49. Экзистенциально-психологическая проза в русской литературе кон 20-нач 21 в. (в. Маканин)

Как известно, многие открытия литературы 1920-1930-х гг. были либо приглушены, либо задушены вместе с их авторами. Потому только в конце 1970 - начале 1980-х гг. приходит поколение, усвоившее уроки запрещенной классики. В 1990-е гг. есть основания говорить о постреализме как об определенной системе художественного мышления, о набирающем силу литературном направлении со своими стилевыми и жанровыми предпочтениями.

Первые шаги в постреализме в кон. 1970–нач. 1980-х в поздней прозе Ю. Трифонова и в так называемой "прозе сорокалетних" (В. Маканин, А. Ким, и др.). И проза Трифонова, и проза "сорокалетних" вызвали обвинения: 1) в расплывчатости, отсутствии авторской позиции; 2) в мелкотемье, уходе от крупных социальных проблем. Трифонов и "сорокалетние" сознательно стремились к ам-бивалентности художественного об-раза. Что касается "мелкотемья", то стратегии Трифонова и "со-рокалетних" разнятся: для Трифонова бытовая, повседневная жизнь воплощала подлинную сущность истории. "Сорокалетние" обнаружили в подробностях бытовой жизни то, что повторяется из века в век, независимо от исторического фона. Они увидели быт как экзистенциальный процесс, напрямую соединяющий человека с вечностью. Социальные проблемы - временная вариация вечных условий существования - трудных и драма-тичных в любую эпоху. В этом смысле первые шаги современного постреализма были отмечены демонст-ративным отходом от социального пафоса предшествующей литературы. Ему противопоставлен пафос частной жизни - не убогой и ограниченной, как предполагала соцреалистическая традиция, а насыщенной сложными философскими коллизиями, разворачивающимися в ежедневной борьбе человека с безличным житей-ским хаосом. Наибольшей яркости этот тип художественного сознания достиг в творчестве В. Маканина: идеи "поколения сорокалетних" легли в основу его собственного экзистенциального мифа.

Сегодня В. Маканин признан одним из лидеров современной русской литературы. Но признание пришло к нему не сразу. В 1970-е гг. М. написал несколько повестей, практически не замеченных. К рубежу 1970-1980-х проза М трансформировалась, приобрела отчетливое философское, экзистенциалистское звучание.

В 1990 г. критик А. Агеев определил центральную тему зрелого М. как драматическое противоборство индивидуального и роевого начал в душе человека.

Своеобразным обобщением маканинской прозы 1990-х гг. стал роман "Андеграунд, или Герой нашего времени".

В прозе М. существует несколько устойчивых образов "роевого" социума. В "Андеграунде" это общага, переоборудованная в жилой дом, но сохранившая а глубинную сущность общежития.

Рисуя общагу жесткими натуралистическими красками, М. подчеркивает универсальность этого жизненного уклада для всего советского и постсоветского мира. Коллективизация всего личного. Замена любви простым совокуплением, которым можно расплатиться за услугу. Взаимозаменяемость людей, стертых до неразличимости, делает унижение нормой. Предельным выражением общажного духа становится психушка, где людей насильственно превращают в безличных и безразличных к унижениям "овощей".

Однако в общаге сохраняется и тяга к свободе. Она приобретает в общаге материалистические параметры: эквивалентом свободы стала жилплощадь. И борьба за нее исполнена экзистенциального накала: буквально - свобода или смерть! "За-хват территории", "механизм вытесне-ния", ненависть к чужаку, претендующему на жизненное пространство, - эти "роевые" эмоции, сплачивающие общагу в единый кулак, оказываются уродливым выражением идеи свободы без личности. Но и обретенная жилплощадь не приносит успокоения: продолжается борьба за расширение территории, либо тянет в коридоры, прочь из добытых таким трудом камер.

Петрович, бывший писатель из не-публикуемых, зарабатывает на жизнь тем, что сторожит чужие квартиры. Внутри общаги он выработал свою стратегию и тактику реальной свободы. Он гордится своей принадлежностью к андеграунду - к числу непризнанных всенародной общагой и не "прописанных" в ней.

Андеграунд, по М., - подсознание общества. Мнение андеграунда так или иначе влияет. Даже если никогда не выходит на свет. Потому бывшему андеграундному писателю, ныне известному, важно, чтоб его "не забыли" в социальном подполье. Потому к живущему на птичьих правах Петровичу, приходят полузна-комые соседи - выговориться.

Петрович, как любой "агэшник" находит свободу в неучастии. В общаге он выбрал бездомность - его вполне устраивает положение сторожа при чужих квартирах. Конечно, он хотел бы иметь свой угол, но прилагать для этого усилия значит втянуться в грязные войны общаги. Потому он не пытается публиковать свои рукописи. Для Петровича важен принцип неприкрепленности к матери-альному вопреки "материализму" общаги, непривязанности собственной свободы, собственного "я" ни к месту, ни даже к тексту.

Его тактика свободы выражается в том, что на всякое покушение на его личность - он отвечает ударом, физической агрессией, отметающей всякие попытки заставить его играть по правилам общаги. Но эта тактика приводит к тому, что Петрович убивает кавказца, ограбившего и унизившего его, а затем КГБшного стукача, пытавшегося "использовать" Петровича как источник информации.

С одной стороны, Петрович защи-щает свое "я" от агрессии общаги не выбирая средств. С другой, он понимает, что его право на убийство парадоксально отражает скрытую логику общаги. От общаги исходит внутреннее разрешение на убийство. Но как совместить право убивать с пафосом культуры и принципом непричастности к общаге?

Неразрешимость этих вопросов приводит Петровича к нервному срыву, он оказывается в психушке, где его "лечат" подавляющими сознание препаратами. Эпизод в психушке предельное воплощение агрессии "общаги" (внешне их сближают бесконечные коридоры). В сущности, в психушке происходит встреча общаги и андеграунда. Тотальное стирание личности сочетается здесь с апофеозом непричастности, (достигаемой ценой психиатрического насилия).

Эти совпадения не случайны: они обнаруживают родство андеграунда и общаги. По сути, андеграунд оказывается формой свободы, взращен-ной "общагой", и потому от "общаги" неотделимой. Андеграунд как тень "общаги".

Предельным воплощением андегра-ундной свободы становится брат героя, доведенный до слабоумия, Веничка (его имя отсылает к другому юродивому гению русского андеграунда - автору и герою "Москвы - Петушков"): "российский гений, забит, унижен, затолкан, в говне, а вот ведь не толкайте, дойду я сам!" - этой фразой завершается роман. Веничка сохраняет инстинкт свободы даже, казалось бы, при полной победе раздавившей его социальной общаги. Но такой исход неприемлем для Петровича, который не только последовательно оберегает свое "я" от общаги, но и зависим от нее - его свобода осуществима только как подсознание "общаги", более того, его свобода питается общагой.

Петрович оказывается героем наше-го времени - свободным человеком при общаге.

В "Андеграунде" М. попытался расширить диапазон постреализма, развернув свой экзистенциальный миф до объемной метафоры советского и постсоветского общества. Т.е, попытался привить постреализму социальный пафос, от которого это направление в 1970-1980-е гг. стремилось уйти. Этот поворот по-своему логичен: кризис традиционного реализма с его "социальной озабоченностью" поставил вопрос о необходимости социального анализа, но другими средствами. М. решает эту задачу, соединяя интеллектуализм с приемами "чернушного" натурализма. Этот синтез не всегда удачен - отсюда некая затянутость романа: архе-типическая плотность маканинского стиля как бы разжижается подроб-ностями социальной среды. Но в целом роман подтверждает плодотворность маканинского метода, основанного на конфликтном диалоге между "голосами" и "самотечностью", нацеленного на поиск экзи-стенциальных компромиссов между интеллектом, само-сознанием и архетипами бессознательного - как в душе человека, так и в мироуст-ройстве.