48. Сатирическая сказка Шукшина «До третьих петухов». Современное прочтение.

Сказка «До третьих петухов» - своего рода синтез размышлений Ш. о нравственно-социальных традициях русского крестьянства, о том, кто же он все-таки такой, этот «загадочный» русский «деревенский человек», неизменно порождавший вокруг себя столько самых серьезных и самых разнообразных споров, откуда он пришел и куда идет? Эти вопросы звучат уже в зачине сказки, где извест-нейшие персонажи классической русской литературы заводят спор о том, достоин ли Иван-дурак нахо-диться в их обществе, то есть, иначе говоря, можно ли его считать достаточно реальным явлением рус-ской общественно-исторической жизни и, отсюда, персонажем, достойным внимания литературы. Таким, скажем, какими были Онегин, Обломов, Бедная Лиза, Акакий Акакиевич, герои Толстого, Тургенева, Чехова.

В итоге бурных дебатов эти «закон-ные» литературные персонажи приходят к выводу, что Иван - фигура сомнительная, никаких гражданских прав в литературе не имеющая, и что он должен принести «справку, что он умный». Сочувствуют Ивану лишь двое его фольклорных собратьев - Илья Муромец и донской Атаман. Зато особую нетерпимость проявляет Бедная Лиза, и обстоятельство это Ш. считает особенно показательным. Ибо очевидная псевдонародность этой героини дает ему возможность связать с нею особо ненавистный ему тип отношения к деревенскому человеку, к его действительной, а не жизни. Тип этот - тупое высокомерие мещанина, чаще всего вчерашнего деревенского выходца, который, нахватавшись в городе (или даже у себя в деревне) всевозможных культурных обносков, счел это вполне достаточным, чтобы ощутить свое превосходство над «серым» деревенским человеком (в дальнейшем Ш. не забудет отметить одну весьма тонкую и выразительную деталь: Бедная Лиза оказывается вполне «симметричной» тупому самодуру Змею Горынычу, который считает ее идеалом).

И вот Иван отправляется за тридевять земель - добывать злополучную «справку». Много разных врагов встречает он на своем пути, во многие трудные положения попадает. Себялюбивое и алчное мещанство, тупой бюрократизм и чиновное само-дурство, скучающее тунеядство и высокомерный снобизм, хитрость, коварство, социальная демагогия - среди всего этого Ивану предстоит уцелеть, не оступиться по простодушию или по доверчивости. Эту «многофигурную» картину характеров и нравов Ш. пишет вдохновенно и дерзко, с шпротой и непринужденностью импровизатора. Он то улыбчив и добродушно-насмешлив, то негодугоще-саркастичен и суров, то печально-задумчив и тих. Всплески карна-вального лицедейства сменяются мягким сочувственным юмором, пылкая искрометная сатира - грустной, умудренно-горькой улыбкой…

Как и положено сказочному герою, шукшинский Иван побеждает всех врагов: Побеждены Баба-Яга и се коварная дочка, летят одна за другой глупые головы Змея Горыныча, посрамлен Мудрец. Даже всесильные, по-видимому, черти - и те принуждены считаться с Иваном, понимая, что, наверно, и до них он когда-нибудь доберется.

И все же сказка звучит не так уж ве-село. Живет в ней какая-то приглушенно-грустная интонация, какое-то смутное ощущение незавершенности, неполноты победы. Откуда же это ощущение?

Тут можно вспомнить печальную участь монастыря, взятого чертями, горестную исповедь Медведя, многие унижения, которым подвергают Ивана то Змей Горыныч, то Изящный черт, то Мудрец. Да и та явная растерянность всех героев сказки, которые не знают, что делать с добытой Иваном чудо-печатью, тоже наводит на невеселые мысли.

Но дело все же не в этом, а в том прежде всего, что и сам Иван испытывает от своих побед не столько радость, сколько глубокое чувство вины. Потому что по крайней мере в половине тех бед, что выпадают на долю Ивана, виноват он сам, его нравственная беспечность, граничащая подчас с безответственностью. С этой стороны и уязвим более всего «дере-венский человек». И именно па ней строят свои расчеты наиболее искусные из его антиподов. Например - черти.

Черти взяли монастырь, и вот какое «обоснование» получает этот факт у одного из чертей в разговоре с Мудре-цом: «Мудрец остановился перед посетителями, Иваном и чертом.

- Что вам надо в монастыре? Ваша цель?

- Разрушение примитива,- твердо сказал черт. Мудрец погрозил ему пальцем.

- Озоруете! А теоретически не готовы.

- Нет, ну серьезно… - заулыбался черт на стариковскую нестрашную угрозу. Ну тошно же смотреть. Одни рясы чего стоят.-

- Что им, в полупендриках ваших ходить?

- Зачем в полупендриках? Никто к этому не призывает. Но, положа руку па сердце: неужели не ясно, что они безнадежно отстали? Вы скажете - мода. А я скажу: да, мода! Ведь если мировые тела совершают свой круг по орбите, то они, строго говоря, не совсем его совершают…

- Тут, очевидно, следует говорить не о моде,- заговорил старик важно и взволнованно,- а о возможном положи-тельном влиянии крайнебесовских тенденций на некоторые устоявшиеся нормы морали…

- Конечно! - воскликнул черт, глядя на Мудреца влюбленными глазами.- Конечно, о возможном положительном влиянии».

Нужно ли напоминать, чьим излюб-ленным лозунгом издавна была эта формула. Воинствующая асоциальность, нравственное декадентство и анархизм, желчная, эгоистически-убогая безнародность, выступающая в ореоле этакой салонной элитарности, модернизм всех тол- ков и оттопков - все эти «крайнебесовские тенденции» всегда и всюду начинали именно с «разрушения примитива». «Примитивом» же неизменно объявлялись ценности, к которым человечество пришло как к своим наиболее несомненным и значительным завоеваниям, социа-листическая мораль, например, или же реалистическое искусство.

С этого вопроса и в самом деле начинают едва ли не все, кто пишет о Шукшине,- с вопроса о том, как соотносились в его творчестве три его дарования - актера, режиссера и писателя.