Интертекстуальность
Интертекстуальная связь очевидна. Само название отсылает нас к «Римским элегиям» Гете. В «Элегиях» Гете лирический герой приобщается к античной культуре, видит мир глазами скульптора.
Лирический герой Бродского не скульптор, но время и культура Европы скрыты в камне. Герой Бродского приобщается не столько к античной культуре, сколько к Ренессансной и более поздней. Таким образом, он становится продолжателем Гете.
Гете также использует анжамбеман, но не так как часто, как Бродский. Что касается размера, сказать ничего нельзя – я немецким языком не владею. А если мы будет вычленять размер в русском стихотворении, мы будем изучать переводчика, а не самого Гете.
Пластинка, по которой шаркает игла отсылает читателей к стихотворению Ходасевича “Дачное”, “Граммофон”. Впрочем, мотив музыки, граммофона типичен для Бродского.
Фраза «собака, сбежавшая от граммофона» может быть интерпретирована как реальный факт: звукозаписывающая фирма «His Master′s Voice» на обложке имела собаку, заглядывающую в граммофон.
Обобщающая характеристика идейно-эстетического содержания текста
В стихотворении выражена любовь поэта к Риму, восхищение его историей. Для поэта Рим – место рождения европейской цивилизация, книга ее истории.
Поэт путешествует по Риму не в каком-то конкретном времени – его просто нет (хотя грамматически оно, конечно, есть). В Риме сложно увидеть «сейчас», ведь камни хранят себе многовековую историю, а Рим – город каменный. Грамматически мы в настоящем времени, но реально – сказать трудно.
Большинство людей не способны оценить его красоту, но поэт чувствует. Рим – еще и город разума. Он не просто красив, он разумно красив, отсюда сравнение его с мозгом. Именно в Италии началось Возрождение – время, когда разум человека пробудился от темных веков, наука и культура быстро пошли вперед.
Практически в каждой строке он использует анжамбеман. Это визитная карточка Бродского. «Данный прием ощущается читателями Бродского как «длинное дыхание <…> свойственное его поэзии, его дикции, что подразумевает неизбежный запас воздуха в легких читателя, позволяющий следить за cмыслом всего стихотворения, переносимым поэтом из одной строки в другую, отчего возникает порой мучительное впечатление смыслового торможения» [Грациадеи].
В целом, стихотворение посвящено не только Риму. Оно посвящено времени в целом. Времени, которое было, есть и будет, оно сливается в единое целое в столице разума. Время можно даже услышать (о чем говорилось ранее).
Все стихотворение – развернутая метафора времени и истории культуры Рима (а значит, всей Европы). Отсюда так трудно понять, в каком же времени мы находимся. Рим каменный, но в нет ни машин, ни другой техники, позволяющей сделать заключение о том, что это ХХ век. Помогает нам только дата написания цикла. Но на нее нельзя ссылаться в полной мере, ведь действие может происходить и 500 лет назад.
Пожалуй, единственное, на что мы можем опираться, это на звуки времени, на шаги, на прошлое, которое слышно, когда человек шагает по площади. Значит, Рим уже имеет историю, причем богатую. Но год все же назвать нельзя.
В стихотворении есть и метафоры, и сравнения, и звукопись. Но все же главный прием – анжамбеман.
«Римские элегии VII» нельзя исследовать вне остальных стихотворений цикла. Поэтому анализ получится столько односторонним, где-то спорным или неправильным. Однако даже в отдельном стихотворении видна любовь поэта к Риму и восхищение им, его историей, и восхищение временем, которое в Риме застыло в каменном облике.