3.3. Политические идеалы и ценности “человека советского”

Итак, что же мы знаем о политических ценностях и массовых политических ориентациях советского периода? У исследователей, занимающихся проблемами политической культуры и массового сознания, в распоряжении разные аналитические методы - от т. наз. углубленных интервью и фокус-групп до сбора исторических свидетельств, документов, анализа мемуаров, произведений культуры и искусства и т.д. Но фактически есть лишь один метод, позволяющий достоверно осуществлять не только качественные, но и количественные оценки. Это - опросы общественного мнения.

По известным причинам в советский период лишь к концу 1980-х гг., в условиях перестроечной гласности был получен открытый доступ к социологическим данным опросов общественного мнения, в том числе и по интересующим нас проблемам. До этого времени такие данные в открытом доступе практически отсутствовали. Однако в распоряжении исследователей есть все же, по крайней мере, два источника, две базы данных, позволяющих составить определенное представление о некоторых массовых политических ценностях и ориентациях "человека советского". Мы имеем в виду два т. наз. "суррогатных" исследования общественного мнения, осуществленных в 1950-х и 1980-х гг. в США на базе опросов бывших советских граждан, оказавшихся в эмиграции. Одно из них - т. наз. "Гарвардский проект интервью с эмигрантами" - было выполнено под руководством А. Инкелеса и Р. Бауэра в финальную эпоху сталинизма, в 1950-51-м гг. Опрашиваемыми были бывшие советские граждане, оказавшиеся в эмиграции после второй мировой войны (бывшие пленные, беженцы, перемещенные лица и др.). Результаты исследования были опубликованы в 1959 г. (Inkeles and Bauer, 1959). Второе исследование - т. наз. "Проект советских интервью" - осуществлялось в 1983-84-м гг. преимущественно на основе опросов советских эмигрантов "третьей волны". Результаты проекта были опубликованы в 1987 г. (Millar, 1987).

Не вызывает сомнения, что с методологической точки зрения к данным опросов эмигрантов следует подходить cum grano salis и уж по крайней мере не переносить их однозначно на "человека советского" как такового. Вместе с тем, эти данные дают интересный и полезный материал, который, при соблюдении методологической осторожности, вполне может быть использован при сравнительном анализе преемственности и эволюции ценностных доминант в советском массовом сознании на разных исторических этапах. Такой подход методологически тем более оправдан, что дает возможность сравнить эти данные с результатами первого открытого комплексного исследования массовых ценностных ориентаций советских людей " Советский человек", осуществленного в конце перестроечного периода, в 1989 г. коллективом ВЦИОМ под руководством Ю. Левады.

Итак, что же мы видим? Прежде всего то, что эмигранты - и это совершенно понятно - крайне критически оценивают саму советскую систему в целом. Это четко зафиксировано и "Гарвардским проектом", и "Проектом советских интервью". При этом анализ их взглядов приводит к выводу, что социально-демографический портрет наиболее критически настроенных групп советского населения существенно менялся с начала 1950-х к 1980-м гг. Так, Д. Бари в своем сравнительном анализе этих обоих исследований убедительно демонстрирует, что в сталинский период наиболее критичными по отношению к советской системе были менее образованные и менее профессиональные группы (тогда как более образованные и более профессиональные слои, особенно в ситуации восходящей социальной мобильности, были более апологетичными). И наоборот, в эпоху брежневского “социалистического общества благосостояния” советскую систему стали в гораздо большей степени поддерживать “голубые воротнички” - в отличие от критически настроенной интеллигенции (Bahry, 1993).

Но “Гарвардский проект” и “Проект советских интервью” равным образом зафиксировали и другое - бывшие советские люди, категорически отвергающие советскую систему, при этом, казалось бы, парадоксальным образом дают высокие оценки ее отдельным аспектам и сторонам - прежде всего, системам бесплатного здравоохранения и образования, а также социального обеспечения. Корни этого парадокса - в удивительной преемственности специфического и прочно, как свидетельствуют оба исследования, зафиксированного в советском массовом сознании отношения к государству. И в 1950-х, и в 1980-х гг. советские люди видят (разумеется, в изложении эмигрантов) в государстве могучую, но доброжелательную патерналистскую и контролирующую силу, которая отвечает за судьбу страны и руководит ею, но при этом еще и служит интересам рядового гражданина, опекает и оберегает его. Идеал государства в этом смысле - патримониальный идеал "строгого, но доброго хозяина", требовательного, но не допускающего произвола в отношении своих граждан и предоставляющего им достаточную, пусть и ограниченную, личную свободу. В этом смысле контраст с западной политической традицией, исходящей из примата человека и гражданина по отношению к государству, очевиден - бывшие советские граждане, в основном уже социализовавшиеся на Западе, продолжают верить, что государство по-своему первично, именно оно предоставляет те или иные права своим гражданам, и эти права достаточно ограничены.

Очень примечательно, что даже в представлении самих советских эмигрантов реальный объем этих личных свобод лимитирован. Они выступают за реформы, за политическую либерализацию советского режима, но в определенных границах - так, чтобы это не затронуло основы общественной стабильности, не привело к эксцессам и беспорядкам. При этом лишь меньшинство принимает за идеал западную политическую систему.

Послевоенные эмигранты и эмигранты "третьей волны" эпохи брежневской "разрядки" практически едины и в другом - они совершенно не принимают ни сам идеал, ни западную экономическую реальность свободного рынка. При этом их экономическим представлениям свойственна значительная преемственность. Фактически их экономический идеал - смешанная экономика типа НЭПа. Оба исследования, разделенные 30-летним периодом, продемонстрировали одну и ту же веру советских людей в то, что тяжелая промышленность должна находиться под контролем государства, а негосударственная, в том числе частная, собственность, должна быть преимущественно в сфере услуг и мелкого бизнеса и сельского хозяйства.

И еще одно обстоятельство, важное для нашего последующего изложения. В списке личных жизненных приоритетов советских людей (пусть "бывших") и "Гарвардский проект", и "Проект советских интервью" четко зафиксировали следующую повторяющуюся закономерность: обеспеченность материальным достатком и социальная защищенность превалирует над стремлением к обеспечению индивидуальных демократических прав и свобод. Не то, чтобы эти права и свободы были неважны - выше мы уже сказали о тяге "человека советского" к ограниченной политической либерализации. Скорее, другое - материальная обеспеченность для него жизненно приоритетнее, а общественный порядок все же важнее индивидуальных свобод.

Если сравнить теперь эти данные, полученные в США в ходе опросов советских эмигрантов двух поколений, с результатами проведенного ВЦИОМ в конце 1980-х гг. в СССР исследования "Советский человек", мы обнаруживаем поразительные параллели. Как будто не слишком много изменилось в массовых ориентациях и ценностях советских людей, как будто прошедший и насыщенный беспрецедентными для советской истории событиями период перестройки радикальным образом не повлиял на массовое сознание. То же, что и в 1950-х и начале 1980-х гг., в целом критическое отношение к советской системе (неудивительно, ведь 1989 г. - апогей перестройки!), то же патерналистское отношение к государству, (пожалуй, с еще более усилившимся чувством ответственности перед ним), та же тяга к социально-экономическим гарантиям и “распределительной справедливости”, та же преимущественная озабоченность материальным достатком, а не дефицитом политических прав и свобод, наконец. Чтобы убедиться в этом, достаточно взглянуть на следующие данные ВЦИОМ (“Советский человек”, 1989, N = 2753. См. также: Левада, 1995; Левада, 1995а; Левада, 1995b):

Вопрос:

“Что бы Вы предпочли, если бы могли выбирать?”

Иметь пусть небольшой заработок, но больше свободного времени, более легкую работу	11%
Иметь пусть небольшой, но твердый заработок и уверенность в завтрашнем дне	46%
Много работать и хорошо зарабатывать, пусть даже без особых гарантий на будущее	25%
Иметь собственное дело, вести его на свой страх и риск	9%

Вопрос:

“Как Вы относитесь к тому, что у нас в стране официально появились люди, получающие миллионы?”

Ничего не имею против	12%
Положительно, если эти деньги заработаны честно	35%
Я против, поскольку честно такие деньги не заработаешь	42%
Я против таких денег, даже если они заработаны честно	7%

Вопрос:

“С каким из следующих суждений Вы бы скорее согласились?”

Наше государство дало нам все, никто не вправе требовать от него еще чего-то	5%
Государство дает нам немало, но можно требовать и большего	12%
Государство нам дает так мало, что мы ему ничем не обязаны	8%
Наше государство сейчас в таком положении, что мы должны ему помочь, даже идя на какие-то жертвы	32%
Мы должны стать свободными людьми и заставить государство служить нашим интересам	30%

Вопрос:

“Как бы Вы определили главную задачу, стоящую перед страной сегодня?”

Установить подлинную справедливость без привилегий и льгот	27%
Снять все запреты с предпринимательской деятельности и потолки с зарплаты	38%
Обеспечить народу материальное благополучие	38%
Возродить деревню, крестьянское хозяйство, сельский уклад	27%
Построить свободное демократическое общество	17%

Вопрос:

“Бывают ли, по Вашему мнению, такие ситуации в жизни страны, когда народу нужен сильный и властный руководитель?”

Нашему народу постоянно нужна “сильная рука”	24%
Бывают такие ситуации, когда нужно сосредоточить всю полноту власти в одних руках	16%
Ни в коем случае нельзя допускать, чтобы вся власть была отдана в руки одного человека	47%

Вопрос:

“Не могли бы Вы сказать, чего в первую очередь не хватает сегодня советскому человеку?”

Материального достатка	56%
Политических прав	15%

При этом “человек советский” не хочет диктатуры “сильной руки” и достаточно высоко оценивает свои политические свободы и права. Его сознание во многом расколото - он и готов признать новые экономические реальности (в том числе, появление миллионеров-кооператоров), и не верит в их справедливость. Конечно, не буквально, но во многом перед нами почти тот же самый политический идеал.

Не свидетельствуют ли эти параллели о примечательной преемственности, фактическом воспроизведении в сознании советских людей разных эпох и разных поколений по существу и во многом сходной системы ценностей и ориентаций? Конечно, еще раз повторим, что необходимо отдавать себе отчет в том, что в первых двух случаях речь идет о взглядах эмигрантов, которых в соответствии с методикой обоих проектов просили отвечать так, как будто бы они продолжали быть советскими гражданами. Деформация результатов здесь неизбежна. Но учтем и другое - эмигранты этих двух поколений как бы изначально носители критического отношения к советской системе, критического сознания - того самого, которое впоследствии, получив дополнительные внешние стимулы, оказало массовую поддержку перестройке. И при этом они не только поддерживают многие отдельные стороны советской системы, но их политические взгляды совершенно не соответствуют традиционным идеалам и нормам западной демократии. Они просто-напросто хотели бы другого.

А хотели бы они очутиться, если угодно, там, где можно соединить "лучшее из двух миров" - т.е. в некоем умозрительном политическом идеале, сконструированном в их сознании из дорогих им фрагментов реального советского бытия (но без ненавистной коммунистической системы и идеологии) и из отдельных норм и принципов либерального Запада, несмотря ни на что остающегося им в целом чуждым. Вот это, как нам представляется, и есть та реальная отправная точка, с которой ведет свой отсчет посткоммунистическая ценностная эволюция в современной России. Посмотрим теперь, какие метаморфозы претерпели политические ценности и ориентации россиян в посткоммунистический период и как это связано со становлением и функционированием новых политических институтов.