«Культурная морфология». Иенсен

Своеобразным ответвлением диффузионистской школы было, «культурно-морфологическое» направление, созданное Лео Фробениусом. Что же осталось во второй половине XX в. от традиций этой культурной морфологии?

Основанный Фробениусом в Мюнхене. «Исследовательский институт по морфологии культуры» (в 1925 г. переведен во Франкфурт-на-Майне) существует и ныне. Созданный Фробениусом журнал «Paideuma» продолжает выходить. Преемником Фробениуса после его смерти (1938) стал Адольф Иенсен, возглавивший и институт, и журнал (он умер в 1965 г.). Но этот ученый продолжал традиции Фробениуса лишь в очень ограниченной степени

Фрейдизм

Почти растеряло свои прежние позиции в европейской этнографии психоаналитическое направление Фрейда и его учеников. Фрейдизм повлиял, правда, на взгляды некоторых даже крупных этнографов, например Малиновского, но влияние это не было ни глубоким, ни длительным. В настоящее время в Западной Европе можно назвать, в отличие от США, лишь очень немногих этнографов, работающих психоаналитическим методом: Жорж Девере, Роже Бастид.

Влияние марксизма на западноевропейскую этнографическую науку: растет число ученых, признающих себя марксистами, стремящихся последовательно применять метод исторического материализма в своих исследованиях. Например, Клод Леви-Стросс в своих работах неоднократно повторяет о своем великом уважении к Марксу и о стремлении следовать ему. Или Раймонд Фёрс, один из столпов современного функционализма, счел нужным посвятить свою торжественную вводную лекцию в Британской академии (май 1972 г.) специально значению марксизма для современной «социальной антропологии»: он рассматривает разные формы и степени принятия марксизма отдельными этнографами и излагает свой взгляд, хотя и сдержанный, но отдающий должное памяти и трудам К. Маркса.

Родиноведческая этнография в Западной Европе в хх веке

Своими особыми путями развивалась в западноевропейских странах, как уже говорилось выше, родиноведческая этнография. Зародившись еще в начале XIX в. на почве пробудившегося национального движения, она жила и в дальнейшем своей особой жизнью, слабо связанная с общей этнографией. Здесь меньше сказывалась работа теоретической мысли, преобладало простое собирание и эмпирическое описание, по большей части с очень частными выводами. Теоретическое осмысление и обобщение фактов нередко заменялись туманно-романтическим любованием родной стариной и дедовскими обычаями. Только в последние годы теоретический уровень европейской «родиноведческой» этнографии заметно повысился.

При этом в каждой стране этнографические изучения шли своими путями, редко выходя за рамки своей страны, а то и своего околотка. Обобщающие труды, порой капитальные, даже многотомные, тоже укладывались в границы одной страны. Попытки выйти за эти границы, равно как и попытки принципиально осмыслить изучаемые явления, начались главным образом лишь в новейшее время.

Фрг, Австрия

Быть может, самая богатая краеведческо-этнографическая литература накоплена в странах немецкого языка. Ведь они были самым ранним в Европе очагом изучения отечественной этнографии. Несколько поколений этнографов-краеведов, имена которых насчитываются десятками, создали обширный фонд местных этнографических описаний и монографий; есть немало и обобщающих работ по темам: жилище, костюм, верования, календарные обряды и пр.

Можно особо выделить работы по изучению народных жилищ и поселений — Мейтцен, Песслер, Рамм, Мильке, Хеннинг, Радиг, Шир и др.; по одежде — Шписс, Кречмер, Герамб и др.; по обычаям, обрядам и верованиям — Маннгардт, Ферле; общие описания земель и областей — Андрее, Риль, Мух, Ганс Мейер, М. Хаберландт, Герамб и многие другие. Создан огромный «Архив немецких народных песен» (усилиями главным образом видного немецкого фольклориста Джона Мейера), хранящийся во Фрейбурге (ФРГ) и заключающий в себе почти 300 тыс. песен. Имеется немало местных этнографических музеев. Строятся музеи на открытом воздухе: близ Клоппенбурга (Нижняя Саксония), близ Киля (Шлезвиг-Гольштейн), в Коммерне около Кельна. С 1936 г. издается капитальный «Атлас немецкого народоведения» — ценнейший источник для сравнительно-этнографического изучения Центральной Европы.

Теоретическая основа немецкой краеведческой этнографии исторически менялась. Вначале деятели ее вдохновлялись романтическим духом преклонения перед народной стариной. Зародившаяся в Германии же мифологическая школа интересовалась особенно народными верованиями, фольклором и обрядами, возводя их генезис к индоевропейской древности. Но вышедший из этой же школы Вильгельм Маннгардт сумел уловить самое существенное в этих верованиях, положив основу изучению аграрных культов, столь характерных для земледельческих народов. В годы реакции, последовавшей за поражением революции 1848 г., заметна стала и чисто реакционная струя в этом романтическом родиноведении. Особенно отчетливо сказалась она в работах и взглядах Вильгельма-Генриха Риля (Riehl), который считал, что народоведение (Volkskunde) должно стать своего рода идейным пособником администрации: оно должно «внести систему в анархию полицейского права и в неменьшей мере логику в административную практику», чтобы убедить народ в том, что даже в самых тяжелых обстоятельствах «административная власть, собственно говоря, распорядилась и действовала в его пользу». Однако у Риля в этой его реакционно-полицейской установке последователей, к счастью, не нашлось.

После первой мировой войны в Германии, видимо, на почве общего политического и идейного шатания получила широкую известность теоретическая концепция Ганса Науманна, очень авторитетного этнографа, фольклориста и литературоведа; но его взгляды вошли в научный оборот в упрощенной, им же самим обедненной форме так называемой теории сниженной культуры (gesunkenes Kulturgut), и в таком ее виде она была встречена в прогрессивных общественных кругах весьма неодобрительно. В полном же своем виде концепция Науманна заслуживает более серьезного внимания.

Ганс Науманн (1886—1951) был прежде всего одним из тех этнографов, которые пытались преодолеть укоренившийся в немецкой науке раскол между Volkskunde и Volkerkunde. Правда, попытка эта исходила у него от весьма сомнительной и политически реакционной позиции — от пренебрежительного взгляда на трудящиеся классы европейских государств и на население колониальных стран как на косную, неспособную ни к какому творчеству массу. Несмотря на это, главный, кардинальный вопрос этнографического изучения культуры народов Европы был поставлен Науманном совершенно правильно. Он ставил этот вопрос так: «Имеем ли мы дело в каждой отдельной, даже незначительной детали (народного быта) с пришедшим снизу примитивно-общинным добром или с пришедшим сверху сниженным культурным добром (urn von unten gekommenes primitives (Gemeinschaftsgut oder von oben gekommenes gesunkenes Kulturgut»). И в самом деле: в своей небольшой, но очень содержательной книге «Основы немецкого народоведения» Науманн внимательно прослеживает по всем разделам материальной и духовной культуры немецкого народа, как сочетаются в ней черты, идущие от самобытной древности, и черты, заимствованные в позднейшее время или в наши дни из города и из быта господствующих классов. Первые преобладают в формах поселений, в типах построек, в народных праздниках и развлечениях, в верованиях и обычаях, в сказочных мотивах; вторые — в одежде, частью в домашней утвари, в народных книжках, в песенной поэзии. Но самобытные черты и черты, заимствованные из культуры господствующих классов, между собой обычно переплетаются, даже сливаются.

В том, что Науманн старательно прослеживал все факты влияния города и городской культуры на крестьянский быт, ничего ошибочного не было. Город действительно всегда был и остается носителем более высокой культуры, чем деревня; это общеизвестно. Отставание деревни в культурном развитии по сравнению с городом проявлялось зачастую и в том, что крестьяне с запозданием перенимали городские моды, особенно в одежде; поэтому формы «народной» одежды и в самом деле нередко напоминают — и Науманн это правильно заметил — вышедшие из моды городские костюмы. Особенно сказалось это в XIX в., после отмены сословных ограничений в одежде, когда крестьяне бросились перенимать покрой костюмов городских сословий, прежде для них запрещенный.

Но из этих верно отмеченных фактов сам Науманн делал грубо упрощенный и потому ошибочный вывод: «народ» (т. е. прежде всего крестьянство) вообще неспособен, будто бы, создавать что-либо самостоятельно, а может только перенимать созданное «верхним слоем» (Oberschichl) населения. «Das Volk produziert nicht, es reproduziert» — народ ничего не производит, а только воспроизводит — эту фразу, сказанную швейцарским этнографом Гофман-Крайером, Науманн охотно повторял. Но ведь корни и городской, и всякой вообще высокой культуры лежат в той же деревне. Сам Науманн это хорошо, в сущности, понимал, и он невольно опровергал свой однобоко-прямолинейный тезис, когда, например, говорил, что, перенимая некоторые произведения поэтов и делая из них народные песни, «народ, собственно говоря, берет назад то, что ему принадлежало». Он опровергал этот тезис и тем, что вполне правильно указывал на конкретные условия заимствования народом форм высокой культуры: это заимствование происходит только тогда, когда народ достаточно подготовлен к заимствованию. «Невозделанное поле не принимает семян, и народ отбросит вновь все то, что абсолютно ему чуждо, даже если он его раз и примет».

Если же откинуть грубые, упрощенные и необоснованные обобщения, которые Науманн делал из своих наблюдений, сам же их порой и опровергая, и если откинуть его скептические высказывания о народе, порожденные отчасти желанием отрешиться от всякого романтического любования народной стариной, то исследование его представляет много верного и важного. В целом оно проникнуто здравой идеей единства первоначальной «общинной» основы всякой культуры, основы, следы которой сохраняются в крестьянском быту народов Европы не меньше, чем в быту населения внеевропейских стран, и из которой собственно и вырастает высокая городская культура, в частности культура господствующего социального слоя.

«Сущность высокой культуры — личное, но корни ее — и это нужно осознать — лежат в примитивной общине (in der primitiven Gemeinschaft), которая составляет ее вечную, глубокую и крепкую материнскую почву». Мысль, по существу, совершенно верная. Однако именно необоснованные обобщения в аристократическом духе и барски-пренебрежительные замечания о простонародье и о «первобытных народах» получили наиболее широкую известность из всех этнографических взглядов Ганса Науманна и создали ему нелестную славу автора одиозной «теории сниженной культуры».

Опорными точками этнографических исследований служили сохранившиеся после войны музеи (Лейпциг, Дрезден), кафедры университетов, новосозданные институты: в Лейпциге — Институт им. Юлиуса Липса, в Берлине — академический Институт немецкой этнографии. Они издавали и издают помимо монографических исследований периодические сборники, ежегодники, журналы: «Deutsches Jahrbuch fur Volkskunde», «Veroffentlichungen des Institute fur deutsche Volkskunde», «Ethnographisch-Archaologische Zeitschrift», «Verofientlichungen des Museums fur Volkerkunde zu Leipzig», «Jahrbucher des

Тематический диапазон исследований установился очень широкий: от проблем первобытного общества до изучения быта современной деревни и города. Из работ, посвященных первобытности, особенно интересен капитальный труд Ирмгард Зельнов «Grundprinzipien einer Periodisierung der Urgeschichte» (Berlin, 1961). Многие этнографы посвящают свои труды изучению современных процессов этнического и социального развития в бывших колониальных странах. Из проблем собственно родиноведческой этнографии видное место заняли вопросы аграрной этнографии и позже выделившейся горной этнографии—изучения быта горняков и игрушечных мастеров Рудных гор. С задачами практической помощи народным мастерам-умельцам был учрежден в Лейпциге в 1952 г. Центральный дом художественной самодеятельности.

Из новейших общих концепций, построенных на данных местной европейской этнографии, заслуживает особого внимание попытка австрийского этнографа Артура Хаберландта построить общую картину развития народной культуры в странах Европы. Картина эта — «Die volkstumliche Kultur Europas in ihrer geschichtlichen Entwicklung» — выдержана в несколько устарелом эволюционистском стиле, но она представляет все же большую ценность уже по одному тому, что это едва ли не единственная попытка подобного обобщения, притом с большим количеством конкретного этнографического материала. Напротив, капитальный коллективный труд «Die Deutsche Volkskunde» под редакцией Адольфа Шпамера хотя и очень богат по материалу, но представляет собой скорее собрание отдельных очерков по разным сторонам быта и культуры народа, и притом в пределах только Германии.

В послевоенной Западной Германии возобновились попытки насытить краеведческую описательную этнографию (Volkskunde) более глубоким теоретическим содержанием. Заметны разные течения: одни (Ганс Мозер) пытаются историзировать ее, привлекая архивные источники; другие (Герман Баузингер) связывают свои научные изучения с критикой современного капитализма; третьи (Герхард Хейльфурт и его ученики) используют систему понятий, заимствованную от американских антропологов.