Граф Алексей Григорьевич Орлов-Чесменский

1735-1807

Брат фаворита, отличался "богатырским сложением и геркулесовой силой". Из всех Орловых он один был "в истинном смысле народный человек, в силу того, что у него с народом были общие вкусы, общие радости, общие стремления и верования"; из всех Орловых в нём одном иностранные дипломаты признавали все качества государственного мужа: большое спокойствие в обсуждении дела, ясность взгляда, упорство в преследовании своих целей; "только полная уверенность в успехе может побудить его предпринять что-либо рискованное". "Граф мастер скрывать свои чувства", – говорила о нём одна особа, очень хорошо его знавшая. Было бы чрезвычайно любопытно и даже поучительно проследить, как рос и мужал этот человек, прегрешивший в устранении Петра III, прославивший себя Чесмой, опозоривший себя Таракановой. Несомненно, что все эти роли, столь разнообразные, отвечали его твёрдому характеру, соответствовали его сильной воле.

Мы не знаем ничего о его воспитании, не знаем, какое получил он образование. Современники говорили, будто он воспитывался в Сухопутном кадетском корпусе, будто участвовал в Семилетней войне и получил несколько ран; но эти сведения, хотя и довольно вероятные, ничем не подтверждаются. В формулярном списке Орлова не упомянуто о ранах, полученных в Семилетнюю войну, и несомненна одна только рана, нанесённая ему лейб-кампанцем после трактирной ссоры, – шрам на левой щеке, давший ему прозвище le balafre (Меченый (фр.)), которое Орлов носил всю жизнь и унёс в могилу.

Более обстоятельные сведения о жизни и деятельности Алексея Орлова имеются лишь со времени переворота 28 июня 1762 г., возведшего императрицу Екатерину на престол. Орлов принимал деятельное участие в подготовке этого события, и его заслуги в этом отношении высоко оценивались Екатериной. 29 июня А. Г. Орлов "за отличные заслуги Отечеству" был произвёден в секунд-майоры в Преображенский полк с чином генерал-майорским; 3 августа ему пожаловано 800 душ крестьян, а в день коронации императрицы он получил орден св. Александра Невского и графское достоинство вместе с братьями.

Следующие за переворотом годы Алексей Орлов прожил в Петербурге. 1 января 1765 г. он был пожалован в поручики Кавалергардского корпуса. В 1767 г., после смерти фельдмаршала графа А. Б. Бутурлина, бывшего подполковником Преображенского полка, Орлов был назначен на его место. Екатерина пожаловала ему на известных условиях сёла Остров и Беседы с причисленными к ним деревнями, всего 1500 душ, а два года спустя повелено было отдать ему эти сёла "без всякого зачёту в полном составе в потомственное и вечное владение".

Но вскоре граф Орлов вдруг заболел. Его болезнь называли "воспалением желудка". Екатерина, которая в это время путешествовала по Волге "в Азию", выказала сильное беспокойство состоянием здоровья Орлова. "Теперь одна болезнь Алексея Григорьевича меня беспокоит", – писала императрица Н. И. Панину. 21 июня 1768 г. вице-канцлер князь А. М. Голицын писал к русским представителям при иностранных дворах, что граф А. Г. Орлов "для поправления здоровья по совету врачей отправляется в чужие края к минеральным водам и уже выехал по пути в Германию". Графа сопровождали брат его Ф. Г. Орлов, подполковник Герсдорф и кавалергард Бухгольц. Орловы ехали под именем "господ Острововых", чтобы не подать повода к бесполезным замечаниям об их путешествии. Так усердно старались сделать поездку Орловых частной и по возможности незаметной именно потому, что она имела политическую подкладку.

Братья Григорий и Алексей Орловы интересовались положением греков и славянских народов, находившихся под турецким и иностранным игом. Теперь А. Г. Орлову представлялся случай вступить в непосредственные сношения с этими народами, посетить некоторые из славянских земель и извлечь возможную пользу в интересах России. Перед отъездом императрица пожаловала Алексею Орлову орден св. Андрея Первозванного и 200 тыс. руб. на покрытие расходов в пути и на лечение. 24 октября 1768 г. Орловы прибыли в Вену, пробыли очень недолго и отправились в Пизу. Принятый благосклонно герцогом Тосканским А. Г. Орлов остался в Пизе гораздо дольше, чем предполагалось по программе лечения. В июле Орловы вместе с И. И. Шуваловым устроили в Пизе блестящий праздник, удостоенный посещения герцогом. В Пизе Орлов забыл о лечении, всецело поглощённый главной целью своего путешествия.

Доверенные лица и негласные корреспонденты "господ Острововых" отправились в Морею, появились среди греческих колоний в Венеции и Триесте и сообщали свои наблюдения Орловым; появились русские агенты и в Черногории. Сам Орлов хлопотал о вооружении судов Венецианской республики под предлогом защиты её торговых интересов на море; приобрёл в Генуе 20-пушечный корабль, набрал из греков и славян экипаж в 150 человек, ловко пустив в то же время слух, что корабль готовится для корсарских целей.

Эти предприятия делались с ведома и одобрения императрицы. Уже в конце 1768 г. Алексей Орлов доносил Екатерине "о действительной тамошних народов склонности к восстанию против Порты". В ответ на это императрица писала ему: "Мы сами уже, по предложению брата вашего генерал-фельдцейхмейстера, помышляли об учинении неприятелю чувствительной диверсии со стороны Греции как на твёрдой её земле, так и на островах архипелага". Императрица желала ведать "собственное рассуждение" Орлова об удобности, пользе, времени и количестве отправляемой в Средиземное море эскадры; и для того, писала она, "поручаем вам объяснить как наискорее мысли ваши, дабы мы по оному решительную уже резолюцию благовременно принять могли". Таким образом, Екатерина имела полное основание сказать: "Гр. Орлову одолжена я частью блеска моего царствования, ибо он присоветовал послать флот в архипелаг". А сия экспедиция составляет действительно одно из славнейших военных событий царствования Екатерины П.

29 января 1769 г. графу А. Г. Орлову даны были две "формальные полные мочи", но государыня желала, чтобы всё дело велось тайно. Орлову предоставлялось право просить себе сотрудников по собственному выбору; он должен был позаботиться о вооружении; ему открывался неограниченный кредит с отчётностью в расходах только перед самой императрицей. 3 июня Алексей Орлов был пожалован в генерал-аншефы. В конце 1769 г. князь Ю. В. Долгоруков под видом купца приехал в Пизу и сообщил Орлову, что "весьма скоро к нему придут 9 линейных кораблей, несколько фрегатов и 5 тысяч десантного войска..."

В ноябре 1769 г. эскадра адмирала Спиридова, вышедшая из Кронштадта 25 июля, прибыла на о. Минорку. Приказано было Спиридову идти к морейским берегам, и эскадра его с десантом 17 февраля 1770 г. вступила в порт Витуло. Здесь русские сухопутные войска образовали из майнотов два спартанских легиона, восточный и западный, придав каждому по дюжине русских солдат при одном унтер-офицере. Командовавший восточным легионом капитан Барков 20-го же февраля обложил крепость Мизитру, которая через девять дней сдалась на капитуляцию.

Вслед за этим 1 марта Спиридов послал цейхмейстера морской артиллерии Ганнибала с двумя кораблями и одним фрегатом к крепости Наварин, которая и сдалась 10 апреля. В этот же день главнокомандующий Орлов прибыл на флот, стоявший на якоре у Корона. Местом своего пребывания он избрал Наварин, откуда предпринял несколько экспедиций, но почти без всякого успеха. Изменив свой план действий, он взорвал наваринские укрепления и со всем флотом пошёл к о. Идра, куда вскоре прибыла и вторая эскадра контрадмирала Эльфинстона. Алексей Орлов сам принял начальство над всем флотом, подняв 11 июня на корабле "Три иерарха" кайзер-флаг.

В момент поднятия кайзер-флага положение дел было таково: у о. Идры соединились обе эскадры, Спиридова и Эльфинстона, со всем десантом, состоявшим из восьми рот Кексгольмского пехотного полка и двух рот артиллерии; турецкий флот, имевший целью освободить Наварин, увидя полное разрушение крепости, шёл на всех парусах к Дарданеллам. Орлов, убеждённый уже горьким опытом, что на суше никакие успехи немыслимы, решился преследовать турецкий флот. "Теперь, – писал он вице-канцлеру князю Голицыну 20 июня, – соединясь, весь наш флот следует за неприятелем, который везде бежит, укрываясь между архипелагских островов. Время покажет впредь, отважится ли оной дать бой или возвратится в Константинополь".

Турецкий флот отважился. Им командовал алжирец Хасан-бей, не раз уже проявлявший свою отчаянную храбрость. К тому же силы противников были далеко не равны – численное превосходство было на стороне турок. Русский флот состоял из 10 кораблей, 3 фрегатов и 17 лёгких судов; в турецком же флоте насчитывалось 16 кораблей, 6 фрегатов и более 50 мелких судов. Хасан-бей не избегал сражения. 23-го же июня турецкий флот стал на якорь за о. Хиос; утром 24-го Орлов ввёл русский флот в канал, отделяющий Хиос от анатолийского берега. На совете флагманов было принято предложение графа Орлова немедленно атаковать турок.

Русский флот, построив "линию баталии", стал спускаться на противника в следующем порядке: корабли "Европа", "Евстафий" и "Три святителя" составляли авангард под командой адмирала Спиридова; кордебаталию под командой самого Орлова составляли корабли "Иануарий", "Три иерарха" и "Ростислав"; контр-адмирал Эльфинстон командовал арьергардом, состоявшим из кораблей "Не тронь меня", "Святослав" и "Саратов".

Ровно в полдень 24 июня капитан Клокачев, командир "Европы", приведя свой корабль на левый галс, открыл огонь по передовому турецкому кораблю, носившему флаг главнокомандующего, но вскоре ввиду мели и близости "Евстафия" поворотил на правый галс, спустился и стал за "Ростиславом". Бой длился уже два часа. Авангард и кордебаталия действовали более или менее успешно против первых от входа неприятельских кораблей; арьергард же стрелял издалека и лишь к концу боя мог приблизиться к неприятелю.

Решительное значение имел маневр "Евстафия"; он был в сильном огне против трёх судов, направляя свои выстрелы исключительно на корабль турецкого главнокомандующего; с прорванными парусами и с перебитым рангоутом "Евстафий", потеряв возможность управляться, навалился на корабль капитан-паши; начался рукопашный бой. Спиридов и Ф. Г. Орлов съехали с "Евстафия" на пакетбот "Почтальон". Корабль капитан-паши загорелся; турки, спасаясь, бросились на "Евстафия"; вслед за тем турецкая грот-мачта, подгорев, упала на "Евстафия", причём искры попали в крюйт-камеру, и "Евстафий" взлетел на воздух; несколько минут спустя взлетел на воздух и корабль капитан-паши. С "Евстафисм" погибло более 600 человек. Турками овладела паника. Обрубая канаты, они ставили паруса и бежали по направлению к Чесменской бухте. Русский флот не преследовал неприятеля – он перешёл к входу в бухту и стал на якорь.

В этот же день вечером граф Орлов созвал военный совет, на котором решено было вновь атаковать неприятеля. Хотя совету не были известны положение и размеры Чесменской бухты, но имелись частные сведения, что укрывшийся там турецкий флот крайне стеснён в своих движениях, вследствие чего сама собой являлась мысль о брандерах (Брандер - судно во времена парусного военного флота, предназначенное для сожжения вражеских кораблей) Бригадиру Ганнибалу поручено было приготовить четыре брандера; имевшийся в русском флоте бомбардирский корабль должен был открыть огонь бомбами. Приготовления к бою заняли не только вечер 24-го, но и весь день 25 июня.

К утру 25 июня русский флот расположился перед входом в Чесменскую бухту полукружием, на стосаженной дистанции между кораблями. Турки тоже готовились: они построили на суше против флангов нашей линии батареи, выставили четыре корабля при входе в бухту, поставив за ними все прочие суда, почти под самым берегом. Наши брандеры были готовы только к вечеру 25-го и поступили в отряд бригадира Грейга, состоявший из четырёх кораблей, двух фрегатов и бомбардирского корабля.

В ночь на 26 июня при полном лунном свете Грейг начал атаку. Капитан Клокачёв приблизил "Европу" к неприятелю и открыл огонь; за "Европой" стали подходить и другие суда. В это время загорелся один из турецких кораблей, за ним другой. Пущены были брандеры. Три брандера не имели успеха; четвёртый под командой лейтенанта Ильина сцепился с турецким кораблём и был зажжен; от него загорелся турецкий корабль. Ветер был слабый, но северный, на турецкие суда. За первым кораблём загорелся второй, третий, и затем вспыхнул страшный пожар, охвативший весь турецкий флот, стоявший под ветром и не имевший выхода. Одно за другим взлетали на воздух турецкие суда, и к 9 часам утра 26 июня в Чесменской бухте сгорела вся флотилия Хасан-бея: 15 кораблей, 6 фрегатов и более 50 мелких судов. Во время общего пожара удалось спасти только 60-пушечный турецкий корабль "Родос" и 5 галер, увеличивших наши трофеи. Кроме 6 судов были взяты 22 медные пушки с батарей против наших флангов...

27 июня Орлов писал вице-канцлеру князю Голицыну: "Победы совершеннее быть не может. Из 16 неприятельских линейных кораблей, шести фрегатов, множества бригантинов, полугалер и других малых судов не осталось ничего, кроме печальных следов сего вооружения: все без остатка потоплены, переломаны и сожжены".

Действительно, "победы совершеннее быть не может". Многое А. Орлову простится за Чесму, и слава, добытая им в чесменских водах, навеки записала его имя на скрижалях истории. Значение чесменской победы для русского флота достойно было оценено императрицею Екатериной: после благодарственного молебствия была отслужена "соборная панихида Петру Великому, основателю флота и первому виновнику сей новой для России славы; мы плодом его трудов пользуемся".

За Чесму граф Алексей Григорьевич Орлов получил орден св. Георгия 1-й ст. Позднее он получил титул Чесменского, шпагу, украшенную бриллиантами, серебряный сервиз и "на поправление домашней экономии" 60 тыс. руб. Празднование чесменской победы отличалось особой пышностью. В память Чесменского боя и в честь Орлова выбита медаль, в царскосельском саду поставлен обелиск с изображением Орлова, на фарфоровом заводе сделаны вазы с его портретом и рисунками боя...

Чесменская победа доставила русскому флоту господство в архипелаге, которым Орлов, к сожалению, не сумел воспользоваться. Поздней осенью он направился со всем флотом к о. Парос и избрал порт Аузу местом стоянки.

4 марта 1771 г. граф Орлов приехал в Петербург для представления отчёта о положении дел в архипелаге. Здесь он пробыл всего несколько дней. В конце марта Орлов выехал обратно в Ливорно, а оттуда в Парос, куда и прибыл 28 июня. Теперь он был снабжён двумя "полными мочами": одна заключала инструкцию для дальнейших действий флота в архипелаге, другая – право начать "мирную негоциацию" с турецкими комиссарами.

Кампания 1771 г. уже не отличалась прежней энергией. Высадка на о. Негропонт и близ Кавалы не имела значения; 2 ноября Орлов овладел Митиленой, которую защищал 4-тысячный гарнизон, сжёг верфи, уничтожил заготовленные для постройки кораблей материалы, заклепал пушки. Кампания 1772 г. ознаменовалась славной победой, где граф Бойнович истребил 11 турецких судов и уничтожил все замыслы Мустафы против экспедиции Орлова.

Осенью 1773 г. Орлов был опять в Петербурге и принимал участие в заседаниях совета при обсуждении предстоящей кампании 1774 г. Решено было отправить новую эскадру в средиземные воды под командою Грейга, а о себе граф Орлов заявил, что, видя волю императрицы, чтобы он продолжал начальствовать над флотом, он, как усердный сын Отечества, не уклоняется... но видно было, что на этот раз Орлов ехал в архипелаг неохотно, хотя и получил новые знаки милости государыни.

Отставка младших братьев вслед за удалением от двора графа Григория, конечно, подействовала на Алексея Орлова. Он должен был сознавать, что с этого времени деятельность его уже далеко не будет иметь того простора, который он имел раньше, всегда встречая поддержку в императрице благодаря брату Григорию. "А. Г. Орлов, – писал Сольмс 21 февраля 1774 г., – вернулся из Москвы, куда ездил единственно для развлечения, и скоро вновь отправляется в архипелаг, хотя на этот раз против своего желания, ибо сам признаётся, что там нельзя сделать ничего существенного".

В архипелаге ничего и не было сделано, но в Италии Орлов ознаменовал себя подвигом, не соответствующим приобретённой им славе. Подвиг этот – позорное пятно на памяти графа А. Г. Орлова.

В начале 70-х годов XVIII столетия в разных пунктах Европы появлялась таинственная личность, молодая 25-30-летняя женщина, выдававшая себя за русскую принцессу, дочь императрицы Елизаветы Петровны. Кто была она – остаётся и, вероятно, надолго ещё останется неизвестным. Она так же часто меняла свои имена, как местопребывание и свои привязанности. Она называлась султаншей Селимой и Али-Эмене, принцессой Владимирской Елизаветой, госпожой Франк, Шелль, Треймюль и т. п.; в Венеции она жила под именем графини Пиннеберг, в Пизе она называлась графиней Силинской; у нас её звали и зовут Таракановой.

Английский посол в Петербурге утверждал, что она дочь трактирщика в Праге; английский консул в Ливорно считал её дочерью нюрнбергского булочника. В Лондоне и Париже она вращалась в обществе различных искателей приключений; она находилась некоторое время в связи с польским посланником в Париже Огинским, а затем с князем Лимбургским. Сношения авантюристки с польскими эмигрантами, может быть, подали ей мысль заявить свои права на русский престол под видом дочери императрицы Елизаветы и Разумовского.

По отзыву современников, она отличалась быстрым умом, некоторым образованием, обладала привлекательной наружностью и кокетством, легко побеждавшими сердца мужчин. Алексей Орлов даёт такой её портрет, впрочем, изложенный канцелярски-бесцветным языком: "Она женщина росту небольшого, тела очень сухого, лицом ни бела, ни черна, а глаза имеет большие и открытые, цветом тёмно-карие, и косы, брови тёмно-русые, а на лице есть и веснушки..." Задумав склонить на свою сторону русский флот и привлечь графа Орлова обещанием щедрых наград, она написала ему письмо, открывшее её намерения и её местопребывание. Орлов послал своих агентов следить за нею и сообщил о появлении её Екатерине, прибавив в своём донесении: "Есть ли этакая на свете (т. е. дочь Елизаветы) или нет, я не знаю, а буде есть и хочет непринадлежащего, то б я навязал ей камень на шею да в воду".

Ревнивая вообще к своей власти, а теперь встревоженная пугачёвским бунтом, Екатерина отнеслась к этому известию с крайним раздражением и предписывала Орлову послать корабль и требовать выдачи "сей твари, столь дерзко всклепавшей на себя имя и породу... употребить угрозы, а буде и наказание нужно, то бомб несколько в город метать можно, а буде без шума достать способ есть, то я и на сие соглашаюсь". Орлов обязан был исполнить в точности волю государыни, но действия его были иные. Он сделал вид, что соглашается на лестные предложения "принцессы", уговаривал её приехать в Пизу, где ожидает её великолепная квартира и почётная встреча; он готов всюду сопровождать её.

Сам Орлов следующим образом рассказывает о дальнейшем: "Она ко мне казалась быть благосклонной, чего для и я старался казаться пред нею быть очень страстен, наконец я её уверил, что я бы с охотою женился на ней и в доказательство хоть сегодня, чему она, обольстясь, более поверила. Признаюсь, что я оное исполнил бы, лишь только достичь бы того, чтобы волю Вашего Величества исполнить. Но она сказала мне, что теперь не время, потому что она ещё несчастлива, а когда будет на своём месте, тогда и меня сделает счастливым". Всецело доверившись Орлову, "принцесса" дала уговорить себя отправиться в Ливорно для осмотра русской эскадры. Здесь она была арестована.

"Она и по сие время ещё верит, – пишет Орлов, – что не я её арестовал, а секрет наш наружу вышел... Она была во всё время склонна до самой Англии в чаянии, что я туда приеду, а как меня не видала тут и письма не имела, пришла в отчаяние, узнав свою гибель, и в великое бешенство, а потом упала в обморок и лежала в беспамятстве четверть часа, так что и жизни её отчаялись, а как опамятовалась, то сперва хотела броситься на английские шлюпки, а как и того не удалось, то намерение положила зарезаться или в воду броситься..."

В то время как Орлов в таком спокойном тоне описывал из Пизы от 11 мая путешествие своей жертвы, эскадра Грейга, жаловавшегося, что он никогда не исполнял более тяжёлого поручения, подходила к Кронштадту. В Петербурге несчастная Тараканова подверглась допросу "с пристрастием" и вскоре умерла в каземате...

К концу 1775 г. Орлов возвратился в Россию. Могущество и значение Потёмкина были уже в полной силе. При его честолюбии рядом с ним трудно было стоять такому же честолюбивому человеку, как Орлов-Чесменский, обладавшему к тому же таким громким именем. В ноябре Орлов подал прошение об отставке от всех должностей по болезни, и 2 декабря 1775 г. указом Военной коллегии уволен с чином полного генерала "навсегда от всякой службы".

Всю остальную жизнь Орлов-Чесменский прожил в Москве, только по временам уезжая за границу и ещё реже в Петербург. Он сделался своим человеком в Москве, особенно любимым и популярным, первым в ряду тех вельмож не у дел, которые наполняли тогда Москву. Живя в Нескучном, около Донского монастыря, Орлов погрузился в хозяйственные заботы и с особенным увлечением занимался своим конным заводом, который скоро приобрёл заслуженную известность. В этом заводе, в Острове, находились в числе прочих арабских лошадей, приобретённых Орловым на Востоке, и те два знаменитых жеребца, которые считаются родоначальниками орловских рысистых и верховых лошадей.

В 1782 г. Орлов, которому шёл уже 48-й год, женился на 20-летней Авд. Ник. Лопухиной. Екатерина изъявила согласие на брак и прислала пожелание "всякого счастья и благополучия". 2 мая 1785 г. у графа Орлова родилась дочь Анна. Но семейная жизнь Орлова продолжалась недолго: 20 августа 1786 г. Авд. Ник. родила сына и в тот же день умерла; сын умер четырёх лет...

Весной 1796 г. Алексей Григорьевич Орлов вместе с братом Владимиром приезжал в Петербург с целью представить императрице свою юную дочь. "Видел я, – говорит Грибовский, – когда он представлял государыне в Зимнем дворце свою дочь графиню Анну. Государыня приласкала её рукою за подбородок, похвалила и в щёчку поцеловала. Когда они вышли, то государыня сказала: "Эта девушка много доброго обещает".

Осенью того же года, собираясь за границу, Орлов снова приехал в Петербург, и здесь застала его смерть императрицы. Орлов, не обнаружив "ни малейшего движения трусости или подлости", присягнул Павлу I. При перевозе тела батюшки императора Павла – Петра III из Александро-Невской лавры в Зимний дворец нёс императорскую корону, а во время церемонии совместного погребения Екатерины II и Петра III он был "дежурным при гробах". Тотчас после этого, ссылаясь на слабость здоровья, Орлов начал проситься за границу.

Лишённый именным указом 31 декабря 1796 г. пенсии, граф Орлов всё царствование Павла I прожил вне пределов России, проводя зимы в Лейпциге и Дрездене, а на лето уезжая в Карлсбад и Теплиц.

Весною 1801 г. получено было известие о смерти Павла I. Орлов немедленно выехал в Россию. По этому поводу он писал Воронцову в Лондон: "Расположился было я ехать в Карлсбад, но на сих днях получил от всемилостивейшего нашего императора (Александра 1) своеручное письмо, в котором благоугодно было показать своё соизволение и желание видеть меня в Петербурге, чего для тороплюсь упасть к стопам его и препоручить дух и тело моё. У меня ж большой камень с сердца свалился: за дочь мою я всегда опасался, чтобы покойный государь не приказал её выдать противу желания её, а теперь от оной снедающей меня мысли совершенно освобождён. Да и вся Россия стала спокойнее дышать. Удивительное дело, как себя до такой степени довести, что и здешние жители отменно оному случаю рады".

В сентябре Орлов участвовал в торжествах по случаю коронации Александра I. С этого времени он, как кажется, уже безвыездно поселился в Москве. Несмотря на то, что года давали себя чувствовать и Орлов сам сознавал, что он дряхлеет, ему ещё раз пришлось выступить на поприще общественного служения. В 1806 г. был избран и утверждён в звании "командующего милицией V области", в значительной степени сформированной на средства графа и его дочери. Хотя этой "милиции" по случаю Тильзитского мира не пришлось принять участия в военных действиях, но практичность Орлова при организации ополчения отразилась на хозяйственной стороне этого дела. 26 февраля 1807 г. император Александр I писал в рескрипте: "Известясь с особым удовольствием о пожертвовании, которое дочь ваша, гр. Анна Алексеевна, сделала доставлением в V область милиции значущего количества оружия, не могу я никому другому лучше, как вам, поручить изъявить ей мою признательность". А 26 октября Орлов был пожалован орденом св. Владимира 1-й ст.

Благодаря своему богатству, азиатской роскоши, к которой Орлов питал слабость, а главное благодаря своим чисто русским народным вкусам он не мог не сделаться в Москве самым популярным человеком. Орлов делал много добра, старался быть доступным, оказывал покровительство людям, к нему обращавшимся. Праздники и балы Орлова посещались всей дворянской Москвой, на его обеды незваные собирались так же, как и званые. Простой народ стремился под Донской, к Нескучному, чтобы полюбоваться на рысаков графа, на его скачки и бега или посмотреть на кулачные и петушиные бои, устраивавшиеся Орловым для народа.

В манеже его в Нескучном постоянно устраивались карусели, и графиня Анна Алексеевна со своими знакомыми дамами и девицами участвовала в них. Наездницы, среди которых графиня Орлова была первой, изумляли зрителей своей ловкостью. При манеже были у графа берейторы англичане и немцы и русские наездники, выученные им самим. Чтобы возбудить интерес к скачкам и бегам, граф Орлов назначал призы и держал пари.

Англичанин Кокс, которому Алексей Григорьевич показывал в с. Острове свой завод, говорит: "Большая часть лошадей паслась на равнине; среди них было немало весьма красивых жеребцов, более 60 кобыл, причём у большинства были жеребята. Эти лошади приведены из отдаленнейших частей света, а именно из Аравии, Турции, Татарии, Персии и из Англии. Арабских он приобрёл во время своей экспедиции в архипелаг. Из них ценились особенно четыре лошади настоящей кохлинской породы, столь ценимой даже в Аравии и столь редко встречающейся вне своего отечества". Но заслуга графа Орлова-Чесменского не в том, что он был охотником и любителем лошадей – такие есть всегда и везде, – а в том, что он создал тип русской рысистой и верховой лошади, не говоря о том, что русское коннозаводство обязано ему улучшением всей массы лошадей в России. "Наш рысак, – писал современник, – есть чисто русское произведение, обязанное своим происхождением сообразительности гр. Орлова-Чесменского"; ему же "обязаны мы и образованием лучшей в России породы верховых лошадей, породы, названной также, по имени графа, орловскою".

А. Г. Орлов-Чесменский умер в Москве 24 декабря 1807 г. на 73-м году. Он был погребён в фамильном склепе в с. Отраде.