Ф. Фон Бернгарди. Наша будущность45

Мы, немцы, уверенные в нашей силе и нашем культурном достоинстве, должны всеми средствами стремиться добыть политическую мощь, которая соответствовала бы нашему действительному положению… Оставаясь исключительно континентальной европейской державой и колониальной лишь по милости Англии, - мы погрузимся в то политическое ничтожество, в котором находились до 1866 г. «Мировое могущество или упадок» - это лозунг, навязанный нам историческим развитием. Третьего решения быть не может!

Наша задача заключается в стремлении к мировому господству, чтобы добыть германскому народу необходимое для его развития пространство и обеспечить германскому гению подобающее в мире положение…

Источник: Хрестоматия по новой истории. Часть II. 1870-1918. М., 1953. С. 289.

Дж. Гобсон. Империализм46

Введение. Национализм и империализм.

В топком хаосе неопределенных политических абстракций кажется совершенно невозможным нащупать все «измы» и каждый закрепить точным определением. Там, где смысл меняется так быстро и легко не только в зависимости от хода мысли, но часто и от тех искусных манипуляций изощренных политиков, которые имеют целью затемнить его, расширить или исказить, - тщетно требовать той определенности, какая необходима в точных науках. Широкая связь империализма с различными родственными понятиями облегчит нам определение его сущности. Национализм, интернационализм, колониальная политика – его ближайшие три сородича – одинаково неуловимы, одинаково обманчивы, и все четверо настолько изменчивы в отношениях друг к другу, что требуется крайняя осмотрительность со стороны людей, изучающих современную политику.

В течение XIX века устремления в сторону национализма или установления политического единства на национальной основе было доминирующим фактором в династических движениях и внутренним мотивом в жизни широких народных масс. Во внешней политике это стремление иногда принимало разрушительную форму, как это было, например, в Греции, Сербии, Румынии и Болгарии при их разрыве с Оттоманской империей и в Северной Италии при ее отпадении от противоестественного союза с Австрийской империей. В других случаях это была объединяющая или централизующая сила, расширявшая сферу народности, как это было в Италии и во времена панславистского движения в России. Иногда народность клалась в основу федерации государств, как это имело место в объединенной Германии и в Северной Америке.

Правда, силы, стремившиеся к политическому единству, шли иногда дальше, способствуя установлению федеративной зависимости различных народностей, как это было в Австро-Венгрии, Норвегии и Швеции и в Швейцарской федерации. Но общая тенденция сводилась к тому, чтобы объединить в крупные и сильные национальные единицы родственные между собой государства и провинции посредством изменчивых договоров и союзов, покрывших широкие пространства Европы после падения империи. Это было наиболее яркое достижение XIX века. Национальные стремления, проявившиеся в этом движении, обнаружились с полной очевидностью как в неудачах, так и в успехах на пути к достижению политической свободы; борьба ирландцев, поляков, финнов, венгерцев и чехов, сопротивлявшихся насильственному подчинению более сильным соседям или принудительному союзу с ними, выявляет во всей его силе могучее чувство народности.

Середина столетия была отмечена целым рядом особенно ярких «националистических» движений, причем некоторые из них нашли серьезное отражение в династических переменах, тогда как другие были подавлены или иссякли сами собой. Голландия, Польша, Бельгия, Норвегия, Балканы представляли широкую арену национальных битв.

Конец третьей четверти столетия застал Европу разделенной на большие национальные государства или федерации государств, хотя по существу в этом размежевании нельзя усмотреть окончательного завершения всего процесса, так как Италия до сих пор с вожделением смотрит на Триест, так же как Германия на Австрию в надежде осуществить свои вековые притязания.

Это увлечение национальными идеалами и династический строй государств, образованию и одушевлению которых оно способствовало, должны быть в значительной степени приписаны упорному и длительному сопротивлению, которое и великие и малые народности должны были оказать империалистическим планам Наполеона. Национальный дух Англии достиг благодаря напряженной борьбе такой высокой степени самосознания, какого она не видела со времен «долгих дней Великой Елизаветы». Иена сделала Пруссию великой нацией, а поход на Москву ввел Россию в среду европейских народов, как постоянный политический фактор, впервые раскрыв перед ней все богатства западных идей и течений.

Переходя от этого территориального и династического национализма к лежавшей в его основе идее расовой, лингвистической и экономической солидарности, мы заметим еще более удивительное явление. С одной стороны, местный партикуляризм, а с другой – смутный космополитизм должны были уступить место ферменту национального чувства, который проявлялся среди более слабых наций не только в форме упорного героического сопротивления политическому поглощению или территориальному национализму, но и в форме возрождения старых обычаев, языка, литературы и искусств; у более сильных народов он зарождал своеобразные притязания на роль «избранных» наций и возбуждал в них дух шовинизма…

Попытки перейти естественные границы национализма и поглотить ближайшие и отдаленные территории борющихся и не поддающихся ассимиляции народов умаляют его подлинную сущность и указывают на переход от национализма к ложной колониальной политике – с одной стороны, и империализму – с другой.

Поскольку колониализм выражается в переселении части народа на свободные или малонаселенные чужие земли, где эмигранты сохраняют полные права гражданства родной страны или устанавливают местное самоуправление, согласованное с ее учреждениями и находящееся в конечном счете под ее контролем, он может рассматриваться как естественное продвижение национальности, как территориальное расширение ее земельных фондов, языка и учреждений. Однако, в истории очень редко случается, чтобы колонии долго оставались в таких условиях, будучи удалены от своей родной страны. Они либо порывают связь с метрополией и устраиваются как отдельные национальные единицы, либо остаются в полнейшем политическом подчинении от нее во всех делах, касающихся высшего порядка управления, а в таком случае термин империализм так же уместен, как и термин колониализм…

Особенность современного империализма, рассматриваемого с политической точки зрения, заключается, главным образом, в том, что его одновременно осуществляют несколько народов. Наличность целого ряда соперничающих в этом отношении государств – совершенно новое явление. Основная идея империи в древнем и средневековом смысле слова заключалась в федерации государств под гегемонией одного из них, обнимающей весь известный и признанный мир, как его понимал Рим в своем термине «pax romana»… С падением Рима концепция единой империи, обладающей политическим авторитетом над всем цивилизованным миром, не исчезла…

…Империя отождествлялась с интернационализмом, хотя она и не всегда основывалась на идее равенства народов. Падение центральной европейской империи с последовавшим за ним ослаблением национального единства вызвало к жизни новое, возрожденное чувство интернационализма, которое в течение XVIII века вдохновляло интеллигентные круги Европы… Солдаты революции⁴⁷, босые и оборванные, прогнавшие дерзких реакционеров с французской земли, сражались не только за какое-нибудь национальное дело, но за дело, которое смутно сознавалось ими как общечеловеческое…

Подлинный сильный интернационализм, будь то форма или идея, подразумевает наличность могущественных, уважающих себя национальностей, ищущих союза на почве общих народных нужд и интересов. Такой ход исторического развития соответствует больше законам социального роста, чем зарождение анархического космополитизма индивидуальных единиц посреди общего упадка национальной жизни.

Национализм – прямой путь к интернационализму, и если между ними намечается антагонизм, мы вправе подозревать искажение его природы и целей. Подобным искажением является империализм, при котором народы, нарушая границы естественной ассимиляции, превращают здоровое соревнование различных национальных типов в разбойную борьбу соперничающих между собой империй…

Национализм, который ощетинивается злобой и весь проникнут страстью самозащиты, менее уклоняется от своей природы, чем национализм, сжигаемый жаждой обогащения и расширения за чужой счет… Между отдельными народами не было органического антагонизма, который мешал бы им развиваться друг подле друга и преуспевать. Тот же характер носил национализм и в начале XIX века, и приверженцы политики свободной торговли имели некоторое основание мечтать о быстром росте действенного, неформального интернационализма путем мирного, прибыльного обмена товаров и идей между народами, усматривая полную гармонию между интересами свободных наций.

Но национализм вышел из берегов, разлился по каналам империализма и тем разбил все эти надежды. В то время как сосуществующие народы способны взаимно помогать друг другу, не вызывая непосредственного антагонизма интересов, сосуществующие империи, преследуя каждая свою собственную империалистическую цель территориального и промышленного расширения, неизбежно становятся естественными врагами…