электрический ток:

В долгих муках она умирала,

В каждой жилке стучали века.

И улыбка познанья играла

На счастливом лице дурака

(«Атомная сказка»)

Познание противопоставляется не блаженному неведенью, а древнейшему знанию. Заголовок стихотворения равно отсылает и к науке двадцатого века, и к античной атомистике, тогда как автор, очевидно, подразумевает вовсе другое.

Умозрительные, последовательно выстроенные литературные построения наиболее удавались Кузнецову. Рассудочные противоположности, собственно, и являлись основными элементами создаваемой им художественной модели, огромное место в которой занимали технические приспособления и механизмы — защитные очки, поезда и проч. Музыкальность и попросту благозвучие не характерны для этой поэтики, бедные рифмы воплощают, скорее, не звуковой, а смысловой лад («звезду-судьбу», «в отпуску-высоту», «человека-света»).

Нарушение равновесия (чаще всего в стихах о любви) может обернуться банальностью, мелодраматизмом. Например, в стихах, где варьируются мотивы воспоминания об утраченной былой удали («Последние кони»), о возвращении в родной город после долгого отсутствия («Водолей»).Использует Кузнецов пословицы и поговорки (например, "На воре шапка горит"), фразеологизмы, восходящие к фольклору ("куда глаза глядят", "в чем мать родила", "трын-трава", "считать ворон", "ни свет ни заря" и др.), фольклорные числительные (три, семь, двенадцать), тавтологические повторы (путь-дорога, грусть-тоска). Не выглядит чуждым в его стихах и прием оборотничества ("Сказка о золотой звезде", "Испытание зеркалом").

Но поэзия Кузнецова - это прежде всего поэзия символов. "Я не долго увлекался метафорой и круто повернул к многозначному символу, - пишет поэт. - С его помощью я стал строить свою поэтическую вселенную..." . "...Их губина открылась мне внезапно. Видимо, я шел к ним давно и напрямик. Мои юношеские стихи метафоричны. Но метафора очень скоро перестала меня удовлетворять. Это произошло, когда мне было 25-26 лет. Для поэта это начало зрелости. В то время я изучал и конспектировал труды Афанасьева... и вспоминал свои детские впечатления и ощущения."

Понятно, почему Ю. Кузнецов отошел от метафоры и пришел к символу: во-первых, "мир фольклора - это мир символов. Народная культура вообще глубоко семиотична и символична." , во-вторых, "символ более устойчив и частотен, чем метафора." . Сам Кузнецов сказал об этом так: "Символ... не разъединяет, а объединяет, он целен изначально и глубже самой глубокой идеи потому, что исходит не из человеческого разума, а из самой природы, которая в отличие от разума бесконечна."

Корни его символики - в русском фольклоре. Кузнецов постоянно говорит о "народной символике, которую бог надоумил меня взять для стихов.". Она у него масштабна, построена на резких контрастах и так органична, что даже современную историю поэт воспринимает народно-поэтически: "Закатилось солнце России. Наступила ночь республики. Есть цикличность в природе, есть она и в истории..."

Одним из известнейших произведений Ю. Кузнецова явяется поэма "Дом". Но не только в поэме - во всей его лирике этот образ-символ - один из самых главных(в том числе и в группе символов "быт"). В народной культуре дом - "средоточие основных жизненных ценностей, счастья, достатка, единства семьи и рода (включая не только живых, но и мертвых.". В стихотворении "Семейная вечеря" они сидят за одним столом:

Неполная смерть поднимает из праха

Истлевшие кости... солдатская бляха

Блестит на одном.

Пришельцы глядят на пустые стаканы,

Садятся за стол и сквозят, как туманы,

Меж ночью и днем.

Дом у поэта построен по славянской мифологической модели: "Четыре стены дома обращены к четырем сторонам света, а фундамент, сруб и крыша соответствуют трем уровням вселенной (преисподняя, земля, небо)." . Только он у него "разрушенный", "заброшенный", "старый", "рассохшийся", а ко всему прочему ещё и недостроенный: "Где он? Дом я достроил до крыши, Вместо пола и стен - решето..." ("Муравей")

Сам Кузнецов сказал позднее: "Я много написал стихов о безотцовщине и постепенно пришел от личного к общему. Я въяве ощутил ужас войны и трагедию народа" (789), трагедию, которой поэт придает космический размах:

И протаял, как искра во мгле,

Хриплый голос далекого брата:

"Знайте правду: нас нет на земле,

Не одна только смерть виновата.

Наши годы до нас не дошли,

Наши дни стороной пролетели.

Но беда эта старше земли

И не ведает смысла и цели..."

Тема человека и природы у Кузнецова преобразуется в тему непримиримого столкновения "железного столетья" с природным началом бытия:

Переживает звездный час

Души безумие и мода

И ледяная лжеприрода

Числа, бетона и пластмасс.

("Цветы")

Это столкновение - не только конфликт мастера, пришедшего в храм природы, но и жестокое противоборство гуманистического сознания и материальной цивилизации, в котором нет победителей. Лирический герой не просто "экологически" мыслит, он превращает всю планету и даже космос в поле "вечного боя".

От земной "Атомной сказки" - к космическому, вселенскому видению жизни в "Родстве" и "Стоящем на вершине" - таков путь мысли поэта в этих стихах. Включение в их ткань фольклорных образов - пока только лишь впечатляющий прием.

Юрий Кузнецов - поэт редкой трагедийной силы. Его лирический герой видит трагедию не только в русской национальной жизни, но и в состоянии всей мировой культуры, гибнущей в тисках "железного" века. Он говорит о вселенском зле, о его изначальном первородстве и даже Прометея называет "сводным братом" Люцифера.

5. Роман «Русский лес» по праву считается одним из лучших в послевоенной русской литературе. Это итог глубочайших размышлений писателя не только о сохранении природы, о судьбах народа и Родины, но и о жизни человечества. Главная тема романа – тема родины и ее природы, а основная сюжетная линия – спор ученых – лесоводов Вихрова и Грацианского о судьбе русского леса.В сознании писателя тема леса вызревала давно и долго.Леоновым были изучены «лесной журнал» за сто лет, классика лесной литературы, современные лесоводнические теории. Уже тогда Леонид Максимович надеялся на кардинальные перемены в судьбе русского леса в современном мире.Леонова смело можно отнести к писателям пейзажистам. Любимая тема его творчества – природа, поэтому пейзаж – неотъемлемая часть его произведений.Однако смысл романа не исчерпывался «идеей постоянного лесопользования», через тему леса Леонов выходил к размышлениям об исторической судьбе России, об изменении русского национального характера, об экологических проблемах, грозящих катастрофой всему человечеству. Главный конфликт романа, воплощенный в образах ученых Вихрова и Грацианского, касался не только проблем леса, а философской концепции жизни. Вихров отстаивал материалистическое понимание природы вещей, демократический взгляд на мир с «обиженной улыбкой выходца из грубого крестьянского сословия», идею общественного служения России. Грацианский стоял на позиции субъективного идеализма, обрамленного философией Ницше и Штирнера и завуалированной фразеологией Маркса. Эти образы вскрыли новый конфликт в обществе послевоенного периода — конфликт между трудом творческим и псевдоработой, затемненной социалистической демагогией и наисовременнейшими лозунгами. Открытием в «Русском лесе» стала и та «национальная координата жизни», которая, по Леонову, должна определять результаты любой деятельности. Главы о настоящем (время действия — Великая Отечественная война) чередуются с главами о прошлом (дореволюционная Россия). В результате этого сопоставления возникал образ меняющегося, движущегося времени, в котором в определенных точках сходились линии исторического развития. Стиль «Русского леса» временами обретает характер метафорически оформленного философского текста, в котором в емком экспрессивном движении зафиксированы черты той или иной эпохи.

36. Лирика Иосифа Бродского

Иосиф Бродский относится к тем русским поэтам, которые вынуждены были в начале семидесятых годов эмигрировать за рубеж. Советской цензуре не нравилось, что Бродский не пишет стихов, прославляющих социалистический строй в России. В основном все свои стихи Бродский написал в эмиграции. И только в 1990 году они были опубликованы в России, когда автор уже стал лауреатом Нобелевской премии. Долгая жизнь за границей оставила глубокий след в его творчестве. Мне кажется, почти все стихи Бродского — это краткие философские откровения.

В своих философских стихах он обращается к теме родины. Например, в стихотворении «На смерть Жукова», написанном в 1974 году, поэт поднимает философскую проблему жизни и смерти великого полководца на фоне трагичной жизни простых людей:

Вижу колонны замерших внуков,

гроб на лафете, лошади круп.

Ветер сюда не доносит мне звуков

русских военных плачущих труб.

Вижу в регалии убранный труп:

в смерть уезжает пламенный Жуков.

Уйдя в 15 лет из школы, Бродский пришел на завод, был фрезеровщиком. К заводу примыкали Кресты — знаменитая питерская тюрьма, в которой позже сидел "подследственный Бродский". Тюрьма, высылка, "отеческие наказания в воспитательных целях"... Что мог ответить Бродский государству? "Почему ты не работаешь честно?" — "Я работаю. Я пишу стихи".

Бродский не автобиографичен в сочинениях. Факты, события нарастают на ту основу, в которой непостижимым образом цельно и независимо живет его индивидуальность, его душа. Он "отстраняется" от системы, которая ломала большинство. Он не борется, он уходит, "не снисходя" до унизительной толкотни. Уходя от государства, он погружается в культуру. Язык — его хлеб, воздух, вода. Русский язык — и Питер:

Я хотел бы жить, Фортунатус, в городе, где река

высовывалась из-под моста, как из рукава — рука

и что она впадала в залив, растопырив пальцы,

как Шопен, никому не показавший кулака...

Бродский — второй русский поэт, увидевший в Петербурге не реку, а реки, дельту. Первым была Ахматова.

Бродский удивительно вольно обращается с поэтическими размерами, очень любит разрывать предложения, иронически и неожиданно делая ударение на словах, как будто не несущих основной смысловой нагрузки:

Полдень в комнате. Тот покой,

Когда наяву, как во

сне, пошевелив рукой,

не изменить ничего.

Но он насквозь ритмичен, ритм его сух и четок, как метроном. Бродский бесцеремонен с пространством, но все его стихи — организация и наполнение смыслом времени, это ужас и наслаждение, и азарт войны, и мудрое смирение перед тем, чем нельзя овладеть и чему невозможно сдаться:

"Мне все равно — где, имеет смысл — когда". ,

Было время, пока "где" имело остроту новизны или остроту ностальгии:

Ни страны, ни погоста

Не хочу выбирать,

На Васильевский остров

Я приду умирать.

Но последовательность пространства, его плоскость, тщетно стремящаяся к вертикали, побеждается объёмностью времени.

Бродский — поэт не столько эмоций, сколько мыслей. От его стихов ощущение неспящей, неостанавливающейся мысли. Он действительно живет не где, а когда. И хотя в его стихах Древний Рим возникает не реже, чем советский Ленинград или Америка, "когда" Бродского всегда современно, сиюминутно. Он уходит в прошлое, чтобы еще раз найти настоящее. Так, в "Письмах римскому другу", имеющих подзаголовок "Из Марциала", шумит Черное море, связывающее ссыльного Овидия Назона и изгнанника Бродского где-то в вечности, с которой обручены все поэты, как венецианские дожи — с Адриатикой:

Нынче ветрено, и волны с перехлестом.

Скоро осень. Все изменится в округе.

Смена красок этих трогательней, Постум,

Чем наряда перемена у подруги.

Человек, поживший в двух гигантских империях, согласно улыбается римлянину:

Если выпало в империи родиться,

Лучше жить в глухой провинции у моря.

В пространстве существует мертвая материя. Во времени она живет:

Четверг. Сегодня стул был не у дел.

Он не переместился. Ни на шаг.

Никто на нем сегодня не сидел,

не двигал, не набрасывал пиджак.

Стул напрягает весь свой силуэт.

Тепло; часы показывают шесть.

Все выглядит, как будто его нет,

тогда как он в действительности есть!

Отдельная тема — Бродский и христианство. Ее нельзя касаться вскользь, поверхностно. Поражает напряженное, очень личное переживание поэтом библейских и евангельских сюжетов: жертвоприношение Авраама, Сретение, но особенно настойчиво повторяется — Вифлеем, Рождество:

В Рождество все немного волхвы.

Возле булочной — слякоть и давка.

Из-за банки турецкой халвы

Производят осаду прилавка...

Богатые волхвы принесли чудесные дары младенцу, спящему в яслях. Бедные питерские волхвы несут случайные дары своим младенцам. Что общего?

...смотришь в небо — и видишь: звезда.

Он был выдворен из России в «третью волну» эмиграции. Стал нобелевским лауреатом и умер в достатке и почете. Но я задал себе вопрос: а все ли хорошо сложилось в его жизни, качнувшейся однажды влево и оказавшейся правой? Поводом для такого вопроса, конечно, послужило то обстоятельство, что И. Бродский — поэт, а поэты, как известно, трагичнее иных творческих личностей переживают разлуку с родиной. Не думаю, что Бродский был исключением. Я внимательно прочел его избранную лирику, изданную в Москве в 1990 году. Неожиданно для себя я понял, что тема трагических отношений с родиной волновала поэта задолго до эмиграции. Например, в 1961 году он пишет:

Воротишься на родину. Ну что ж.

Гляди вокруг, кому еще ты нужен,

кому теперь в друзья ты попадешь?

Воротишься, купи себе на ужин

какого-нибудь сладкого вина,

смотри в окно и думай понемногу:

во всем твоя, одна твоя вина.

И хорошо. Спасибо. Слава Богу.то стихотворение о России, а конкретно — о так называемой «малой родине», которой может быть край или село, я привел для того, чтобы сравнить со стихами о России, написанными Бродским в эмиграции. То есть в ситуации, когда уже сама Россия как бы становится для поэта чем-то вроде «малой родины».

В приведенном стихотворении любовь к родине выражена классически. Оно даже перекликается с есенинским «Возвращение на родину», где есть строки: «Куда пойти, ну с кем мне поделиться, той грустной радостью, что я остался жив…» Поэт выделил все самое главное: думай о том, кому ты сам нужен, а не наоборот, вини себя во всех неурядицах жизни, а не отечество и, наконец, благодари Бога за благо, а не удачу. Но в других строчках из этого же стихотворения промелькнуло и такое откровение:

…как хорошо на свете одному

идти пешком с шумящего вокзала…

Как хорошо, на родину спеша,

Поймать себя в словах неоткровенных.

После прочтения этих строк от классического преклонения перед отечеством не остается камня на камне. Лирический герой воспринимает родину абстрактно. Он более всего дорожит своим одиночеством. И, мысленно лаская родину словами, уносится совсем в иные просторы, мечтает совсем об иных переменах в своей судьбе.

Итак, Бродский потерял много раз привычно и схематично воспетую родину, с которой мог разговаривать на «ты». Взамен он получил Россию Бунина, Ходасевича и других великих русских писателей, которые, оказавшись в эмиграции, могли позволить себе разговаривать с родиной с некоторой резкостью и даже с сарказмом. У Бродского появляется показательное в этом плане стихотворение о родине:

ЗАМЕТКИ ДЛЯ ЭНЦИКЛОПЕДИИ

Прекрасная и нищая страна.

На Западе и на Востоке — пляжи

двух океанов. Посредине — горы,

леса, известняковые равнины

и хижины крестьян. На Юге — джунгли

с руинами великих пирамид.

На Севере — плантации, ковбои,

переходящие невольно в США.

Что позволяет перейти к торговле.

Как видим, ощущение родины у поэта резко изменилось в энциклопедическую сторону. Для энциклопедии, как известно, характерны только исторически значимые детали. Так, в поэзии Бродского-эмигранта провинциальный российский вокзал и «бормотуха», как называют обычное вино, заменяются на горы, равнины, пляжи океанов, руины пирамид и даже на новые экономические отношения с США.

Автор специально замаскировывает словами свое новое откровение. Невдумчивый читатель может и не догадаться, что речь в этом стихотворении идет о России. Например, поэт к таким предметам вывоза из этой страны, как цветные металлы и поделки народных мастеров, прибавляет для маскировки кофе и марихуану. Далее перечисляется история страны. Рисуется она такими фразами: «История страны грустна», «нельзя сказать, чтоб уникальна», «комплекс Золотой Орды», «Сегодня тут республика. Трехцветный флаг развевается над президентским палаццо», «Конституция прекрасна. Текст со следами сильной чехарды диктаторов» и т.д. У читателя после этих уточнений нет больше сомнения, что эта страна — Россия, но читатель чувствует себя в ней несчастным аборигеном. Кончается стихотворение такими строками:

…В грядущем населенье,

бесспорно, увеличится. Пеон

как прежде будет взмахивать мотыгой

под жарким солнцем. Человек в очках

листать в кофейне будет с грустью Маркса.

И ящерица на валуне, задрав

головку в небо, будет наблюдать

подет космического аппарата.

Вот как изменилась родина И. Бродского, пока он нес на своих плечах тяготы’ эмиграции. Но когда читатель прочтет, каким годом датировано это стихотворение, то он удивится и восхитится пророческим гением И. Бродского. Дата написания — 1975 г. До перестройки еще десять лет! А мы узнаем в стихах поэта о родине все приметы сегодняшнего дня России: и триколор, и торговлю культурными ценностями, и даже ностальгию по коммунистическому вчера. Из отношения поэта-эмигранта к родине, стало быть, можно больше узнать правды о ней, чем от поэтов, живущих рядом. Наверное, это закономерность. До тех пор, пока мир будут раздирать противоречия, взгляд независимого человека всегда больше увидит в нашем будущем и настоящее.