Возникновение афинской рабовладельческой демократии

Методические рекомендации

Тема становления афинской рабовладельческой демократии является одной из самых важных, так как позволяет на примере архаической Аттики проследить процесс становления греческого полиса.

Экономическое и политическое положение в Аттике накануне реформ Солона крайне скудно освещается Аристотелем в «Афинской политии». Дополнительный материал, привлекаемый Э.Д. Фроловым и В.П. Яйленко, расширяет круг источников по теме. Кроме того, именно эти историки занимают диаметрально противоположные позиции в решении вопроса «архаической революции». Реформаторская деятельность Солона описана у Аристотеля и Плутарха, тем не менее оценка реформ афинского номофета Э.Д. Фроловым и И.А. Шишовой приводит к пониманию важности подобных мероприятий в процессе формирования общества полисного типа. В связи с этим необходимо уяснить значение и противоречивость реформ Солона.

Сущность и историческую роль раннегреческой тирании как закономерного явления архаической Греции вскрывает Э.Д. Фролов. Знание этих закономерностей помогает осмыслить источники, сообщающие о тирании Писистрата в Аттике. Преобразования Клисфена, завершившие процесс оформления полисного строя в Аттике, проанализировали С.Г. Карпюк и Э.Д. Фролов. Особое внимание следует обратить на радикальность и многоплановость реформ Клисфена.

Завершает подборку научных работ статья К. Маркса, вскрывающая основные принципы и черты устройства античного общества. Таким образом, изучение фрагментов научных трудов позволит выделить признаки полисного строя в Аттике в конце VI в. до н.э.

Фролов, э.Д. Рождение греческого полиса // Становление и развитие раннеклассовых обществ / э.Д. Фролов. – л.: лгу, 1986. –

С. 54-56, 58-59, 71-75, 92-94

Экономический прогресс и социальная борьба

На первых порах, как это не раз бывало в истории, экономический прогресс архаического периода обернулся для греческого народа и некоторыми теневыми сторонами, осложнениями и трудностями, преодоление которых потребовало большого напряжения сил.

Прежде всего наступившие перемены до основания потрясли главную ячейку древнего общества – сельскую общину. В самом деле, интенсификация земледельческого хозяйства, все большая его ориентация на городской рынок и, после изобретения денег, растущие возможности накопления и обогащения, открывшиеся для крупных или крепких хозяев, имели своим ближайшим следствием усиление того слоя в общине, который по традиции оставался главным владетелем земли – родовой знати. Напротив, значительная часть рядовых общинников – крестьян, поскольку она не могла выбиться в крепкие хозяева, беднела и разорялась, входила в долги и, ввиду отсутствия в тот период гарантий личной свободы, попадала в долговую кабалу, превращаясь в рабов-должников. Уже Гесиод, беотийский поэт рубежа VIII-VII вв. до н.э., сам бывший зажиточным землевладельцем, страшится тех опасностей, которые угрожают крестьянскому хозяйству, и противопоставляет им не только вечную панацею от всех зол – усиленный труд, но и такие, например, ухищрения, как ограничение деторождения, всерьез советуя земледельцу не иметь более одного сына, дабы наследственный надел не дробился между несколькими сыновьями (Hesiod. Op. et dies, 376 слл.).

Вообще характерной чертой этого времени была растущая имущественная дифференциация, углубляющаяся поляризация собственности. Темы богатства и бедности являются одними из заглавных в архаической поэзии, нашем главном литературном первоисточнике. Стремление людей к наживе, вечный страх перед разорением и нищетой, необходимость соблюдения разумной, справедливой меры в делах собственности – все эти сюжеты социальной действительности на разные лады обсуждаются различными поэтами, крестьянином Гесиодом и родовыми аристократами Алкеем и Феогнидом, авантюристом Архилохом и исполненным уравновешенной мудрости Солоном. Из них всех Алкей, может быть, самым точным образом выразил всеобщее убеждение во всемогуществе богатства, в прямой зависимости социального значения человека от его имущественного состояния (Alcaeus. fr. 360).

Надо, однако, заметить, что богатство чаще было спутником знатности; характерное обязательное сочетание этих двух моментов и определяло высокое положение аристократии в архаическом обществе (ср. указания Аристотеля на принцип замещения должностей в досолоновских Афинах – по благородству происхождения и по богатству. Разумеется, и аристократы могли беднеть, и простолюдины становиться богатыми. Однако разорение знатного человека не означало для него полной и, во всяком случае, немедленной социальной гибели: у него оставались важные родовые связи, традиционный престиж, возможность, наконец, поправить свои дела, женившись на богатой простолюдинке (ср. по этому поводу: Theogn. 183-196). Между тем состоятельность, обретенная человеком из народа, в условиях традиционного господства аристократии не повышала существенным образом его социально-политического статуса, тогда как обеднение и обнищание буквально бросали его на самое дно, ибо это было сопряжено для него с утратою даже тех небольших прав, которые знать еще оставляла на долю народа, нередко даже, в случае большой задолженности и невозможности выплатить долг, с утратою самой свободы. Замечательным подтверждением массового обнищания и закабаления простого народа в архаической Греции может служить афинский материал, и прежде всего те данные, которые могут быть извлечены из показаний такого важного современного свидетеля, каким был Солон. А он определенно ставил себе в заслугу избавление родной страны от двух страшных бед – от задолженности, метками которой были усеявшие поля аттических земледельцев закладные столбы, и от внутреннего, очевидно, кабального рабства (см.: Sol. fr. 24).

Позднее Аристотель следующим образом – кратко, но четко –охарактеризовал состояние афинского общества на рубеже VII-VI вв. до н.э., накануне выступления Солона: «Надо иметь, в виду, что вообще государственный строй был олигархический, но главное было то, что бедные находились в порабощении не только сами, но также и дети и жены. Назывались они пелатами (что буквально означает «соседи», но здесь, по-видимому, также и «батраки») и шестидольниками, потому что на таких арендных условиях обрабатывали поля богачей. Вся же вообще земля была в руках немногих. При этом, если эти бедняки не отдавали арендной платы, можно было увести в кабалу и их самих и детей. Да и ссуды у всех обеспечивались личной кабалой вплоть до времени Солона... Конечно, из тогдашних условий государственной жизни самым тяжелым и горьким для народа было рабское положение. Впрочем и всем остальным он был также недоволен, потому что ни в чем, можно сказать, не имел своей доли» (Aristot. Ath. pol. 2. 2).

Недовольство массы общинников социальными тяготами, которые время обрушило на их головы, находило естественное выражение в неприязни к тем, кто на первых порах оказался в выигрыше, – к землевладельческой аристократии. Последняя, сильная экономически, обладала и вовсе подавляющим превосходством в сфере политической. В начале архаической эпохи знать почти повсеместно ликвидировала патриархальную царскую власть, тяготившую ее своею опекою и страшившую возможностями союза с сельским демосом и превращением в тиранию (как именно и случилось с Фидоном Аргосским). Сосредоточив всю полноту административной и судебной власти в своих руках, превратив общинные органы управления – совет старейшин и народное собрание – в орудия своего исключительного господства, оперев это господство, как на своего рода фундамент, на традиционное свое лидерство в исконных родо-племенных подразделениях, система которых, в виде цепи род – фратрия – фила, продолжала оставаться единственной формой организации общества, землевладельческая аристократия вела дело к созданию настоящего кастового государства, где народной массе была уготована самая жалкая роль…

Итак, в какой-то момент архаической смуты недовольство народа стало выливаться в открытые формы. Трудно, однако, сказать, как сложилась бы судьба сельского демоса в Древней Греции и насколько успешно сумел бы он защитить свои права перед натиском всемогущих денег, долговой кабалы и произвола знати, если бы как раз в это время не пришла ему помощь со стороны. Дело в том, что одни и те же процессы вели и к расслоению сельской общины, к обогащению знати и разорению крестьянства, и к росту города, к формированию нового сословия горожан. Последнее непрерывно пополнялось благодаря притоку в город всех тех, кто надеялся разбогатеть, приспособившись к новым условиям жизни, обратившись к новым доходным занятиям – ремеслу и торговле…

Homines novi (новые люди) заставляли считаться с собою. Выходцы из сельской местности, эти изгои, утратившие связь с общиною, становясь богатыми и почтенными горожанами, заявляли претензии на уравнение в правах с аристократами, на доступ к политической власти. И делали они это с тем большей решительностью, что, как изгоев, знать их ни во что не ставила, тогда как сами они, по мере роста их богатства, склонны были держаться о себе все более высокого мнения. Что могло быть более естественным в этих условиях, чем блок между двумя утесненными в ту пору сословиями крестьян и горожан, которые равно были недовольны засилием знати?..