В.А. Белошапкова, и.Г. Милославский. Вопросы идеографической грамматики русского языка*

Грамматический строй русского языка описан достаточно подробно. Однако это описание следует считать в основном завершенным только в таком виде, который открывается с некоторых вполне определенных позиций. Эти позиции можно назвать классификацией, покоящейся преимущественно на формальных свойствах самой грамматической системы. <…>

В основе выделения всех рубрик классификации для разных уровней языка лежат принципы, характеризующие самое языковую систему, а не ее отражательную функцию по отношению к объективной действительности. Таким образом, в качестве принципов классификации выступают либо такие, которые не имеют прямых коррелятов в объективной действительности (например, род неодушевленных существительных), либо такие, которые хотя обладают такими коррелятами, но связаны с ними и опосредованно, и неоднозначно. Так, например, число существительных или время глаголов имеют в качестве коррелятов в объективной действительности реальное количество предметов и реальное время действия, однако соответствующие характеристики словоформ выделяются отнюдь на основе этих последних (ср., например, одно и то же мн. число у словоформ ножницы, духи и стены, первое из которых может означать и один, и множество предметов, второе – означает предмет, не характеризующийся по количеству непосредственно, но лишь через какую-то другую единицу, а третье – обозначает множество предметов).

Существенной частью традиционных грамматических описаний является обычно не эксплицируемое представление о полном параллелизме между грамматиками и объективной действительностью. Именно такой параллелизм представлен, например, в традиционных определениях подлежащего, которое понимается и как форма именительного падежа (грамматическая характеристика), и как субъект (характеристика, основанная на соотношении с объективной действительностью). Очевидно, что эти определения претендуют на полную взаимозаменяемость, в то время как в действительности они таким свойством обладают далеко не всегда.

В последнее десятилетие общие представления о связи грамматических признаков русских слов и предложений с теми свойствами объективной действительности, которые эти признаки отражают, серьезно углубились и расширились. Более четкими стали представления о разделении грамматических признаков на такие, которые имеют корреляты в объективной действительности, и такие, которые характеризуют только самое грамматическую систему, а также такие, которые в зависимости от контекста выполняют либо первую, либо вторую функцию. Поэтому грамматические описания (и соответственно грамматический разбор) уже включают (должны включать!) сведения о той объективной действительности, которая стоит за соответствующим грамматическим признаком. <…>

Углубление грамматического анализа до уровня «связь с объективной действительностью» особенно ясно видно на примере таких категорий, как падеж существительных и вид глагола. Сказать о существительном только то, что оно выступает в дательном падеже, значит оставить открытым вопрос о том, какого именно участника положения дел данное существительное обозначает: субъекта (Мне снится), объект (Завидую успеху) или адресата (Послал брату). Сказать о глаголе только то, что он выступает в совершенном виде, значит оставить открытым вопрос о том, какого же именно типа действие им обозначено: результативное (написать) или, например, однократное (навестить). <…>

Углубление грамматического анализа до последовательного обращения к семантическому компоненту имело важные теоретические последствия. Во-первых, подверглось уточнению представление об окончаниях, как о таких элементах, которые служат только для связи слов в словосочетании и предложении. Было установлено, что окончания, будучи выразителями определенных категорий, так же как и морфемы других типов, могут и отражать объективную действительность (дом – дома, пишу – пиши – писал). Во-вторых, стала очевидной синонимия разноуровневых языковых средств (дома – несколько домов, подзагореть – слегка загореть). В-третьих, поколебленной оказалась идея о существовании инварианта значения у таких грамматических явлений, как, скажем, дательный падеж, совершенный вид или подлежащее. В-четвертых, стало совершенно очевидным, что общее значение слова, предложения, текста возникает из сложения значений составляющих их элементов разных уровней – лексического и грамматического. Причем такое сложение осуществляется не по принципу простой аддитации: имеют место и такие значения, которые выражаются на синтагматической оси не единожды, дублируя, опровергая или уточняя друг друга, и такие значения, которые не получают формального выражения. <…>

Ограниченность семасиологического подхода к языковым фактам, необходимость дополнить его ономасиологическим особенно ясно была осознана лингвистами-теоретиками применительно к лексикологии и лексикографии, а лингвистами-практиками – применительно к обучению продуктивным видам речевой деятельности – говорению и письму. <…> Грамматика, которая должна решать такие задачи, принципиально не может быть классификационной, она должна быть принципиально конструктивной. Иными словами, задача стоит не так: дан языковой знак, следует найти то место в каталоге, где этот знак должен находиться, а совсем иначе: дана определенная «идея», следует найти тот языковой знак, который данную «идею» выражает. <…> … в качестве «идей» должны выступать характеристики объективной действительности, выражаемые грамматическими средствами языка. причем сами эти средства выступают определенным образом упорядоченными по их собственным, преимущественно формальным, признакам. <…>

Общеизвестно, что сама идея построения грамматики русского языка «от значения» вовсе не нова. Эта идея неоднократно высказывалась, особенно в связи с практикой преподавания русского языка как неродного. Обычно такая грамматика называлась активной, поскольку она должна служить основой для активных (говорение, письмо) речевых действий. Таким образом, в основу номинации соответствующего типа грамматики был положен тип речевой деятельности. <…> Однако авторы сочли более целесообразным использовать иную номинацию, предлагая говорить об идеографической грамматике. … подчеркивание в номинации специфики речевой деятельности оставляет невыраженными теоретические основания для построения грамматики. Слово же «идеографический», как нам кажется, устанавливает столь необходимую и для теории языка, и для практики его преподавания связь между грамматикой и лексикой. <…>

Создание идеографической грамматики русского языка органически подготовлено достигнутым уровнем развития науки о грамматике русского языка, а также отвечает тем насущным общественным потребностям, которые выдвигает как практика обучения русскому языку как родному, так и практика обучения активным видам речевой деятельности на русском языке как неродном. Создание идеографической грамматики русского языка стимулируется также и исследованиями, направленными на создание идеографического словаря русского языка, и потребностями в такой грамматике для работ по созданию текстов с помощью ЭВМ.

ВОПРОСЫ ДЛЯ САМОПРОВЕРКИ

1. Чем обусловлена необходимость соотнесения грамматических форм с объективной реальностью, «скрывающейся» за ними?

2. Можно ли назвать идеографическую грамматику ономасиологической?

3. Каковы признаки идеографической грамматики?

4. Закономерно или случайно появление идеографической грамматики в современной лингвистике? Обоснуйте свое мнение.