Кругосветные экспедиции начала XIX в.

Самым заметным новым явлением в русской этнографии начала XIX в. был выход ее на широкую мировую арену. В XVIII в. этнографический горизонт русских образованных людей был в значительной мере замкнут пределами Русского государства. За этими пределами даже страны и народы Европы, соседние страны Азии были мало известны; исключением был в известной степени лишь Китай. Хотя в XVIII столетии многие русские ездили в европейские страны — одни учиться, другие за развлечениями,— но описаний путешествий, сколько-нибудь заслуживающих внимания, очень мало. Наиболее богаты материалом известные «Письма русского путешественника» Н. М. Карамзина, побывавшего в 1789—1790 гг. в Германии, Швейцарии, Франции и Англии. Наблюдения его разнообразны и зачастую серьезны, но перемешаны с патетическими и сентиментальными излияниями.

С первых же лет XIX в. были решительно прорваны прежние рамки. Это связано прежде всего с началом русских кругосветных экспедиций.

Большие кругосветные экспедиции (1803—1849) были непосредственно вызваны экономическими и политическими причинами: необходимостью установления прямой связи с недавно приобретенными Россией владениями в северо-западной Америке (Аляска, Алеутские острова) и организации снабжения основанных там колоний. Плавания русских моряков через Охотское и Берингово моря в Америку совершались, как мы знаем, еще в. XVIII в.; уже тогда они принесли немало и этнографического материала. С начала XIX в. плавания туда получили гораздо больший размах,— и научные результаты их стали неизмеримо более широкими: они охватили почти все части света. Перед русскими моряками ставились разносторонние задачи, лишь частично связанные с первоначальной узкой целью — сообщения с российско-американскими владениями. Речь шла теперь о больших географических исследованиях, открытии новых земель и островов, описании заокеанских стран. Всего кругосветных экспедиций было за интересующий нас период до 40.

Путешествия в зарубежную Европу

О народах зарубежной Европы наиболее интересные и содержательные этнографические сведения привозились офицерами русской армии и флота, участниками заграничных походов 1805—1814 гг. Многие из этих офицеров были люди прогрессивного образа мыслей, и все — очень патриотически настроены. Это не были туристы, объезжавшие знаменитые города и курорты Европы: война бросала их и в глухие деревни, сталкивала с простыми людьми. В этом отношении особенно характерны заметки Владимира Броневского, Федора Глинки, Николая Бестужева.

В.Броневский, морской офицер, был участником славной кампании русской эскадры, совершившей переход из Кронштадта в Средиземное море и там воевавший в 1805—1810 гг. против французов и турок. В книге «Записки морского офицера в продолжение кампании на Средиземном море под начальством вице-адмирала Д.Н.Сенявина, 1805—1810 гг.» (ч. 1—4 СПб., 1818— 1819) он подробно излагает свои впечатления от виденных стран. Броневский хвалит порядок и деловитость англичан, чистоту и благоустройство английских городов, трудолюбие и искусство английских крестьян, отмечает их зажиточность; восхищается конституцией, законностью, правовым порядком Англии. Однако он видит и рост бедности, нищенства среди англичан и высказывает опасение, что англичане «кажется... взошли на последнюю степень возможного в человеческих постановлениях»,— и за этим может последовать падение.

Попав к берегам Сардинии, в порт Калиари, Броневский отмечает бедность итальянцев, грязь и запущенность города, но также и общительность жителей. Несколько раз посетив Палермо (Сицилия), русский моряк описывает подробно и ярко нравы сицилийского населения, обнаруживая большую наблюдательность. Он не закрывает глаза на их отрицательные стороны: очень много монахов, нищих, воров, убийц. Причину многочисленности нищих Броневский указывает — весьма односторонне, но не без остроумия — в религии: «Набожность здешних католиков, почитающих первейшею добродетелью не отказывать просящему милостыни, сделала нищенство прибыточным ремеслом». Он описывает также выразительный язык жестов сицилийцев, брачные и семейные обычаи, церковные обряды, законы и судопроизводство.

Длительная морская кампания в Архипелаге познакомила русских моряков с греками и турками. Грекам Броневский посвящает особый, хотя и краткий, очерк, сравнивая нравы их с нравами их античных предков. Характерно, что о турках Броневский пишет, хотя это были противники, с глубокой симпатией, отмечает все положительные свойства их национального характера: честность и верность своему слову, благородство, великодушие, гостеприимство, умеренность, бережливость. Эти черты характера он относит к разным классам населения, за исключением, пожалуй, лишь «вельмож». Даже судебно-административные порядки Турецкой империи кажутся Броневскому хорошими — судьи решают дела строго по законам, беспристрастно и без волокиты. Интересны также заметки Броневского о жителях Триеста, этого торгового многонационального города. В Лиссабоне автор делает ряд вдумчивых наблюдений над бытом населения, но только городского. Настоящий ужас вызвало в нем зрелище мрачного здания Инквизиции, которая тогда еще продолжала свою кровавую деятельность.

Федор Глинка проделал две большие кампании против Наполеона на суше. В его «Письмах русского офицера о Польше, Австрийских владениях, Пруссии и Франции» (ч.. 1—6. М., 1815) заметки о зарубежных землях чередуются с отечественными впечатлениями. Описания быта и русского и других народов проникнуты у Глинки чувством уважения к труду и культуре, но порой видна и некоторая идеализация существующих порядков. Попав в немецкие области, автор выражает свое восхищение трудолюбием населения, порядком, благоустройством. «Как умеют немцы всем пользоваться и угождать всем необходимым нуждам. Куда ни посмотришь, на площадях и улицах везде фонтаны чистой воды. В одних поят лошадей, другие доставляют городу воду, нарочно трубами проведенную. Около всех почти огородов и садов городских проведены каналы, прегражденные заставками; каждый хозяин отворяет свои — и огород его наводняется. Здесь засуха не страшна». Глинка очарован памятниками культуры в Дрездене. В Хемнице отмечает трудолюбие и искусство работниц текстильной фабрики. Одобряет широкое развитие школьного образования в Саксонии. И даже тяжелая участь горнорабочих, которые гибнут за гроши, обогащая владельцев шахт, вызывает у него только меланхолическое замечание: «Часто случается, что брат, дядя и отец задавлены глыбами, или умерли от горной чахотки, а сын идет по их же следам: таковы люди!».

Морской офицер Николай Бестужев оказался в Голландии в 1815 г., в момент заключения мира с Францией, и провел среди голландцев несколько месяцев. Его небольшая книжка «Записки о Голландии 1815 г.» (СПб., 1821) поражает содержательностью, полнотой, точностью наблюдений автора. При этом он не только описывает разнообразные особенности быта населения, его различных классов, материальную культуру, обычаи, домашний и семейный уклад, национальные черты характера: он пытается и осмыслить все это, связать в единое целое. По его мнению, все эти характерные особенности быта голландцев, столь непохожего на быт других народов Европы, выработались в вековой борьбе с суровой природой, под действием неблагоприятного, сырого и прохладного климата. Голландцы вынуждены были ценой огромного труда отвоевывать землю у моря, осушать морское дно, ограждать его плотинами, проводить каналы. Но автор не впадает в упрощенный географизм: дело ведь не в одних природных условиях самих по себе,— Бестужев хорошо видит и чисто исторические причины, побудившие голландцев начать наступление на море. Во время великой борьбы против испанского абсолютизма в конце XVI в. страна разделилась: 10 южных, самых богатых провинций остались под властью Испании, а «уменьшенные в силах своих, в числе семи беднейших провинций, но твердые духом Голландцы, стоя, так сказать, одной ногою в воде, теснимые войсками Филиппа, должны были избирать или пламень костров 'или море. Нечего было делать: надлежало искать убежища в последнем; надобно было победить природу, дабы противостать людям,— и Голландцы повели с берега в море огромные насыпи, отрезали себе часть оного и, осушив отделенные сими насыпями пространства, сделались обитателями дна морского. Здесь-то, согнанные с лица земли, Голландцы показали свету, к чему способно человечество, и до какой степени может вознестися дух людей свободных...».

О свободолюбии голландцев, об их свободных гражданских учреждениях и законах Бестужев говорит с глубоким уважением.

В своих «Записках» Бестужев отметил, кстати, характерный факт: русские люди уже в его время гораздо больше знали о других странах, чем жители этих стран о русских,— этот факт важен с точки зрения истории русской этнографии. «Мы Русские знаем даже, что в Гишпании едят Оллу-потриду и пляшут Сарабанду; что Турки запирают жен своих; что Караибы убивают отцов; что Голландцы скупы и хорошо солят сельдей; что Французы скоры и легкомысленны: а каждый из Европейцев глядит на нас до сиу пер, как на чудо...».

В числе русских людей, попадавших в Западную Европу и наблюдавших быт ее народов, были не только военные. Были и просто праздные путешественники, туристы,— притом, конечно, помещики-дворяне. Это были люди с разными общественными взглядами, однако многие из них — с культурными запросами; только такие, впрочем, и оставили свои записки, наблюдения. Сообщаемые ими сведения не лишены этнографического интереса, хотя порой и являются плодом чисто случайных наблюдений, а общественные взгляды авторов далеко не всегда были прогрессивными.

Одно из самых ранних таких «туристских» путешествий — поездка Лубяновского. Его «Путешествие по Саксонии, Австрии и Италии в 1800—1802 гг.» 46 — письма случайного, как он сам признает, путешественника, написанные «только для препровождения времени», да и сама поездка не имела серьезной цели. Тем не менее письма его очень содержательны. Не говоря уже о разностороннем описании всевозможных памятников искусства, архитектуры в посещенных городах, и быт народа привлекал его внимание. В Саксонских землях Лубяновский подробно описывает понравившийся ему уклад быта, порядок, трудолюбие, бережливость крестьян и горожан, цветущее состояние земледелия и ремесел, хотя отмечает и имущественное неравенство среди крестьян, эгоизм зажиточных, которые никогда не помогают бедноте. В австрийских землях он тоже обращает внимание на положение крестьян, с похвалой рассказывает о хороших последствиях реформы Марии Терезии, облегчившей положение крепостных; в Италии — особенно в Неаполе и в Риме — не жалеет красок для описания бедственного положения народа, особенно городской бедноты, массового нищенства, всеобщей развращенности, суеверия. Лишь в Тоскане, во Флоренции, понравилось ему больше — тут он увидел следы просвещенного законодательства герцога Леопольда. Нравы и обычаи населения с тех пор улучшились.

Из более поздних подобных же путешествий выделяется «Прогулка за границу» Павла Сумарокова, «почетного члена Виленского университета». Сумароков ездил около 1820 г. (точных дат в его книге нет) по странам Западной Европы, без определенной цели, по собственному признанию — «от праздности». Он объехал Германию, Францию, Голландию, побывал в Англии. Хотя и человек отнюдь не прогрессивных взглядов,— напротив, ярый враг идей просвещения, Французской революции и созданного ею нового строя в европейских государствах,— Сумароков, однако, оказался вдумчивым наблюдателем. Он описал не только большие города, в которых был,— Берлин, Дрезден, Париж, Лондон и др.,— но и проезжавшиеся им деревни, крестьянские постройки, быт сельского населения. При этом он внимательно отмечает различия в положении крестьян прусских, саксонских, французских и др. В его описании много ценных этнографических сведений.