§ 4. Рассмотрение знака в целом [239]

Все сказанное выше приводит нас к выводу, что е языке нет ничего, кроме

различий. Вообще говоря, различие предполагает наличие положительных

членов отношения, между которыми оно устанавливается. Однако в языке

имеются только различия без положительных членов системы. Какую бы сторо-

ну знака мы ни взяли, означающее или означаемое, всюду наблюдается одна и

та же картина: в языке нет ни понятий, ни звуков, которые существовали бы

независимо от языковой системы, а есть только смысловые различия и звуко-

вые различия [240], проистекающие из этой системы. И понятие и звуковой ма-

териал, заключенные в знаке, имеют меньше значения, нежели то, что есть во-

круг него в других знаках. Доказывается это тем, что значимость члена систе-

мы может изменяться без изменения как его смысла, так и его звуков исключи-

тельно вследствие того обстоятельства, что какой-либо другой, смежный член

системы претерпел изменение (см. стр. 116) [241 ].

Однако утверждать, что в языке все отрицательно, верно лишь в отношении озна-

чаемого и означающего, взятых в отдельности;

как только мы начинаем рассматривать знак в целом, мы оказываемся перед чем-

то в своем роде положительным. Языковая система есть ряд различий в звуках,

связанных с рядом различий в понятиях, но такое сопоставление некоего количе-

ства акустических знаков с равным числом отрезков, выделяемых в массе мысли-

мого, порождает систему значимостей; и эта-то система значимостей создает дей-

ствительную связь между звуковыми и психическими элементами внутри каждого

знака. Хотя означаемое и означающее, взятые в отдельности,— величины чисто

дифференциальные и отрицательные, их сочетание есть факт положительный. Это

даже единственный вид фактов, которые имеются в языке, потому что основным

свойством языкового устройства является как раз сохранение параллелизма меж-

ду этими двумя рядами различий [242].

Некоторые диахронические факты весьма характерны в этом отношении: это

все те бесчисленные случаи, когда изменение означающего приводит к изме-

нению понятия и когда обнаруживается, что в основном сумма различаемых

понятий соответствует сумме различающих знаков. Когда в результате фонети-

ческих изменений два элемента смешиваются (например, франц. decrepit при

лат. decrepitus и

120

ЯЗЫКОВАЯ ЗНАЧИМОСТЬ

франц. decrepi при лат. crispus — см. стр. 85), то и понятие проявляет тенденцию

к смешению, если только этому благоприятствуют данные. А если слово диффе-

ренцируется, как, например, франц. chaise «стул» и chaire «кафедра»? В таком

случае возникшее различие неминуемо проявляет тенденцию стать значимым

[243], что, впрочем, удается далеко не всегда и не сразу. И наоборот, всякое кон-

цептуальное различие, усмотренное мыслью, стремится выразить себя в различ-

ных означающих, а два понятия, более неразличаемые в мысли, стремятся слиться

в одном означающем.

Если сравнивать между собой знаки, положительные члены системы, то гово-

рить в данном случае о различии уже больше нельзя. Это выражение здесь не

вполне подходит, так как оно может применяться лишь в случае сравнения

двух акустических образов, например отец и мать, или сравнения двух поня-

тий, например понятия «отец» и понятия «мать». Два знака, каждый [244] из

которых содержит в себе означаемое и означающее, не различны (differents), а

лишь различимы (distincts). Между ними есть лишь оппозиция. Весь механизм

языка, о чем речь будет ниже, покоится на такого рода противопоставлениях и

на вытекающих из них звуковых [245] и смысловых различиях.

То, что верно относительно значимости, верно и относительно единицы (см.

стр. 111). Последняя есть сегмент в речевом потоке, соответствующий опреде-

ленному понятию, причем как сегмент, так и понятие по своей природе чисто

дифференциальны.

В применении к единице принцип дифференциации может быть сформулирован

так: отличительные свойства единицы сливаются с самой единицей. В языке,

как и во всякой семиологической системе, то, что отличает один знак от дру-

гих, и есть все то, что его составляет. Различие создает отличительное свойст-

во, оно же создает значимость и единицу.

Из того же принципа вытекает еще одно несколько парадоксальное следствие:

то, что обычно называют «грамматическим фактом», в конечном счете соответ-

ствует определению единицы, так как он всегда выражает противопоставление

членов системы; просто в данном случае противопоставление оказывается осо-

бо значимым. Возьмем, например, образование множественного числа типа

Nacht: Nachte в немецком языке. Каждый из членов Этого грамматического

противопоставления (ед. ч. без умлаута и без конечного е, противопоставлен-

ное мн. ч. с умлаутом и с е) сам образован целым рядом взаимодействующих

противопоставлений внутри системы;

взятые в отдельности, ни Nacht, ни Nachte ничего не значат; следовательно, все

дело в противопоставлении. Иначе говоря, отношение Nacht: Nachte можно выра-

зить алгебраической формулой а:Ь, где а и Ь являются результатом совокупного

ряда отношений, а не простыми членами данного отношения. Язык—это, так ска-

зать, такая алгебра, где имеются лишь сложные члены системы. Среди имеющихся

в нем противопоставлений одни более значимы, чем другие;

121

СИНХРОНИЧЕСКАЯ ЛИНГВИСТИКА

но «единица» и «грамматический факт»—лишь различные названия для обозна-

чения разных аспектов одного и того же явления:

действия языковых противопоставлений. Это до такой степени верно, что к про-

блеме единицы можно было бы подходить со стороны фактов грамматики. При

этом нужно было бы, установив противопоставление Nacht: Nachte, спросить себя,

какие единицы участвуют в этом противопоставлении: только ли данные два сло-

ва, или же весь ряд подобных слов, или же а и а, или же все формы обоих чисел и

т. д.?

Единица и грамматический факт не покрывали бы друг друга, если бы языко-

вые знаки состояли из чего-либо другого, кроме различий. Но поскольку язык

именно таков, то с какой бы стороны к нему ни подходить, в нем не найти ни-

чего простого: всюду и всегда он предстает перед нами как сложное равнове-

сие обусловливающих друг друга членов системы. Иначе говоря, язык есть

форма, а не субстанция (см. стр. 113). Необходимо как можно глубже проник-

нуться этой истиной, ибо все ошибки терминологии, все наши неточные харак-

теристики явлений языка коренятся в том невольном предположении, что в

языке есть какая-то субстанциальность.