Ситуация

Ситуация, это - очевидная необычайность жизни, обусловленная непрерывным сосуществованием с непознанностью.

Я живу как целое вместе с моей непознанностью, это значит, что я непрерывно наблюдаю и переживаю границы своих возможностей, присущих мне "здесь" и "теперь", нахожусь в ситуации. Ситуация рождается от непознанности, и превращает меня и мой мир в нечто необычайное. Я оказываюсь на самой границе ойкумены. Необычайность удивляет, а удивление ставит передо мною проблемы.

Сами для себя мы известны отчасти; понимаем себя целиком во всей нашей полноте, но знаем лишь в малой степени, однако, живем как целое. Мы понимаем себя потому, что наш внутренний мир дан нам непосредственно, он и есть то, что каждый из нас обозначает словом "Я". Нам понятно лишь то, что соотносится с этим "Я", соответствует ему и понятно лишь в том, в чем вызывает отклик "Я". Душа отзывается на внешний мир и этот отзыв мы зовем "пониманием". По-нять, означает "взять", "иметь" как свое.

Живем среди других: люди и не-люди - вещи, животные, растения, все это мы тоже знаем поверхностно, но, зачастую, уже и не понимаем. Они не даны в знании как целое. Что-то известно, что-то другое предугадываемо и додумываемо. Другие отражены в наших душах, в мыслящих жизнях, оставаясь Другими и выступая носителями тайн.

Другие отражаются в нас как носители тайн, это и наполняет нас таинственностью. Множество различных тайн объединяются нашей целостностью, интегрируются, кристаллизуются на основе нашего "Я" и превращаются в самообусловленную целостную Тайну нашей души.

И в душе поселяется абсолютная ясность и понятность моей самобытности, соседствуя с интегрированным образом Другого, хранящего огромную Тайну и превращающего эту Тайну в нашу таинственность от нас. Так "Я" становится одной неразрешимой ситуацией, родоначальницей всех человеческих проблем.

Другое выступает для человека миром, не тем, правда, большим миром, чьи синонимы Космос, Вселенная, но и не мирком обыденности. Это - мир человеческой жизни, состоящий из совокупности Других, напрямую вовлеченных в мою жизнь, известных мне, и из скрытой за ними Тайны. Центром такого мира являюсь "Я", эти миры у всех людей различны. Я не могу жить в мире, о котором не имею никакого понимания и раскрываю его тайну. Истина же состоит в том, что в своем мире я творец, подбираю его по своему вкусу: ссорюсь, мирюсь, расхожусь или дружу, соучаствую с другими, подчиняюсь им или сам диктую условия, но все это делаю я.

Вероятно, я предобусловлен сосуществующей со мною непознанностью, и выбор мой тоже предобусловлен. Но это лишь вероятность, непознанное нельзя знать. Поэтому я и возлагаю на себя ответственность за свой мир, и учусь нести свой крест, надеясь, что это не зря.

В самом деле, ведь для каждого предмета моего мира я тоже Другой и наполняю его тайной. Моя тайна возвращается ко мне, и получается, что это я лукаво улыбаюсь в ответ на обращенный мною ко мне же вопрос: "Кто ты?" Я раскрываю тайну и отвечаю на вопрос, интенционально проецируя свое самобытие, эту ясную и понятную область на Другого, как на символ. Я расшифровываю символ, и нахожу разгадку: "Мир", это - "Я". В глубине души, человек - ребенок, он доверчив и не может быть иным, его смерть является утратой доверия к Другому.

Я наполняю великую Тайну своей души собственной самобытностью. Тайна держит меня в напряжении, во мне есть и "Я", и мое Другое, они спорят между собой за меня, а мне предоставляют выбор: Быть собой или быть другим. Любая ситуация скрывает именно такую альтернативу.

Быть собой, значит, отказаться от другого: от вещей, людей, экономики, политики, родины, церкви, от счастья общения и от горя войны, но, зато быть собой, это - удержать и взлелеять разум как свое основание, а вместе с ним и тайну разума, его природу - дух. А быть другим, значить, все это сохранить, но отказаться от себя, от разума и от духа.

Отказаться? - Нет ли другой возможности, нельзя ли примириться, соотнести бытие собой и бытие другим? Где границы заповеди любви: к Богу, к ближнему, но и к врагу, любви, избавляющей от смерти?

Удивление

Воспользуемся еще раз гуссерлианским принципом "эпохе", запретим себе любые высказывания о прошлом на основе знаний, полученных сегодня и совершим личностную подстановку.

Представлю, будто я - пещерный человек и мой мир ограничен пещерой, ближайшей речкой, где я ловлю рыбу и соседним лесом, где я охочусь, а мои женщины собирают ягоды, грибы и коренья. А за границами моего леса далеко-далеко в синей дымке угадываются контуры неизвестности. Сегодня я знаю, что это - другой лес, за ними - горы, в небе - облака, под водой моей реки - дно, а над ним плавает пучеглазый окунь. Но это сегодня, когда я могу заглянуть в географический атлас, в справочник, спросить у соседа - опытного рыбака, а тогда, в предначальную эпоху?

В ту пору мой мир куполообразен, он окружен горизонтом, а в центре круга - Я. Куда бы я ни шел, этот круг перемещается со мной. И для меня теперь становится ясным, почему все чудеса приходят с неба, потому что оно начинается на уровне моих ног, там, где небо смыкается с землей. Ясно, почему они приходят из-под земли или из-под воды, потому что под эти поверхности я еще не умею заглянуть.

Я вижу неизвестное, откуда на меня обрушивается нашествие чужих племен, которые для меня не люди, потому что я их не знал, они - силы чудесные, и я должен сам быть силой, чтобы им противостоять. Они не люди, они - чужие, я их не знаю и звуков, издаваемых ими не понимаю. Оттуда приходит большое, мохнатое, бурое чудо, и взрыкивая, крадет рыбу из моей реки, нападает на моих женщин. Оттуда, из-под поверхности реки высовывается пучеглазая морда и смотрит мне прямо в глаза.

Мой мир есть мой дом, это - мое, это я сам, потому что каждая деталь дома от камня у входа до сломанной ветки в лесу полны для меня смыслом, имеют значение, понятны. А рядом происходит нечто непредсказуемое. И мой дом, который я хорошо знаю, порою ведет себя неожиданно. Я брат своему брату медведю и вправе рассчитывать, что, если поздней осенью попрошу у него шубу поносить, то он расстегнет пуговицы, снимет и даст. В самом деле, зачем ему зимой шуба, если он все равно спит в берлоге. Конечно, он поступит по-родственному, а он вместо этого бросается на меня и дерет когтями!

И тогда, видя необычайность своей жизни в собственном доме, я у костра воображаю такой мир, в котором всему неизвестному находится место: и рыкающему чуду, и синим контурам вдалеке, и подводному миру, и облакам, и злобе брата моего медведя. На основе известных мне деталей я конструирую целое, где и мне место есть. Я проецирую известное на неизвестное и вношу поправки, объясняя причины их вторжения в мой дом.

Конечно, я должен быть силой, прежде всего богатырем и рычащее чудо, рыча, прогнать дубиной. Но как быть с теми, что за рекой?

Понимая себя одушевленным, я представляю непознанное миром душ. Позднее это станет трансцендентным, духовным миром, сущностью, истиной, но это - позднее, когда появится философия и попытается удержать целостность мира, раскалывающегося на субъект и объект, это позднее, когда начнется эпоха религий. А сегодня мне мало физической силы, я должен иметь интеллектуальную силу шамана, чтобы вступать в общение с душами, населяющими непознанность.

Я богатырь, мне доступна сила медведя, но недоступны невидимые силы, живущие за рекой. Они, однако, доступны шаману. В этом мире душ находится и страна невидимых уже предков и у шамана там есть знакомства и связи.

Никто не знает момента своего рождения и смерти, человек воспринимает свою душу как нечто самое устойчивое. Он боится боли, увечья, болезни, он боится переезда в страну мертвых потому, что она необычайна для него. Так современный человек не сразу решается на переезд в незнакомый город, в чужую страну, перехода на работу в чужой коллектив. Но первобытность не боится самого момента смерти, потому что ничего подобного нет.

Человек снаряжает умершего в дальний путь и отправляет с ним контейнер с самыми необходимыми вещами: оружие, кухонная утварь, знаки отличия, заменявшие в давнюю пору документы, а самые гуманные племена отправляют с ним и жену, потому что не может человек без жены.

Душа способна жить самостоятельно от тела, таков основной принцип анимистической культуры. Этот принцип активно используется шаманом. В случае общественной необходимости он отправляет свою душу в командировку: с кем надо переговорить, кому надо - смазать губы салом (подмазать), поинтриговать, пройти по ведомствам, если очень нужно, добиться приема у Самого. В советские времена именно за этим ездили в министерство, сегодня для шаманской работы предназначены депутаты.

Первобытный человек есть сила, живущая в мире сил. И "Я" - богатырь и шаман - имею силу человека как единичного существа, но из непознанности обрушиваются племена, стада, засуха, косящая все деревья в лесу, землетрясения, колышущие все горы. Противостоять им, значит, у себя найти силу коллектива и мне становится нужной политическая воля вождя, его авторитет.

Богатырь, шаман и вождь - мощь, разум и воля, их мистика сохраняется по сей день. В ХХ веке уважение обеспечено могущественной биологической машине Шварцнегера, увешанного железными машинами для увеличения физической силы, деревенскому силачу, не знающему и не умеющему ничего, кроме как поднять одной рукой десять пудов. Уважение обеспечено не образованности, а разуму, пусть даже невежественному, но отчетливо различаемому, когда он есть. И уважение обеспечено воле, творящей и президентов, и воровские авторитеты, воле, даже если за нею не стоит ничего, кроме непреклонного "Я хочу".

Богатырь, шаман и вождь - первые фигуры мировой истории, позволявшие человеку быть силой, противостоящей одушевленным силам непознанного, того, что сегодня называют "природой". Почему же только противостоящей?

Первобытность не всю вселенною представляет одушевленной и не все вещи мира находятся в кровном родстве с человеком, но только те, что характеризуют его жизненный мир, а он невелик, он заканчивается у горизонта. Если горизонт совмещается с физическим препятствием, например, с берегом реки, с поверхностью земли, то мир заканчивается здесь, а все, что за его пределами - чужое, не такое, как Я, может быть, дружелюбное или нейтральное, а может быть, и враждебное.

Сегодня отголоски первобытного неба можно увидеть под куполом православного храма или мечети. За границами же мира современной первобытности чужие города, страны, культуры, подвалы домов, правительства государств.

Человек удивлен, наблюдая границы своего мира, он пребывает у-дива, у дэва, у дао, у деуса, у Зевса, у дзеус-питара, у юс-питера, у Юпитера, на тех границах, где угадывается действие необычайных сил.

В позднемифологическую эпоху, когда родились древнегреческие боги, персонифицированные и антропоморфные силы, когда выстроилась их иерархия, человек вступил в противостояние с богами и стал героем. Героизм характеризовал его всеобщую природу в течение всего периода античности.

Уже Космос, уже Логос и Рок, уже Аид с мрачным Гадесом. Мир все отчетливее распадается на две противоборствующие половины - свет и тьма, любовь и вражда, единство и множественность, разделенность вещей. Героизм трагичен, комичен и фаталистичен. В эту эпоху разум первобытности создает представление о смысле, о том, зачем он нужен. Проблема смысла ясна Платону: смысл жизни в том, чтобы воскреснуть, потому что называемое нами "жизнью", на самом деле, смерть, а жизнь там, где эйдосы, где высший и чистый полуденный свет (Зевс, в переводе с древнегреческого, свет).

Смысл характеризует разделенную эпоху, это попытка человека ответить для себя на вопрос: кто он такой и зачем он нужен? Смысл трояк, он предзадан нам, он одновременно, обусловлен нами и он - должное, то, что и как должно быть на самом деле.

Любопытство и воображение

Первая проблема, с которой, вероятно, встречается человек, окрашена любопытством. Скорее, любопытство и есть самая главная проблема, оно нерасторжимо привязывает меня к необычайности, к непознанным далям. И мне становится интересно. Это не тот интерес, каким мы его сегодня представляем, не элемент психики, пригодный для разработки абстрактных экономических или социологических теорий. Мой интерес есть мое любопытство, увлекающее все мое мышление, а иногда и меня самого.

Сидя в пещере у огня я воображаю, но это не поэтическая произвольность. Зная себя одушевленным, смутно чувствуя свою целостность и собственную индивидуальность, я стараюсь представить мир, охваченный мною, мир как мой дом, где все новое расставляю, словно посуду по полочкам. Мне ведь жить в этом доме! Если я буду не прав, то меня съедят.

Тогда рождается разум как мышление ситуационное, укорененное в необычайности и проблемное. Разум пограничен, то, что мы знаем в нем тождественно тому, чего мы не знаем, рациональное в нем соседствует с внерациональным. Он проблемен, это - такое мышление, которое ставит проблемы, одновременно решая их, и решает, обнаруживая новые проблемы. Его проблемой является порождающая его ситуация, он, следовательно, сам для себя проблема. Он указывает цель решения и, тем самым, останавливает изменение. Он отбрасывает необычайность и погружает человека в обыденность, где все решено и никаких проблем нет. А тогда, в обыденности он исчезает за ненадобностью и мы снова окунаемся в пучину, требующую разума. Никто не любит однобокости.

Разум - посредник, стол переговоров, это - мышление, удерживающее противников в союзничестве и не дающее им погубить друг друга.

Я живу действуя и бездействуя, все это проявляется в словах и поступках. Как разумно мыслящее и человечное существо я поступаю среди людей и вещей. Слова и поступки объективируют мое внутреннее содержание, и тогда человечность попадает в культуру, а я становлюсь ответственным. Я отвечаю за себя, следовательно, за всех, таких же как я, объединенных общей человечностью. Я отвечаю за саму человечность, значит и за человечество, и за мир, в котором оно живет.

Я отвечаю потому, что соучаствую с многообразием других в деле создания и человечества, и мира человеческой жизни из предзаданных условий. Не тем соучаствую, что своей могучей дланью творю Вселенную или глубокомысленно думаю о Великом, а тем, что торгую на базаре, строю дома, пишу стихи или преподаю в школе. И каждым шагом своим, каждым поступком, каждым отказом от поступка, каждым словом я демонстрирую кто я такой по своей истине, по своей сущности, ссорюсь, мирюсь, увлекаю других, сам увлекаюсь и вплетаю свой узор в общечеловеческий ковер жизни.

* * *

По внешним признакам, со стороны своей формы разумом является упорядоченное мышление. Содержание же его характеризуется взаимосвязанными понятиями: удивление, любопытство, воображение и т.п.. Такие понятия архетипичны и общечеловечны. Если разум упорядочен извне: традициями, обычаем, обрядом, обстоятельствами, образованием, то его источником служит общественное "Мы", наше "бытие другим", тогда это по природе своей социальный разум. А в том случае, когда он упорядочен изнутри: целью, смыслом, когда он самообусловлен, а следовательно, свободен, то основой выступает личное "Я", это индивидуальный разум, созданный человеческим "бытием собой".

Индивидуальное и социальное в действительном разуме всегда едины, "Я" легко превращается в "Мы", а "Мы" в "Я". Строго говоря, человек всегда идентифицирует себя как "Я", даже если этого местоимения нет в его словаре, как нет личного местоимения в древних языках, либо его значение понижено. Человек знает, что это именно он и отличает себя от богов, демонов, деревьев, медведей и других людей. Если его "Я" по происхождению есть родовое "Мы", он и к нему относится как к "Я", распоряжается им, не заботясь, откуда оно взялось.

Можно провести аналогию: когда человек покупает зеркало, в магазине за ним следят десятки глаз, а зеркало не велят трогать руками. Стоит же ему заплатить за покупку, глаза отворачиваются и он вправе распоряжаться покупкой по своему усмотрению, хоть разбить зеркало прямо у прилавка, теперь это - его зеркало. "Я" - источник субъективности, либо социального духа культуры, либо просто духа, внутренней необходимости и человечности его мышления, приходящей откуда-то из внекультурных глубин.

"Я" и "Мы" едины друг с другом в живом мышлении, но крайне важно, какое из этих двух местоимений для человека первостепенно, на каком он ставит ударение. Тогда "Я" либо подчиняет себе "Мы", либо само подчинено ему.

Для нас же в этой книге важно, что разум содержит в своей природе необычайность, встречу с тем, что вызывает удивление и находится за его пределами. Такая внеразумная сторона разума заставляет осознавать, дистанцироваться и разумно мыслить. Внеразумие не только внешнее по отношению к разуму, но и внутреннее для него. Именно это обстоятельство роднит разум цивилизованный с первобытным и позволяет человеку искать первобытность в самом себе, обнаруживать ее современные проявления.

Однако, обозначенная выше архитектоника разума заставляет прибегать к особому методологическому принципу, который мы и называем "личностной подстановкой". Дело в том, что ни традиционная логика, ни операционализированные методы не позволяют отчетливо представить мифопоэтическую структуру мышления, его дорациональную сторону, его духовность, из которой-то и выплескиваются интуитивно ясные идеи. Нужны феноменологические приемы. Первобытность слишком глубоко упрятана в личности, прежде чем увидеть в другом, ее надо сначала усмотреть в себе. Для этого же первобытного человека надо понять не интерпретируя в пространстве научный теорий, а так, как мы понимаем соседа по дому, просто по человечески.