Часть 2. Пять лет мирного милитантства

Глава II

…Асквит сделался премьер-министром около Пасхи 1908 года в виду отставки из-за болезни Кэмпбелл-Баннермана. Он оказался призванным на этот пост не в силу каких-либо особенных дарований и государственных заслуг и даже не в силу личной популярности — ни тем, ни другим он не мог похвалиться,— а просто потому, что никого более подходящего в то время не было на лицо. Он слыл за ловкого, хитрого и в некоторых отношениях беззастенчивого политика. Лучшая похвала, какую либеральная пресса нашла для нового премьера, состояла в том, что он «сильный человек». В политической жизни обыкновенно этим словом характеризуют упрямого человека, и таковым, как мы уже знали, являлся Асквит. Он был решительный противник избирательного права женщин, и нам было совершенно ясно, что на него не удастся воздействовать доводами и фактами. И поэтому настоятельнее, чем когда либо, выдвигалась перед нами необходимость действовать…

Часть 3. Революция женщин

Глава III

…Как только я несколько поправилась, я отправилась в Париж и испытала радость снова увидеть мою дочь Кристабэль, которая во все время нашей борьбы и лишений, старалась таить свое беспокойство и мужественно выполняла свою работу руководительницы…

Борьба затянулась на слишком долгое время. Нам предстояло отыскать и придумать способы сократить ее, довести до такого подъема и напряжения, чтобы правительство признало необходимость предпринять что-нибудь в пользу женщин. Мы уже демонстрировали, что силы наши неистощимы и неуязвимы. Мы показали, что нас нельзя победить, нельзя застращать, нельзя даже держать в тюрьмах. Поэтому, раз правительство заранее было обречено на поражение, наша задача состояла исключительно в ускорении его сдачи.

Положение в Парламенте, поскольку дело касалось вопроса об избирательном праве, было до очевидности безнадежно. Третьему согласительному биллю не удалось пройти во втором чтении, против него составилось большинство в 14 голосов…

В июне правительство объявило, что скоро будет внесен билль Асквита о реформе избирательного права мужчин, и весьма скоро после того билль этот, действительно, появился. Он упрощал процедуру регистрации избирателей, сокращал ценз оседлости до 6 месяцев и уничтожал ценз недвижимой собственности, множественность голосов и представительство университетов. Одним словом, он давал право голоса всем мужчинам старше 21 года и отказывал в нем всем женщинам. Никогда еще в истории суфражистского движения не было нанесено такого оскорбления женщинам, никогда в истории Англии не наносился подобный удар правам женщин…

Появлялись непрерывно признаки того, что женщины не станут уже удовлетворяться символическим милитантством. Так, например, в здании министерства внутренних дел в Уайтхолле были обнаружены следы попытки к поджогу. Такие же следы нашли на пороге жилища другого министра. Если бы правительство обратило внимание на эти предостережения и дало женщинам избирательное право, все серьезные акты милитантства, совершенные в дальнейшем, оказались бы предотвращенными. Но, как и сердце фараона, так и правительство ожесточалось, и в результате одно за другим быстро последовали милитантсткие выступления…

Был организован ряд нападений на лужайки для игры в гольф и совсем не из простого озорства, а с непосредственной и весьма практической целью напомнить равнодушной и самодовольной английской публике, что раз у английских женщин украдены их права—не время думать о спорте. Члены союза выбирали провинциальные клубы, где выдающиеся либеральные политики имели обыкновение отдыхать и развлекаться в праздничные дни, и выжигали кислотою большие плеши на дерне, портя на время приготовленные для торфа лужайки. Они иногда выжигали слова: „Право голоса женщинам", всегда же оставляли после себя указания, что женщины ведут борьбу за свое освобождение. Однажды, когда двор был в замке Бальмораль в Шотландии, суфражистки совершили набег на королевские лужайки для гольфа, и в воскресенье с рассветом оказалось, что все флаги заменены флагами ЖСПС с надписями: «Наделение женщин правом голоса означает мир министрам»; „Должно быть прекращено насильственное питание" и т. п. Лужайки для гольфа часто посещались суфражистками, чтобы задавать вопрос министрам. Две женщины последовали за премьером в Инвернесс, где он играл в гольф с мистером Мак-Кенна. Подойдя к ним, одна из суфражисток воскликнула: «Мистер Асквит, вы должны прекратить насильственное кормление»... Она не могла продолжать, потому что Асквит, побледнев от бешенства, спрятался за министра внутренних дел, который, забыв совсем о хороших манерах, схватил суфражистку, крича ей, что он сейчас бросит ее в пруд. «Что же, мы потащим вас с собою»,— ответили суфражистки, после чего завязалась весьма горячая схватка, причем женщины в пруде не оказались.

Эти выступления на лужайках для гольфа возбудили против нас гораздо большую враждебность, чем это могло сделать битье стекол. Газеты обращались к нам с призывом не мешать игре, которая помогает политическим деятелям ясно мыслить, но мы отвечали, что не видим такого влияния игры на премьера или Ллойд-Джорджа. Мы решили отнять у них и у значительного класса состоятельных мужчин их забаву, чтобы заставить их правильно мыслить о женщинах и о твердой решимости женщин добиться справедливости.

…Я получаю письма от людей, которые говорят мне, что они пламенные суфражисты, но что они не одобряют формы, принятые в последнее время милитантским движением, и умоляют меня убедить членов нашего союза не шутить с человеческой жизнью. Господа, если когда-либо милитантки шутили с человеческой жизнью, то только со своей собственной, а не с чужой, и я заявляю здесь, что никогда раньше ЖСПС легкомысленно не подвергал опасности человеческую жизнь, не будет делать этого и в будущем. Мы предоставляем это нашему врагу. Мы предоставляем это мужчинам. Не такова манера женщин. Нет, даже в сфере политической деятельности милитантство, подвергающее опасности человеческую жизнь, было бы неуместно. Существует нечто, о чем правительства заботятся гораздо больше, чем о человеческой жизни, — это неприкосновенность собственности, и мы будем бить врага, угрожая собственности. Отныне женщины, которые согласны со мною, будут говорить: «Мы не обращаем внимания на ваши законы, милостивые государи, мы ставим свободу, достоинство и благополучие женщин выше всех подобных соображений, и мы будем вести дальше эту войну, как вели ее до сих пор; и тот вред собственности или ее уничтожение, которые будут при этом произведены, нельзя будет поставить нам в вину. Вина будет лежать на правительстве, которое признает справедливость наших требований, но отказывается удовлетворить их, не имея перед собою доказательств, как оно заявило нам, предъявлявшихся правительствам прошлых времен, что требующие свободы серьезно предъявляют свое требование».

Я сказала им [женщинам]: „Будьте милитантками каждая по своему. Те, кто может проявить свое милитантство появлением в Палате Общин и отказе уйти оттуда, не получив удовлетворения, — как это мы раньше делали, — пусть делают это. Те из вас, кто в состоянии свое милитантство проявить выступлением перед партийной чернью на собраниях, устраиваемых министрами, чтобы поставить им на вид их измену своим принципам, — делайте это. Могущие выразить свое милитантство участием в нашей противоправительственной работе при дополнительных выборах, пусть делают именно это. Могущие пойти на битье стекол, — пусть бьют стекла. Наконец, те из вас, которые могут идти еще дальше и готовы нападать на идол собственности так, чтобы правительство поняло, что собственность подвергается серьезной опасности, благодаря вопросу о женском избирательном праве, как это было во время чартистского движения, — пусть делают это. И последнее мое слово обращаю я к правительству: я подстрекаю настоящее собрание к возмущению. Я говорю правительству: вы не посмели арестовать вождей Ульстера за их подстрекательство к возмущению. Арестуйте меня, если смеете, но если вы осмелитесь, говорю вам, что пока те, кто подстрекал в Ульстере к вооруженному восстанию и убийствам, будут находиться на свободе, вам не удастся держать меня в тюрьме. Пока мужчины-мятежники — и избиратели — находятся на свободе, до тех пор мы не станем сидеть в тюрьме, — все равно, в первом разряде или не в первом».

Предлагаю читателям, среди которых, несомненно, найдутся шокированные этим моим откровенным заявлением, поставить себя на место женщин, годами всецело отдававшихся неустанной работе для завоевания политической свободы женщин, успевших убедить и привлечь на свою сторону столь значительную часть избирателей, что, будь Палата Общин независимым учреждением, мы завоевали бы эту свободу уже давно, видевших, что этой свободы они лишены только благодаря предательству и злоупотреблению властью. Предлагаю вам подумать о том, что в своей агитации мы прибегали лишь к мирным средствам, пока не убедились, что они ни к чему не приводят, и потом в течение ряда лет применяли самую мягкую форму милитантства, пока над нами не стал издеваться кабинет министров и не сказал нам, что даст нам избирательное право только тогда, когда мы станем прибегать к. насильственным мерам, пускавшимся в ход мужчинами в их агитации за избирательную реформу. После этого мы прибегли к более резкому милитантству, но даже оно, в сравнении с милитантством мужчин во время схваток труда с капиталом, не можете быть признано насильственным. Во время всех этих стадий нашей агитации нас карали с величайшей суровостью, сажали в тюрьмы, как уголовных преступников, а в последние годы мучили и пытали, как ни в одной цивилизованной стране уже целое столетие не пытают уголовных преступников. И в течение всех этих лет мы видели разорительные стачки, причинявшие страдания и сеявшие смерть, не говоря уже о колоссальных экономических убытках, и ни разу мы не видели, чтобы хотя один руководитель стачки был наказан так, как нас карали. Мы, получавшие девятимесячное заключение в тюрьме за возбуждение женщин к возмущению, видели, как освобожден был правительством после 2 мес. заключения рабочий вождь, старавшийся вызвать бунт солдат. А теперь перед нами встала угроза гражданской войны, теперь мы ежедневно читаем в газетах отчеты о речах, в тысячу раз более зажигательных, чем какая либо из речей, нами произносившихся. Мы слышим, как выдающиеся члены парламента открыто заявляют, что в случае принятия Гомруля, Ульстер восстанет и будет прав. Ни один из этих людей не арестован. Напротив, им рукоплещут…

Что же все это значит? Почему приветствуется кровопролитное милитантство мужчин, а тюремным заключением и ужасами насильственного питания карается символическое милитантство женщин? Это просто объясняется тем, что мужской двойной кодекс половой морали, в силу которого жертвы сластолюбия мужчин признаются отверженными, тогда как сами мужчины избегают всякого общественного порицания, фактически господствует во всех сферах общественной жизни. Мужчины создают кодекс морали и хотят, чтобы женщины признавали его. Они признают, что мужчины поступают правильно и имеют на это право, если борются за свою свободу и свои права, но не имеют на это право поступающие таким же образом женщины.

Мужчины решили, что для них является позорным и малодушным оставаться спокойными и безмолвными, когда тиранические правители налагают на них цепи рабства, но для женщин это совсем не позорно, а, напротив, почетно. Но суфражистки решительно и целиком отвергают эту двойную мораль. Если мужчины поступают правильно, борясь за свою свободу, — и Бог знает, что представляло бы ныне собою человечество, если бы они с незапамятных времен не боролись за свободу,— то не менее правильно поступают и женщины, которые борются за свободу своих детей, которых они рождают.