1.3. История современности

Природа человека. Смысложизненные ориентиры Нового времени. Польза, спорт, мода, игра, провокация, искренность

Повод для рассуждения

Когда герой этой книги был добрее, он любил ездить в поездах дальнего следования. Однажды ночью он сидел в зале ожидания на буфетной стойке и читал роман Достоевского. Он так увлекся романом, что не видел ничего вокруг, кроме небритого человека в мятом зеленом плаще и огромной коричневой шляпе. Человек сидел на бочке с пальмой и смотрел на автора статьи. После очередного заявления репродуктора об опоздании прибытия, человек встал и направился к автору. Старый и опытный герой сунул руку в карман и нащупал там два рубля. Но как он ошибался!

Человек подошел ближе и сказал:

- Милостивый государь, я вижу, вы читаете Достоевского?

- Да, читаю. - Пробурчал герой.

- Вы, наверное, любите Достоевского?

- Да, люблю.

- Достоевского надо читать. Он писал хорошо потому, что любил людей. Без этого он не смог бы так глубоко постичь человеческую душу. Вы понимаете Достоевского?

- Конечно! - Ответил наш герой.

- Достоевского понимают только те, у кого душа чистая, кто умеет сострадать. Его любят хорошие люди. Вы, наверное, тоже любите людей?

- Да. - Заметил герой.

- Тогда не откажите в любезности дать мне два рубля!

И они поняли друг на друга.

История, это - исторические мышление: осмысленное, целенаправленное, всеобщее. Она возникает в первобытной собранности духом.

После ритуала, похожего на языческий, они поднимаются в горы. Иногда увечатся, бывает, и гибнут, потому что это опасное занятие. Уцелевшие продолжают движение вверх. Зачем?

Если их спросить, они не найдут объяснения, но будут говорить про крепкую дружбу, почти братство туристов. Там, перед опасностью гор действительно присутствует чувство особой значимости своего мастерства, уместности и нужности, хотя нет там сверхъестественной дружбы и сплоченности. Эта радость несоизмеримо мала, сравнительно с опасностью. Они будут говорить про испытание себя, поднимаясь уже сотый раз, и значит, испытав девяносто девять раз и этим не удовлетворившись. Скажут про необходимость вырваться из рутины обыденности, пережить чудо новизны, хотя все это они уже видали. Еще начнут твердить про здоровый образ жизни. Могут даже и песню спеть, хорошую.

Зачем они поднимаются вверх? - Чтобы восхититься и пережить удивление. Вос-хищение, предложение неведомой силе похитить их, увлечь и вознести в глубину небес. В таком предложении скрыто желание раствориться, утратить себя. Это инстинкт смерти или безумная надежда на возможное обретение? Откуда у людей такое стремление к высоте, особенно распространившееся в XX веке? К высоте любой, даже не особенно высокой. Что им нужно, высота или глубина?

Здесь угадывается и отголосок Вавилонской башни, и Иона, жаждущий чрева кита, и подводное плавание Гильгамеша, и путешествие средневековых странников в поисках Небесного Иерусалима, завершающееся костром. Здесь и тяга к хорошей книге, к мудрой картине, к тонкой музыке, к глубине высоты, вырывающей нас за пределы жизненного мира. Среди туристов действительно непропорционально много поэтов если стилистически и не изысканных, то, зачастую, все же мудрых и проникновенных, но и изысканных до непотребства тоже. Здесь и гибель, духовное вырождение тех, кто не знает и не желает ничего подобного. Откуда?

- Если соль утратила силу: чем сделаешь ее соленою?

- Слезами.

О человеческом и бесчеловечном

Существуют теории смыслов, в этой статье большей частью используется феноменологическое представление, согласно которому смысл интенционален. Смысл обнаруживается тогда, когда человек угадывает во внешних предметах себя, свою природу. Тогда он как бы составляет с этими предметами одно целое. Смысл яблока в том, что оно вкусное, смысл нефти в том, что из нее делают бензин. Но что угадывает в самом себе человек, глядя в небеса и глубины? А предназначение?

Смысл вещей состоит в человеке, что-то в них находящем. Наполняя смыслом высоту, мы осмысляем самих себя, стремимся соответствовать своей природе, своему бытию. А предназначение?

Идея смысла появилась в философии почти одновременно с самой философией, первым, кто разработал смысложизненную концепцию, был, пожалуй, Платон. Смысл двойственен, в нем находят предназначение и одновременно это полагаемый, а порою, и творимый личностью смысл предмета. Яблоко предназначено для вкушания и любования, нефть для удовлетворения потребности в горючем. А для кого же имеет смысл сам человек, кому он нужен? Ведь явно недостаточно считать, что люди просто есть, что они ни зачем и нужны, лишь самим себе. Этого недостаточно, прежде всего, людям. Мало кому хочется быть бессмысленным и по большому счету абсурдным существом, окруженным пустотой.

Итак, смысл вещей заключается в личностной интенции человека и в предназначенности вещей. Но есть и третья сторона, обнаруживаемая в смысле анализом. Она обусловлена классическим различением сущего и должного. Каков мир есть и каким он должен быть, чтобы человек чувствовал себя в нем "по человечески"? Смысл как должное становится мечтой, надеждой, потребностью. В ходе экзистенциального диалога должное превращается в общекультурные идеалы, личностные интенции и предназначения оборачиваются общими ценностями. Если понимать под культурой совокупность ценностей и идеалов, то она складывается в осмыслении людьми своего мира. Без смысла нет культуры.

Но как быть, когда сам субъект смысла не имеет никакого смысла в своей жизни? В этом случае, культура лишается основания и становится похожей на культуру бактерий или растений. Она оказывается искусственной средой, бутылью гомункулуса, подводной лодкой в глубине бездонного и безповерхностного океана, ее обязательно раздавит абсолютное и бесконечное давление.

Кто интенционально обусловил смысл человека, кто нас предназначил и сравнивает, какие мы есть и какими должны быть? Попросту говоря, есть ли смысл в жизни? К этой проблеме мы относимся иронично, видимо, потому, что ирония - форма свободы, она освобождает от вопроса, на который мы не в силах найти ответ, она принижает значение вопроса. Но вопрос от этого не исчезает и сам собой не решается. Мы это понимаем, вероятно, лишь к старости, когда оборачиваемся назад и думаем, не зря ли мы жили. Я вынужден утверждать, что в центре проблем бытия и истины находится проблема смысла жизни. Когда мы имеем его, культура развивается, когда мы его утрачиваем, культура гибнет. Какой смысл мы находим в самих себе, такова и культура.

Кто находит в жизни смысл, тот и живет, остальные просто гибнут. Их гибель увлекательна, они предлагают жить для себя, во имя детей или Родины, для гор, и это кажется правомерным. В такой жизненной программе таится глубокое убеждение, что больше жить не для чего, значит, и незачем. За границами их жизненного мира расширяющаяся пустота, способная вовлечь в свою орбиту всех, уничтожить человечество, если оно вдруг поймет, что надо не жить, а выживать вопреки абсурду существования. Надо просто как можно дольше продержаться в жизни и обеспечить базу для других поколений или уйти от них. Но зачем, если достоверно известно, что жизнь завершается неизбежной пустотой, окончательным небытием и для потомков, и для всего человечества?

Тот, для кого нет пустоты за пределами СССР, Европы, США и т.д., называет это "Высшим" и прирастает к Высшему душой. Он тоже не знает зачем, но понимает, убежден, что жить надо, что в самой жизни есть высший смысл, и она никогда не кончается, потому что мыслящая жизнь человека связывает его с тем, что выходит за рамки зримого мира.

Видать, и высший смысл неоднозначен. Можно быть в нем, имея его как внутреннюю необходимость, как основание собственного качества человечности. Можно однако и сочинить его самому, всей душой уверовав в продукт своего воображения. Сочиненный смысл способен создавать и партии, и церкви, направлять судьбы народов и двигать (подвигать) в горы.

Бытие в смысле указывает на предназначение, составляющее суть нашей человеческой воли. Я хочу, в двадцать лет я желаю, а в пятьдесят лет я хочу знать, чего я хочу.

Предназначение - нить, связывающая с основной задачей жизни и с тем, откуда мы эту задачу получили. Мы живем, порою, не зная о своей осмысленности, не думая о ней, а жизнь эта может оказаться и бытием, и выживанием.

Бытие человека, истина его жизни есть предназначение. Человек обладает бытием и смыслом по природе своей, не имея их, он не имеет и человеческой природы. Он только обликом человек, но не сущностью. Он воспитан, идеологически подкован, он душою сросся со всеми правилами и обрядами, с институтом церкви, партии, народа и др., и пр., и т.д. (но не и т.п.?). Он прекрасно образован, укоренен в традициях, имеет развитое сознание, но лишен разума, смысла и бытия.

Смысл, это внутренняя энергия разума, а не сознания, то, что направляет человека к цели. Смысл заставляет чувствовать проблемность собственной жизни. Не в поиске смысла состоит проблема жизни, а в его наличии. Мы живем тогда, когда недовольны собой и своими действиями. Это значит, что мы ставим перед собою цели, а достигнув их, обнаруживаем их никчемность и живем дальше. Но в погоне за целью, мы наполняемся смыслом, связывающим нас с тем, что всегда ускользает от взора и уводит в глубину, где прячется высшее. Мы ли формируем себя, нас ли нечто формирует, подготавливая к недосягаемому?

Да дождь и снег, да ветер - вечный жид,

да каркающий крест вверху кружит,

да женщина на камушке сидит.

Да комаром звенящая тоска,

да облаков замшелые бока,

да в небе утонувшие века...

(Йорик, цит., как бы, по памяти)

Высший смысл не однозначен, потому что не однозначен человек, у него есть свобода выбора. У него есть этот тонкий странного происхождения страшный инструмент, с помощью которого он укрепляет свою природу, человеческую либо бесчеловечную.

Человек убеждается в своем материальном, бездуховном происхождении и невольно разрывает нить предназначения. Теперь он в свободном плавании. Он сам выбирает дорогу из бесконечного числа равнозначных путей, обнаруживает иллюзорность целей и отсутствие задач и останавливается в растерянности. Сознание есть, а разума и смысла нет.

Но я, ведь, способен осознать бессмыслицу такого существования, обнаружить свою природу в духовности, а не в материальности и продолжить путь. В духовности сущность смысла, а смысл же - ее проявление.

Дух - смысл - разум. Дух как внутренняя необходимость разума наполняет душу и через жизнь создает ее человеческие культурные формы: традиции, обычаи, обряды, ритуалы, весь объем ценностей и значений, все, что объединяет людей в нации, религиозные общины и т.п. И опять перед нами развилка, требующая свободы выбора. "Направо пойдешь - коня потеряешь, налево пойдешь - жизни лишишься".

Во всем общественном организме дух присущ лишь человеку. В культуре же воплощены ценности, созданные людьми на основе их природы, человеческой или бесчеловечной. Культура, это - продукт и расцветающего, и угасающего разума. Она творится разумом, а воспроизводится сознанием. Сознание же, лишенное разума и данного разумом созидательного импульса долго не живет. Примешь за смысл очевидную, легко находимую духовность культуры и попадаешь в плен все той же материальности существования.

Культура - проблемная духовность, сомнительная, она нуждается в непрерывной подпитке из глубин разума живого человека. Каждое поколение создает ее заново. А если поколение вязнет в традициях, обычаях и институтах, оно превращает культуру в пустую и бездуховную сумму норм угасающей цивилизации. И опять мы не живем, а выживаем.

Человечное и бесчеловечное в людях, это значит, осмысленное и бессмысленное, живое и мертвое, бытие и его иллюзия. Кто я по своей природе? - Такова, вероятно, фундаментальная задача, которую человек должен решить в течение жизни. Для себя он должен ее решать, а не для других, не стоит навязывать другим свои решения. Смысл жизни в том, чтобы соответствовать своей природе, собственному предназначению и интенционально полагать эту природу в культуру.

Для выживающих "вера" только слово, он видит лишь поверхность вещей и живет в мире как в бесконечном разветвлении коридоров. Он уходит в лабиринт, подобно неизвестным греческим героям, рискнувшим пуститься на поиски Минотавра без путеводной нити. Для них за каждым углом неожиданный Минотавр. Они сражаются, им, пожалуй, невозможно объяснить, что это бессмысленно.

Живущие же в слове "вера" угадывают глубину, которую не надо прояснять, потому что поверхности нет. Поверхность вещей всего лишь граница, за которой скрыто нечто такое, что делает их жизнь мыслящей и никогда не завершающейся. У них за поверхностью бесконечный простор без подвальной тьмы космоса, где свет.

 

Я чувствую вес души

и запакован в мир

как воздуха пузырек

в тесную плоть реки.

Люблю судьбы поперек,

живу вдоль тоски,

или, лицо расцарапав в кустарнике дня,

думаю: "Все это для..."

 

Иммануил Кант узаконил раздвоенность предзаданного и полагаемого, различив трансцендентное и трансцендентальное, то есть, априорное для разума, приходящее из иного мира, дорога к которому проложена внутри нас, а дверь в которое - неосознаваемое, трансцендентное человеческое "Я". И трансцендентальное - полагаемое самим человеком, созданный либо воплощенный им мир культуры. Культура тоже априорна, но ее априорность вторична по отношению к "Я".

Человеку как бы предлагается выбор: жить для культуры или для неизвестной трансцендентности. Быть ли ему предобусловленным, самому обусловливать свою жизнь или искать способ сочетания обоих направлений, памятуя, что ничего в мире не бывает зря и если есть "Я", если есть культура, то они оба для чего-то нужны. В хоровых песнях туристов у костра, кстати говоря, есть что-то от воя, настолько древнее и глубокое, что к культуре уже отношения, кажется, и не имеет, по крайней мере, к сегодняшней.

Так или иначе, но без корреляции смысловых, и сильнее скажу, смысложизненных ориентаций разных людей между ними невозможно взаимопонимание, а значит, не возможна никакая цивилизованность. Из-за этого данное рассуждение приобретает некоторую актуальность в России.

Совпав и укоренившись во всеобщей природе человека, смысложизненное единство множества людей придает любой осознанной перспективе общественного развития характер идеала. Идеал - не сама перспектива, не утопия и не рассчитанное будущее. Все это становится идеалом лишь тогда, когда понимается людьми, когда в перспективе находится смысл. Либо обнаруживается тот смысл, что запрограммирован "свыше", либо угадывается смысл человека свободного, самообусловленного, создающего себе жизненный мир по своему образу и подобию, либо находится какое-то сочетание первых двух. Идеал коллективен, а смысл индивидуален, трудно сказать "идеал жизни", звучит неуклюже, а "смысл жизни" вполне приемлемое словосочетание.

В каждую эпоху и смысл жизни, и идеал связаны со свойственным эпохе представлением о человеке. Анализ европейской культуры по этому признаку складывается в следующую картину сменяющих друг друга эпох. Первобытная культура представляет человека как силу, противостоящую другим силам мира в борьбе за жизнь. Античная культура первостепенным находит в человеке начало героя, противостоящего богам и року. Для средних веков идеал человека заключается в святом подвижничестве, в стремлении к недосягаемым на Земле Небесам и в противостоянии с низменным, дьявольским корнем.

Для Возрождения человек - универсален, он гений, в котором высшее уже составляет его природу, потенциально присуще и нуждается не в достижении, а в развертывании, актуализации и воплощении. Новое время, начиная с века Барокко, считает истинно человеческим началом разум как предметно ориентированное и методическое мышление, приносящее пользу. Эпоха Просвещения задается вопросом: как обрести разум, и находит ответ в образовании и воспитании, там человек, это - энциклопедист. XIX -и XX века выступают с идеалом абстрактного человека, довольно разностороннего, но соответствующего различным, в первую очередь, технологическим стандартам: физиологические нормы, стандарт обуви, одежды, условий труда, жизни, размер заработка, рациональные нормы питания, отдыха, здоровья и т.д. Реальный человек, конечно, не может всецело уместиться в такие нормы без деформаций, но способен втиснуться в них, ущемляя духовность.

Если представить такую эволюцию графически, сознавая, конечно, иллюстративную условность подобных графиков, то получается следующее (см. рис.2)

В данном графике ось абсцисс представляет некую природу человека действительного, то, что роднит всех людей на земле во всех странах, культурах и во все эпохи, то, что предзадано человечеству изначально как человечность. А ось ординат выражает степень соответствия идеи человека в различные культурные эпохи этой "предельной" природе.

Рис. 2 Линия эволюции природы человека