Экономическая активность масс

После катаклизмов 1995-1997 гг. значительное число северокорейцев оказалось в ситуации, когда государство уже не могло их прокормить, и нужно было самим искать пути для выживания. Так, свыше 500 тысяч человек были вынуждены покинуть города, вернуться в деревню и начать заниматься сельским хозяйством.¹⁶³

По утверждению А. Ланькова, страну захлестнула волна мелкой торговли и полулегального предпринимательства¹⁶⁴. Легализация мелкого частного бизнеса произошла явочным порядком. В стране действуют тысячи частных гостиниц, закусочных, швейных мастерских и тому подобных заведений - не говоря уже о миллионах корейцев и кореянок, которые торгуют на рынках или занимаются кустарным промыслом¹⁶⁵.

Естественным следствием такого поворота событий стал стремительный рост черных рынков, на которые смотрели сквозь пальцы, понимая, что если проявлять революционную бдительность, люди будут умирать с голоду. В начале 2000-х такие рынки размещались во внутренних дворах и на окраинах, будучи «как бы» скрыты от посторонних глаз. Сегодня же, как пишет А. Ланьков, по своим размерам рынки увеличились в десятки и даже сотни раз (по словам Б. Камингса, на большом рынке в Пхеньяне торгует до 10 тысяч человек¹⁶⁶), а вокруг них стала возникать соответствующая инфраструктура: закусочные, ремонтные мастерские, сдача комнат или углов странствующим торговцам и даже рассчитанная на них проституция¹⁶⁷.

К концу 1990-х примерно 60 % продуктов и почти все потребительские товары покупались на рынках. Правда, до июльских реформ 2002 г. рыночные цены были огромными: килограмм риса стоил около 40-50 вон - при средней зарплате в 200 вон в месяц¹⁶⁸.

Вокруг челночной торговли тоже возникла инфраструктура. По А. Ланькову, создавшейся ситуацией начали пользоваться водители государственных машин, которые стали активно заниматься торговлей сами или возить челноков за солидную плату. Власти временами начинали кампании по борьбе с «злоупотреблениями социалистической собственностью», но в большинстве случаев они просто игнорировали подобные нарушения, предоставляя бороться с ними непосредственному начальству предприимчивых шоферов, каковое в большинстве случаев находилось с шоферами в доле¹⁶⁹. В этом смысле рост мелкого предпринимательства в КНДР заслуживает сравнения не столько с горбачевской перестройкой и начавшимся на ее фоне кооперативным движением, сколько с «эпохой челноков», порожденной падением уровня жизни на постсоветском пространстве.

Понятно, что северокорейские «бизнес-предприятия» не привлекают к себе столько внешнего внимания, как на Западе. В эту ловушку попалась даже М. Олбрайт, которая, отметив, что в Пхеньяне нет неоновой рекламы, «не заметила никаких признаков ресторанов, бакалейных магазинов, универмагов или банков»¹⁷⁰.

Другой способ заработка – работа за рубежом. В Хабаровском крае в поселке Чегдомын еще в советское время существовала северокорейская колония лесозаготовителей, зарабатывая там валюту для своей страны и существуя на положении обитателей гетто со строгими порядками, запретами на внешние контакты и даже, по данным СМИ, внутренней тюрьмой для ослушников.

В конце ХХ в. в российской демократической прессе появился целый ряд статей алармистской направленности, в которых северокорейские лесозаготовители выступали как источник криминального, социального и даже экологического напряжения (их обвиняли в хищнической эксплуатации природных ресурсов и уничтожении редких видов животных и растений в пищу или на контрабанду)¹⁷¹. После путинского визита в КНДР эта тема исчезла со страниц газет, но есть ли северокорейских бригады такого рода в РФ сейчас и сколько их, автору выяснить не удалось.

Сегодня главный «торговый партнер» челноков – КНР, торговля с которой носит как легальный, так и нелегальный характер. По утверждению Б. Камингса, контрабанда через фактически открытую северокорейско – китайскую границу развита весьма сильно¹⁷², а А. Мансуров говорит, что некоторые китайские товары этим путем даже транспортируются в Японию.

Кроме того, для многих северокорейцев пребывание в Китае стало своего рода аналогом отходничества, а с учетом того размаха, который приобретает нелегальная эмиграция, - перемещения корейцев на российский Дальний Восток. Для многих жителей приграничных районов КНДР поездки в Китай сейчас превратились в систематический промысел¹⁷³.

Легально, а чаще – нелегально¹⁷⁴, граждане КНДР пересекают границу¹⁷⁵ и пытаются раствориться среди этнических корейцев региона Кандо, перебиваясь там случайными заработками. По возможности, они стараются зацепиться там на как можно больший срок, но китайские власти препятствуют этому. В результате, откормившись и заработав немного денег, часть таких отходников через несколько месяцев или лет сама возвращается домой, кого-то из них ловят и депортируют китайские власти, часть окончательно переходит на нелегальное положение, что, замечу, сопряжено для них с очень большим риском.

Для северокорейцев Маньчжурия становится своего рода Клондайком, но жизнь нелегалов действительно напоминает долю переселенцев на золотых приисках. Их статус формально является поводом к выдворению их с территории КНР, что заставляет их идти на любые условия существования, и на беженцах наживаются не только коррумпированные пограничники по обе стороны границы¹⁷⁶, но и преступные группировки. А. Мансуров говорит не только о торговле людьми, но и о наркотраффике, и о коммерческой процедуре получения политического убежища¹⁷⁷.

Оказавшись в сети криминала, большинство женщин-беженцев попадает в китайские бордели о цене 25 долларов за девушку¹⁷⁸, а мужчины - на грязную, дешевую или опасную для здоровья работу вплоть до контрабандиста или наркокурьера.

Южнокорейские и западные средства массовой информации нередко интерпретируют данное явление не совсем верно. Хотя отходников гонят в Китай, в первую очередь, нужда и голод, в них хотят видеть классических диссидентов западного образца, «выбравших свободу и готовых на все, чтобы не возвращаться в тоталитарный Гулаг». Между тем далеко не все отходники ищут способ сбежать на юг, хотя те, кто хочет, прикидываются диссидентами хотя бы потому, что этот статус позволяет рассчитывать на поблажки при обустройстве в новой жизни.

Поэтому скажем немного слов и о настоящих беженцах. Начиная с 1953 г., до Южной Кореи удалось добраться примерно 7 тысячам северокорейцев, однако до 1990-х гг. количество перебежчиков с Юга на Север и с Севера на Юг было примерно одинаковым и составляло около 10 человек в год. В докладе, обнародованном парламентским комитетом по делам воссоединения, указывается, что с момента раздела Кореи до конца 1989 г. в РК прибыли лишь 607 бывших граждан Северной Кореи¹⁷⁹.

Лавинообразно число бежавших на Юг начало расти только в течение последнего десятилетия из-за продовольственного кризиса 1995-1997 гг., и на конец сентября 2000 г., в Республике Корея уже проживало 1048 перебежчиков с Севера¹⁸⁰. При этом подавляющее большинство бывших жителей КНДР, прибывших в Республику Корея после 1995 гг. - выходцы из низов, не способные предоставить властям ценной разведывательной информации.

Количество перебежчиков увеличивается ежегодно. По официальным данным, число северокорейских перебежчиков составило в 2002 г. 1140 человек, а в 2003 г. - 1285, и к 2004 г. количество северян, перебежавших в РК после раздела страны, превысило 5,5 тысяч¹⁸¹, больше половины которых прибыли на Юг Корейского полуострова, начиная с 2002 г.¹⁸²

С 1996 г. правительство выделило 76 млрд. 300 млн. вон на оказание помощи перебежчикам, изъявившим желание поселиться в РК¹⁸³, но в целом «условия приема» изменились. При холодной войне перебежчики (особенно поставившие Югу очень ценные сведения или боевую технику) могли рассчитывать на щедрую помощь со стороны властей. В «пакет» входило не только денежное довольствие, но и бесплатная квартира в столице, помощь при поступлении в вуз, возможность продолжать карьеру «по специальности», а в некоторых случаях – даже личная охрана¹⁸⁴. Таковая, правда, никому не пригодилась, ибо единственной жертвой среди перебежчиков, за смертью которого тянется северокорейский след, был Ли Хан Ён.

С августа 1999 г. в РК действует специально созданный учебно-реабилитационный центр для вновь прибывших перебежчиков, известный под сокращенным названием «Ханавон», лекции в котором читают как штатные преподаватели, так и специально приглашенные профессора сеульских вузов.

С перебежчиками (подробнее по этому поводу см. Ланькова) связан целый блок проблем. Во-первых, это проблемы социально-психологического плана, из-за которых некоторые перебежчики так и не смогли адаптироваться к жизни на Юге и попытались уйти обратно на Север. Отношение к перебежчикам как к гражданам третьего сорта в РК преобладает даже среди выпускников школ.

Во-вторых, это связанный с ними бизнес «брокеров» и даже случаи, когда за таковых выдавали китайских корейцев. Дело в том, что раньше перебежчикам платили «выходное пособие» - очень приличные деньги. Их хватало на то, чтобы заплатить «брокеру» и перетащить в РК своих родственников, на которых тоже полагается пособие. На каком-то этапе, правда, государство поняло эти «игры» и сильно урезало пособие.