§ 76. Эпическая строфика в 5-ст. Ямбе: октава. Если

в эпическом 4-ст. ямбе русские экспериментаторы могли

полагаться лишь на себя, то в 5-ст. ямбе к их услугам был

опыт западноевропейской поэзии. Здесь наиболее заслуженной

строфой была октава, восьмистишие с рифмовкой

abababcc: излюбленная эпическая строфа итальянского

и испанского Возрождения, отвергнутая французским классицизмом

(не признававшим тройных рифмовок), но усвоенная

немецким предромантизмом и романтизмом (в лирике и

лирическом эпосе) и английским романтизмом (в ироническом

эпосе — «Беппо» и «Дон Жуане» Байрона). В России

после Ф. Прокоповича (§ 19) и одного случайного стихотворения

Богдановича октава была забыта. Теперь к ней обращаются

сразу во всех трех изводах ее традиции. Итальянскую

героическую октаву воспроизводили Козлов (в переводе трех

отрывков из Тассо, 1826—1833) и Шевырев (VII песнь Тассо,

1831, с программной теоретической статьей, ср. § 68); она

меньше всего нашла отклик в русской поэзии. Немецкую

лирическую октаву воспроизвел Жуковский (посвящение

к «Двенадцати спящим девам», из Гете, 1811, затем элегии

«На кончину... королевы Виртембергской», «Цвет завета»

и два отрывка 1819 г.), английскую ироническую — Пушкин

(«Домик в Коломне», 1830; кроме Байрона, образцом Пушкину

был Б . Корнуол). Стилистическая и интонационная разница

двух манер разительна:

Ты улетел, небесный посетитель;

Ты погостил недолго на земли;

Мечталось нам, что здесь твоя обитель;

Навек своим тебя мы нарекли...

1 6 2

Пришла судьба, свирепый истребитель,

И вдруг следов твоих уж не нашли:

Прекрасное погибло в пышной цвете...

Таков удел прекрасного на свете!

(«На кончину... королевы Виртембергской»)

Усядься, муза: ручки в рукава,

Под лавку ножки) не вертись, резвушка!

Теперь начнем.— Жила-была вдова,

Тому лет восемь, бедная старушка,

С одною дочерью. У Покрова

Стояла их смиренная лачужка

За самой будкой. Вижу как теперь

Светелку, три окна, крыльцо и дверь...

(«Домик в Коломне»)

Первые русские поэты столкнулись в октаве с непредвиденной

трудностью: следуя привычному альтернансу рифм

(которого нет в итальянских и английский образцах), их октавы

должны были или начинаться поочередно то мужским,

то женским стихом, или допускать на стыках строф нарушение

альтернанса. По второму пути пошел (вслед за своими

немецкими образцами) Жуковский, по первому — Козлов,

Пушкин и за ним — большинство позднейших поэтов; но,

напр., Катенин с его французской выучкой не признавал

таких решений (его дискуссия с Сомовым — 1822) и предлагал

вместо правильной октавы ее упрощенный суррогат

АбАбВВгг, — этой строфою он написал потом большую сказочную

поэму «Княжна Милуша» (1834).

Предпринимались опыты и с другими дериватами октавы:

Одоевский в поэме «Василько» (1830) сделал начальную

часть октавы нерифмованной (ХхХхХхАА), Кюхельбекер

в «Единоборстве Гомера и Давида» (1829) ввел в нее вместо

женских окончаний дактилические (ДмДмДмЖЖ), а в «Семи

спящих отроках» (1835) укоротил ее на стих (и этим попутно

отменил проблемы альтернанса на стыках строф:

АбАбАвв). С этим связаны и попытки передать по-русски

родственную октаве «спенсерову строфу», только что возрожденную

в «Чайльд-Гарольде» Байрона (ababbcbcC, последний

стих — удлиненный); но нанизывать четверные рифмы

оказалось слишком тяжело — Козлов перевел так две строфы

из Байрона («При гробнице Цецилии М.», 1828), но в других

переводах упрощал рифмовку. Дериватом спенсеровой

строфы явилась строфа лермонтовского 10-стишия ababbebedd

(«Блистая, пробегают облака...», 1831), отсюда же —

1 6 3

удлинение последнего стиха в 11-стишиях «Памяти Одоевского

» (1841: «...А море Чернов шумит, не умолкая...»).

К этому же кругу строфических экспериментов восходит и то

громоздкое 11-стишие аБаБаВВггДД, которым Лермонтов

написал «Сашку» и «Сказку для детей» (1839—1840?) и которое

нашло отголоски и в позднейшей поэзии (§ 100).