Сталинградская битва глазами поэта и писателя

Колосова С.Н.

Сталинградская битва в очерках к.М.Симонова «Дни и ночи»(1942), «Сталинград»(1943)

К.М.Симонова по праву можно считать военным «летописцем», и дело не только в том, что война прочно вошла в его творчество и определила содержательную канву большинства его произведений, будь то поэзия, проза или драматургия. Дело не только в характере тематики, определившейся самой жизнью, стремлении корреспондента точно следовать фактам, реалистичности и одновременно поэтической одухотворенности повествования , но в большей степени в способности автора-очевидца передать в произведении каждый переживаемый, проживаемый им самим эпизод войны как импульс к сакральному откровению, как особый духовный ритм, отраженный в отдельном человеке, но присущий всему народу.

Безусловно, тема Сталинграда, Сталинградской битвы – особая и в истории России, и в истории Великой Отечественной войны. И для К.М.Симонова, очевидца, корреспондента, поэта и писателя, те события заняли особое место. Масштабность увиденного и пережитого им в Сталинграде, в творчестве реализовалась в освоении новых для автора форм выражения. «Да и сам жизненный материал <…>был такой страшный, такой «точный, подробный достоверный», что уже на второй план отошли и эмоциональная субъективность стихотворца и свободная фантазия драматурга»¹⁵. Именно сталинградские впечатления привели К.М.Симонова к написанию художественной прозы, в частности, повести «Дни и ночи» (1943): «Думал написать о Сталинграде поэму, с людьми, с картинами, со всем тем, что я видел и пережил<…> А потом уже<…> у меня начало выкристаллизовываться чувство, что нет, не влезет это все в поэму. Видимо, сам материал был точный, подробный, достоверный. И потом еще у меня уже была какая-то школа газетного очерка, а очерк у меня всегда был точный, иногда с заменой фамилии, но с точными фактами<…> И это оттолкнуло от поэмы, я не стал писать поэму, а сел за повесть «Дни и ночи»»¹⁶. Не случайно, исследователи так последовательно отмечают влияние Л.Н.Толстого на формирование стиля художественной прозы у К.М.Симонова¹⁷. «Для Симонова толстовское отношение к художественной правде о войне было его первой заповедью»¹⁸

Однако не о повести хотелось вести речь. О поэзии и художественной прозе К.М.Симонова было много отзывов, комментариев, литературоведческих работ¹⁹, хотя, конечно, и этот материал требует большего к себе внимания и со стороны критиков, и со стороны историков литературы, однако об очерках, корреспонденциях военных лет сказано, на наш взгляд, незаслуженно мало.

О Сталинградской битве уже в 1942 году К.М.Симонов написал цикл очерков: «Солдатская слава», «Бои на окраине», «Рус-фанер», «Дни и ночи». Конечно, именно очерки, дневниковые записи военных командировок легли впоследствии в основу художественных произведений, получили иную жизнь в сюжетах повестей и романов, в образах героев, в их переживаниях и размышлениях. Сам автор значительное число своих очерков военных лет не включил в десятитомное собрание сочинений, но очерк «Дни и ночи», подаривший название и одноименной повести, туда вошел, и о нем следует поговорить подробнее.

Рассмотрим два очерка К.М.Симонова, посвященных Сталинградской битве: «Дни и ночи» (1942), в котором создается своего рода документально-поэтическая хроника событий и «Сталинград» (1943), написанный как отзыв на одноименную документальную киноленту, вышедшую после завершения событий на Волге. Между этими работами, казалось бы, незначительный промежуток времени, но между ними – вечность, отделяющая сосредоточенную напряженность и ежеминутный героизм сегодняшнего дня, когда неизвестно, каким и когда будет «завтра» и торжество, мощь, масштабность состоявшегося события свершившейся всемирной истории, когда подводятся итоги происшедшего.

В самих названиях отразилась эта грань: «Дни и ночи» - обозначение трудной, бесконечно напряженной неопределенности, героической обыденности длящейся дни и ночи, и «Сталинград», как город-монумент, город-памятник, как имя, созвучное самой победе, «когда слово становится символом, оно тем самым становится нетленным и вечным»²⁰. Эти два очерка в сочетании создают особое понимание психологии войны и человека на войне. В них много общего: и тема, и освещение увиденного, и стремление к хроникальной точности, но время написания «во время» и «после» разделяет эти два очерка и по степени напряженности сюжета, и по подбору деталей, по цели создания. Между ними возникает особый пространственно-временной коридор, дающий уникальную возможность на контрасте увидеть, почувствовать и осознать великие Сталинградские дни.

Очерк «Дни и ночи» был написан в сентябре 1942 года, когда до завершения решающей в истории войны битвы было еще далеко. Командированный в Сталинград корреспондент «Красной звезды», К.М.Симонов был поражен увиденным: «Тот, кто был здесь, никогда этого не забудет. Когда через много лет мы начнем вспоминать и наши уста произнесут слово «война», то перед глазами встанет Сталинград, вспышки ракет и зарево пожарищ, в ушах снова возникнет тяжелый бесконечный грохот бомбежки. Мы почуем удушливый запах гари, услышим сухое громыхание перегоревшего кровельного железа»(XI,31). Очевидно, что на тот момент самое страшное на войне было связано со словом «Сталинград», сама война будто сконцентрировалась в одном слове, в одном месте.

Если «Дни и ночи» раскрывают устойчивую параллель: «Сталинград – война», то в очерке 1943 года, уже совершенно иная ассоциация, другой сопоставительный ряд, обусловленный завершенностью события: «Сталинград – победа». «Сталинград стал не только символом нашей победы, как бы велика и торжественна она ни была, но и символом нашей непобедимости» (XI, 211). Образ города в очерках создается как бы в зеркальном отображении: хотя в обоих случаях используются прием антитезы, принцип параллелизма, в обоих очерках К.М.Симонов пишет о разрушенном городе, но возникают два противоположных облика, предстающие в разных временных пластах, потому что меняется взгляд на этот разрушенный город, меняется событийно-временной контекст. В первом очерке город воплощает собой страшное настоящее как разрушенное прошлое, его история – это ретроспекция, реализующая тематическую целостность, заявленную в самом начале (Сталинград – война). А во втором очерке город отражает настоящее, рождающее будущее, и его история – это уже перспектива, в которой в полной мере отражена судьба процветающего города, вышедшего победителем, и народа, показавшего себя непобедимым.

Сравним: «Но этот город уже не тот, каким мы видели его с волжских пароходов. В нем нет поднимающихся веселой толпой в гору белых домов, нет легких волжских пристаней, нет набережных с бегущими вдоль Волги рядами купален, киосков, домиков. Теперь это город дымный, серый, над которым день и ночь пляшет огонь и вьется пепел. Это город-солдат, опаленный в бою, с твердынями самодельных бастионов, с камнями героических развалин» (XI,32). Последовательное отрицание ставшей иллюзорной беспечной мирной жизни еще более контрастно подчеркивает в очерке «Дни и ночи» разрушение и огонь войны, в котором отразилась и твердость, и решимость, и суровость, и горечь, и боль. Но в очерке «Сталинград» разрушенный войной город оценивается совершенно иначе: «Когда сейчас тысячи людей смотрят картину «Сталинград» и видят на экране развалины домов, пустыри, выжженные кварталы, развороченное и перемешанное железо и камень, то, как бы ни страшно было это зрелище, какой бы пустынейни казался город, едва ли у кого-нибудь рождается сомнение в том, что он будет вновь выситься над Волгой» (XI, 210).

Любопытно также, что в позднем очерке образ Сталинграда и образ Волги обозначены как единое целое, как монолит, город как бы возвышается над рекой, а она определяет суть его жизни: «а к весне воздух над Волгой должен быть чист и свеж, и среди руин все-таки зазеленеют избитые осколками деревья, и дома вновь начнут вырастать еще до того, как кончится война» (XI, 210-211). В раннем очерке образ Волги, образ самой жизни, напротив, еще более показывает опустошенность города²¹, не случайно она подчеркнуто «под» ним. «И Волга под Сталинградом – это не та Волга, которую мы видели когда-то, с глубокой и тихой водой, с широкими солнечными плесами, с вереницей бегущих пароходов, с целыми улицами сосновых плотов, с караванами барж. Ее набережные изрыты воронками, в ее воду падают бомбы, поднимая тяжелые водяные столбы. Взад и вперед через нее идут к осажденному городу грузные паромы и легкие лодки. Над ней бряцает оружие, и окровавленные бинты раненых видны над темной водой» (XI,32). Река, традиционно олицетворяющая жизнь, превращается в реку мертвых.

В обоих очерках К.М.Симонов касается мотива тишины, столь значимого для человека на войне и отражающего его надежды на мирную жизнь. И как по-разному реализуется этот важнейший аспект. «Четверть часа относительной тишины – относительной потому, что все время продолжает слышаться глухая канонада на севере и юге, сухое потрескивание автоматов впереди. Но здесь это называют тишиной, потому что другой тишины здесь уже давно нет, а что-нибудь надо же назвать тишиной!» («Дни и ночи») (XI, 33). Заведомое отсутствие тишины в самом эпицентре войны и одновременно необходимое стремление слышать это напоминание о мирной жизни, ради которой люди преодолевают непреодолимое, акцентировано в очерке, и этот мотив помогает понять всю психологическую напряженность момента. Сам факт стремления «назвать», «дать имя», а значит и саму жизнь заветному явлению, способному приблизить человека к столь желанному и уже забытому чувству относительного спокойствия, напоминает молитвенную заклинательность (а о«магичности слова» писал еще П.Флоренский). Автору важно было показать отчаянную уверенность и упорство защитников Сталинграда, их решимость победить, несмотря ни на какие трудности, и это выражено в произведении при помощи последовательных повторов и риторического восклицания.

В очерке 1943 года К.М.Симонов вновь возвращается к мотиву тишины, но это совершенно другая тишина, знаменующая торжество победы, это тишина, звучащая гимном непобежденному городу: «После того как я был там в дни боев, в дни неумолкаемого грохота орудий и непрекращающегося дыма пожарищ, странно было слушать эту тишину: она какая-то особенная – ясная и величественная, - и над обледеневшей Волгой с вмерзшими в нее остатками барж и пароходов воздух от тишины звенит, словно тонкая струна» (XI, 210). Именно в тишине, по мнению автора, рождается мелодия мирной жизни, в которой отражены все надежды на будущие победы и на будущую мирную жизнь. Этот очерк написан в 1943 году, когда до конца войны еще было очень далеко, но образ непобежденного «нетленного и вечного» города, после бесконечного смертельного грохота погруженного в сказочную тишину, подобен спасительному Небесному граду Иерусалиму, спасающему всю страну и мир от Апокалипсиса войны.

«Сталинград» - это очерк, в котором особым образом переплелись и синтезировались впечатления автора о городе, сложившиеся в разные моменты истории: это и воспоминание о Сталинграде в самые трудные его дни, это и впечатления о документальном кинофильме, раскрывающем образ города и его подвиг. Любопытно, что кинокартина становится своеобразным аналогом очерков К.М.Симонова о Сталинграде, а очерки в свою очередь строятся как система картин-кадров, составляющих единое словесное полотно, имитирующее кинохронику, в которой визуальный ряд, сопровождается лаконично точными комментариями автора. Таким образом, рассматриваемые нами очерки, «Дни и ночи» и «Сталинград», представляют собой не только тематическое единство, но и единство смысловое и стилевое.

Для очерка «Дни и ночи» наиважнейшим становится острое переживание настоящего момента, в котором одновременно сочетаются боль и страдание, напряженность незавершенного события и уверенность в тех, от кого зависит результат этого разрешения. В эпизодах произведения время особым образом синтезируется, концентрируется в одной точке. Автор передает то самое мгновение-вечность, в котором соединились горечь о разрушенном прошлом, страшное настоящее и решимость бороться за мирное будущее, это момент, в котором сошлись все времена. И эта пространственно-временная «сгущенность» позволяет представить панорамность событий, калейдоскоп чувств героев, особый патриотический пафос, лиризм и в тоже время драматизм описываемых событий, т.к. именно в этот момент в этом месте вершится история каждого отдельного человека, города, реки, страны, история самой жизни. «Да, здесь трудножить, здесь небо горит над головой и земля содрогается под ногами<…> Да здесь трудножить, больше того: здесь невозможно жить в бездействии. Но жить сражаясь – так жить здесь можно, так жить здесь нужно, и так жить мы будем, отстаивая этот город среди огня, дыма и крови. И если смерть у нас над головой, то слава рядом с нами: она стала нам сестрой среди развалин жилищ и плача осиротевших детей» (XI, 32).

В очерке «Сталинград» категория времени проявляет себя совсем иначе: К.М.Симонов больше уделяет внимание мотиву памяти и надеждам на будущее. Здесь уже образ состоявшегося события, которое становится фундаментом будущей победы. В нем так же, как и в первом очерке, отражен патриотический пафос, и преклонение перед героическим городом, но здесь уже нет той вибрирующей напряженности минуты, в которой соединяется и неизвестность, и решимость, и убежденность в будущей победе, в нем победа уже состоялась, и отражено ее торжество.

В очерке 1942 года К.М.Симонов стремится в самых мелких деталях запечатлеть творящуюся великую героическую историю, эпопею души человека и человечества. Скрупулезная документальность определяется тезисностью изложения, точностью фактического материала. Ведется и точная хронология («Ночь… Утро… Уже совсем светло… Еще один день, еще одна ночь»), но при этом мельчайшие детали, тонкие бытовые подробности передают атмосферу, настроение, создают эффект присутствия. Перед читателем возникают один за другим подлинные фрагменты Сталинградской эпопеи. Очерк строится, будто кадры еще не отснятой кинохроники, как эскиз, воспроизводящий батальные картины, сопровождаемые авторским комментарием.

О панорамности изображения войны в творчестве Константина Симонова спорят литературоведы. Все зависит от того, что вкладывается в понятие «панорамность». Думается, что речь идет об умении в частном, конкретном показать всеобщее. К.М.Симонов стремится к документальной точности, он последователен в желании не пропустить ни малейшего «кадра» из увиденного и прочувствованного им самим и его героями²². Так, рассказывая о подвиге Петра Болото, писатель создает одновременно и портрет своего героя, и собирательный портрет защитников Сталинграда: «У Петра Болото крепкая, коренастая фигура, открытое лицо с прищуренными, с хитринкой глазами. Вспоминая о бое, в котором они подбили пятнадцать танков, он вдруг улыбнулся и говорит: «<…>И между прочим, знаете, я за тот бой цигарок пять скрутил и скурил до конца<…> В бою так: ружье отодвинешь и закуришь, когда время позволяет. Курить в бою можно, только промахиваться нельзя. А то промахнешься и уже не закуришь – вот какое дело…». Разные люди защищают Сталинград. Но у многих, у очень многих есть эта широкая, уверенная улыбка, как у Петра Болото есть спокойные, твердые, не промахивающиеся солдатские руки. И поэтому город дерется, дерется даже тогда, когда то в одном, то в другом месте это кажется почти невозможным» (XI, 37). Портрет конкретного героя и почти по-бытовому рассказанная история его подвига приобретают в контексте очерка масштабность, частное становится всеобщим, зарисовка – панорамой²³.

Еще один эпизод очерка. Разговор на переправе с двадцатилетней девушкой Викторией Щепеня, которая рассказывает о своем страхе, о своих ранениях и уже серьезной личной военной эпопее, которая оказалась более длительной и событийной, чем мирная жизнь, которой по сути у нее еще не было. «У нее в эту минуту были большие грустные глаза. Я понял, что это правда: очень страшно в двадцать лет быть уже два раза раненной, уже пятнадцать месяцев воевать и в пятый раз ехать сюда, в Сталинград. Ещетак много впереди – и вся жизнь, любовь, может быть, даже первый поцелуй, кто знает! И вотночь, сплошной грохот, горящий город впереди, и двадцатилетняя девушка едет туда в пятый раз. А ехать надо, хотя и страшно. И через пятнадцать минут она пройдет среди горящих домов и где-то, на одной из окраинных улиц, среди развалин, под жужжание осколков, будет подбирать раненых и повезет их обратно, и если перевезет, то вновь вернется сюда, в шестой раз» (XI, 34).

В этом эпизоде при всей его лаконичности сконцентрировано множество важнейших аспектов. Это и образ женщины на войне, это и авторское откровение: правда в том, что воевать страшно, это и трагический парадокс войны, отраженный в облике молоденькой девушки, имеющей богатую солдатскую историю и не имеющей никакого опыта простой человеческой жизни. Кроме того, К.М.Симонов вновь выстраивает показательный временной ряд: «вся жизнь» - «ночь» - «пятнадцать минут». Оказывается, что «много впереди», но жизнь человека на войне складывается из ближайших пятнадцать минут боя, которые и определяют всю его жизнь.

Однако необходимой доминантой, ключевым камертоном в очерке звучит мотив разрушенной жизни, разрушенного мира, но подается этот мотив не как пассивно-созерцательный, а как мощный стимул к мобилизации всех сил ради того, чтобы мирное прошлое стало мирным будущим. Одним из самых ярких эпизодов очерка, безусловно, стало описание командного пункта. «Я отхожу от окна к стоящему посреди комнаты столу. На нем в вазочке засохшие цветы, книжки, разбросанные ученические тетради. На одной аккуратно, по линейкам, детской рукой выведено слово «сочинение», Да, как и во многих других, в этом доме, в этой квартире жизнь оборвалась на полуслове. Но она должна продолжаться, и она будет продолжаться, потому что именно для этого ведь дерутся и умирают здесь, среди развалин и пожарищ, наши бойцы» (XI,35). Образ остановившейся жизни полностью укладывается в общий сюжетно-временной разворот, т.к. мирное время, замершее, застывшее в душе и в судьбе каждого человека, преломилось в решающий текучий момент Сталинградской обороны, когда должен запуститься механизм новой жизни. Этот эпизод, особенно контрастно показывает весь парадокс происходящего, несовместимость мира и войны, жизни и смерти: жилой комнаты и командного пункта, милых житейских мелочей и разрыва мин, ученической тетради, где еще не написано главное сочинение жизни, и жесткие сюжеты войны в корреспондентском дневнике.

Конечно, в очерке «Сталинград» уже не будет столь скрупулезно акцентированных деталей, и это понятно, поскольку и назначение его иное: подведены итоги Сталинградской битвы, обозначен исторический рубеж. Это уже очерк-гимн, очерк-монумент, в котором утверждается победа. «И все-таки люди выжили, не только выжили, но и победили. Вся сила русской души, все упорство русского характера проявились в дни обороны Сталинграда» (XI, 212). «Мы пройдем еще по улицам этого, милого нашему сердцу, города и самое трудное в своей жизни время – эти сталинградские дни – вспомним как самое счастливое, потому что было в них дыхание победы» (XI, 214).

Таким образом, очерки К.М.Симонова «Дни и ночи» и «Сталинград» - взаимодополняющие произведения, создающие образно-тематическое, семантическое, жанрово-стилевое, документально-хроникальное единство, в котором воплотилась Сталинградская эпопея.

Много лет спустя, уже в 1975 году, вспоминая Сталинградскую битву, К.М.Симонов писал: «Я просто-напросто не нахожу слов, чтобы добавлять сейчас еще что-то ко всему, уже сказанному об этом, ко всему, уже навеки записанному в памяти народа. Думая об этом, не испытываешь желания говорить; испытываешь другое, более сильное желание – еще раз стащить с головы шапку и еще раз в молчании поклониться людям, означенным в истории незабываемым словом «сталинградцы»»(XI, 134).