§ 56. Путь 5-ст. Ямба по жанрам. Таким образом, основной

областью раннего лирического 5-ст. ямба оказываются

послания и элегии. Среди них — такие классические

произведения, как «Безумных лет угасшее веселье...» (1830)

и «Я вас любил; любовь еще, быть может...» (1829) Пушкина,

его же «19 октября» (1825, с самоповторением в таких же

строфах в 1836 и откликом Кюхельбекера в «19 октября»

1837), «Я пережил и многое и многих...» (1837) Вяземского,

«Череп» (1824), «Последняя смерть» (1827) и «На посев леса»

(1843?) Баратынского, «Есть в светлости осенних вечеров...»

(1830) Тютчева, сонеты Дельвига, философские миниатюры

Баратынского («Болящий дух врачует пенснопенье...», «Все

мысль да мысль! Художник бедный слова...»), «За все, за все

тебя благодарю я...» (1840) и «В полдневный жар в долине

Дагестана...» (1841) Лермонтова. Но эта область не была

единственной: продолжали жить и старые французские ассоциации

между 5-ст. ямбом и легкой поэзией. На этой основе

являлись, например, романс Дельвига «Друзья, друзья!

я Нестор между вами...» (1820), эпиграммы Пушкина и Вяземского

(напр., «Ех ungue 1еопеш», 1825) и даже поэмы,

писанные в подражание Вольтеру и Парни; таковы были

123

у Пушкина юношеский «Монах» (1813) и потом «Гавриилиа-

да» (1821). Опыт непринужденно-легкой интонации, выработанной

здесь, оказался важен для последующего эпического

5-ст. ямба.

Для выхода в эпос у русского 5-ст. ямба были два европейских

образца: классическая итальянская поэма в строфах

(преимущественно октавах) и романтическая английская

поэма без строф (преимущественно в двустишиях); скрещением

этих двух традиций стали иронические поэмы в октавах

Байрона «Беппо» и «Дон-Жуан». Именно этот итоговый

вариант и оказался на русской почве самым плодотворным:

его утвердил Пушкин в «Домике в Коломне» (1830), и его

интонации сохранились в русском эпическом 5-ст. ямбе на

много десятилетий (см. § 76). Рядом с этой иронической

традицией стушевываются обе остальные: и строфическая

(«Княжна Милуша» Катенина, 1834, «Василько» Одоевского,

1830, «Давид», 1829, и «Семь спящих отроков», 1835, Кюхельбекера)

и двустишная («Джюлио» и «Литвинка» Лермонтова,

1830—1832, изданные посмертно; «Сирота» Кюхельбекера,

1833), не говоря уже о таких одиноких опытах, как «Меченосец

Аран» Языкова (1824) или «Хеверь» Соколовского

(1837).

Для выхода в драму русский 5-ст. ямб имел образцы

в английской, немецкой и итальянской поэзии, все — нерифмованные.

Первые пробы русских поэтов относятся к самому

началу века (Востоков, начало перевода «Ифигении» Гете,

1810; Нарежный, «Кровавая ночь», по-видимому с немецкого,

еще 1799). Свобода от рифмы сбивала их с ритма, и к 5-ст.

строчкам заметно примешивались привычные 6-ст. и даже

4-ст.; эта расшатанность еще заметна и в «Венцеславе»

Жандра (1824, из Ротру), и в «Испанцах» Лермонтова (1830)

и даже позже. К строгой равностопности привели белый 5-

стопник Катенин («Пир Иоанна Безземельного», 1821,—

для строгости здесь даже выдержано чередование мужских-

и женских нерифмованных окончаний через одно) и Жуковский

(«Орлеанская дева» Шиллера, 1817—1822); а решительное

торжество этому размеру принес «Борис Годунов» Пушкина

(1825), после которого старый драматический 6-ст.

ямб быстро сошел на нет — сперва в книжной драме, а потом

и на сцене (несмотря на потребовавшуюся перестройку декламационной

манеры):

Еще одно, последнее сказанье —

И летопись окончена моя,

Исполнен долг, завещанный от Бога

124

Мне, грешному. Недаром многих лет

Свидетелем Господь меня поставил

И книжному искусству вразумил...

Утвердившись в драме прочнее, чем где бы то ни было,

белый 5-ст. ямб начинает оказывать обратное влияние на

лирику и на эпос. На лирику — в медитативных стихотворениях,

напоминающих по интонациям драматический монолог,

отделившийся от драмы; первым опытом был уже

упоминавшийся «Деревенский сторож в полночь» Жуковского

(1816), а вершинным достижением — «Вновь я посетил

Тот уголок земли, где я провел Отшельником три года

незаметных...» Пушкина (1835); от этого стихотворения идет

уже прямая традиция к «Вольным мыслям» Блока и «Середине

века» Луговского. На эпос — в поздних «повестях» и

сказках Жуковского с их прозаизированным синтаксисом,

имитирующим разговорную естественность (ср. § 80) —

«Матео Фальконе», «Капитан Бопп», «Кот в сапогах», «Повесть

о Иосифе Прекрасном» и т. д. (1843—1845).