Глава 2

них руках сотнями и тысячами голов, образуя крупные богатства; это — имущество, дающее доход и потому подходящее под понятие капитала, который дает сво­ему обладателю власть над трудом других. Одни обла­дают таким имуществом в больших, иногда в громад­ных размерах; другие владеют небольшими количества­ми скота, едва достаточными, чтобы кое-как прожить; третьи скота не имеют вовсе или почти вовсе. И это имущественное неравенство влечет за собой и нера­венство социальное: крупные скотовладельцы — это «белая кость», аристократия; малоскотные —- рядовая чернь, влачащая жалкое существование; у кого скота вовсе нет, тот поступает в службу к богатому скотовла­дельцу... возникает личная зависимость, очень похожая на рабство. С такими отношениями личной зависимо­сти мы встречаемся везде, где только встречаем ското­водческий быт: о таких отношениях свидетельствует библейская легенда об Иакове, который служил у сво­его будущего тестя Лавана; с рабством мы встречаем­ся у древних греков в эпоху «Илиады»; отношения, похожие на рабство, еще недавно существовали у ко­чевников Закавказья и Туркестана. По сравнению с охотниками-дикарями кочевники-скотоводы обнаружи­вают большой прогресс в смысле домашнего быта и так называемой материальной культуры: их перенос­ные жилища, юрты, гораздо совершеннее по своему устройству, а у мало-мальски состоятельного кочевни­ка богато украшены коврами и нашивками; их питание несравненно правильнее и разнообразнее, одежда и обувь несравненно лучше; у них появляются разнооб­разные предметы роскоши, начиная с ковров и других принадлежностей юрты и кончая, в особенности, кон­скою сбруей. Нравы у кочевников гораздо мягче, чем у дикарей-охотников, в значительной мере потому, что главное занятие скотовода — не лишение жизни, как у охотников, а уход за скотом; но в то же время привыч­ка постоянно быть на лошади и еще не исчезнувшие охотничьи традиции делают из кочевников отличных воинов, особенно страшных своею подвижностью и неутомимостью. Наконец-то свободное время, которое 130 оставляет кочевнику уход за скотом, позволяет кочев-

Иещшя социологии труда и экономической социологии ]

никам, или, по крайней мере избранным из них, пре­даваться умственным занятиям»⁸⁸.

Охотничий быт и кочевое скотоводство возможны лишь при редком населении — для того и другого необ­ходимы большие подкормные площади. По мере эксп­луатации последних их качество ухудшается: «в киргиз­ском крае можно найти немало пространств, которые некогда были превосходными ковыльными степями, и на которых теперь растет одна редкая полынь. От всех этих причин кочевникам мало-помалу становится тес­но. Между кочевниками начинаются столкновения из-за пастбищ, принимающие иногда кровопролитный характер. Временами кочевники объединялись в боль­шие массы и под предводительством какого-нибудь смелого вождя предпринимали далекие походы, чтобы овладеть землей под пастбища. Такой смысл имело нашествие на Европу гуннов и германских племен, несколькими веками позже — нашествие татар на Русь... В конце концов, однако, и кочевникам, под вли­янием утеснения, ничего не остается, как перейти к новым формам быта и хозяйства. Из кочевников они делаются земледельцами. Многие сотни лет тому на­зад такой переход совершился у германских племен, у венгров, частью у татар; тысячи лет тому назад он совершился у древних греков; в настоящее время мы можем наблюдать его у всех кочевых племен азиатс­кой России — киргиз, бурят, алтайцев и т. п.»⁸⁹.

Хозяйственная трансформация кочевников начи­нается с того, что они не ограничиваются подножным кормом для скота и начинают заготавливать запасы сена на зиму. Постепенно появляются постоянные зимние жилища — зимовки: устраивают загоны для скота, и в эти загоны на зиму ставят юрты, которые для сохранения тепла засыпают снегом и землей или уст­раивают землянки. Со временем жилища благоустра­иваются, и вокруг них разрастаются запашки, которые дают не только необходимый для прокорма крестьян-

³⁸ Кауфман АЛ. Формы хозяйства в их историческом развитии. М., 1910. С. 20-21.

⁸⁹ Там же. С. 22-23. "J 37