50. Роман т.Толстой «Кысь» в кон-тексте условно-метафорической прозы.

УМП возникла во 2-ой половине 20 в. Как реакция на идеологическую цензуру. Истоки в фантастическом реализме. присутствует миф, сказка, фантасмагория. Причудливый, но легко узнаваемый мир.

В реальной жизни УМП видит абсурд и алогизм. Она использует фантастические допущения, испытание героев необыкновенными возможностями или дьявольскими соблазнами. Цель – ярче показать суть реальности. Условность не противоречит реальности, а концентрирует авторскую концепцию жизни. Не свойственно внимание к индивидуальной психологии, она показывает внеиндивидуальное. Типы условности УМП: 1) сказочный. Предметы, персонажи и ситуации сказки наполняются современным смыслом. Толчком к развитию событий может стать чудо. Человеческий социальный мир обычно представлен аллегорически. Обязательна простота: четкое развитие сюжета, четко очерченные персонажи. 2) мифологический. Нарушены причинно-следственные связи. причудливо совмещены разные времена и пространства. Присутствует двойничество и оборотничество персонажей. Могут вводиться пласты национального сознания или античной мифологии. 3) фантастический. Предполагает своеобразную проекцию в будущее или в какое-л. Замкнутое пространство. Возникает двоемирие: реальность и мистический мир.

Может породить антиутопию. Она изображает последствия, связанные с построением идеального государства. По отношению к реальности предупреждение о возможных последствиях. исторический процесс делится на «до» и «после» революции, войны, катастрофы.

«Кысь». Критика по-разному оцени-вала его: многим вспомнилась формула "энциклопедия русской жизни" (главы обозначены буквами старорусской азбуки). По словам Б. Парамонова, "Т. создала самую настоящую модель русской истории и культуры.". Но А. Немзер увидел в романе коктейль из "мастеровитой имитации Ремизова и Замятина", перепевов Стругацких, "сорокинского смакования мерзостей" и газетного "стеба".

В "Кыси" разворачивается трансформация авторитетных мифов культуры в сказочная игра с ними. Остраняющую роль в романе сыграл Взрыв, почти всех отбросивший в первобытное состояние. Это позволяет всю историю, культуру и литературу России представить как одномоментно существующие в едином пространстве после катастрофы, уничтожившей предыдущую цивилизацию, оставив Последствия. Правда эти Последствия выглядят не страшно, а сказочно: летающие зайцы и курицы, охота на мышей, кошачьи когти у Главного Санитара, присутствие Кыси.

В центре сюжета Бенедикт, абсолютный читатель, с равным пылом поглощающий все подряд от "Колобка" до "Гигиены ног в походе", от Пастернака до "Таблиц Брандеса". Это показательно, т.к. Т. интересует воздействие Слова на "малых сих". Спасает ли Слово - а шире: культура и ее мифы - или только соблазняет и обманывает?

Любовь к Слову приводит героя к Санитарам, главным гонителям книги, делает его Пособником Главного Санитара, захватывающего власть. Начав читать, он не слышит и не видит то, что не принадлежит пространству печатного слова. Но ни в библиотеке, ни во власти он не находит высшей истины, лишь умножая ощущение пустоты и бессмыслицы.

В сознании Бенедикта нет истории, оттого все - новинка. Не зря мышь называют "богатством" и "опорой" (в античной мифологии мышь - символ забвения, все, к чему она прикасалась, исчезало из памяти).

Роман, насыщенный богатейшей литературной цитатностью, роскошным квазипростонародным сказом, новой первобытной мифологией и сказочностью, оказывается острой книгой о куль-турной немоте и о слове, немотой и забвением рожденном.

Это слово - след существующей культуры: непонимание Бенедиктом того, что он читает, и в то же время его жажда подражать и повторять прочитанное, фатальное непонимание Прежних - знаки забвения. Именно непонимание, забвение и смещение прежних смыслов создает след и различание, без которого нет движения культуры. Особенность русской культуры, не Т. первой замеченная, но ею остро прочувствованная, в том, что след в ней всегда стремится начисто стереть предыдущий знак и начертать новое, по смыслу противоположное, поверх чего будет нарисовано еще что-то и еще.

Потому власть очередного Набольшего Мурзы - в первую очередь трансформация авторитета "властителя дум", написавшего все книги на свете. Но эта власть одновременно предполагает запрет на книги. А захват власти тестем ведет к изгнанию героя из терема-библиотеки и репрессиям против Прежних, хранителей огня в переносном и в буквальном смысле. Эта логика ведет к кульминации, когда Бенедикта, ошалевшего от книг, но так и не нашедшего среди них главную, где сказано, как жить, называют Кысью.

Б. Парамонов предположил, что кысь - метафора России и русской судьбы. Но - добавим - и русской завороженности словом, книгой, идеей - причем не рациональной, а поэтической, обязательно не от мира сего. Русь - Кысь - это и есть "трансцендентальное означаемое" русской культуры. Но его-то и нет. И всегда нет слова для того, чтобы назвать его, а вместе с ним ухватить высший смысл существования. Точнее, Русь каждый раз создается заново из слов и знаков, из означающих. Смысл этой аллегории очевиден: Русь - Кысь рождается из умножения непонимания/забвения на прошлые слова, письмена, традиции и мифы.

Патетический финал романа с вознесением Прежних и попыткой поднять героя до статуса хранителя памяти возникает внезапно, ниоткуда, а точнее - из желания разрубить гордиев узел неразрешимых противоречий. Однако весь роман противоречит этому финалу, ибо доказывает, что забвение и непонимание, превра-щающие великие мифы в забавные и абсурдные сказки - единственный путь движения культуры убийственный для тех, кто сохраняет память, но неизбежный для обновления, т. е. жизни, культуры.