2.4. Метафора и метонимия

В настоящее время метафора и метонимия рассматриваются как основные когнитивные механизмы. Метафорические и метонимические выражения – это поверхностные проявления концептуальной метафоры и метонимии.

В теории концептуальной метафоры [Лакофф, Джонсон 1987] под метафорой понимают способ думать об одной когнитивной области через призму другой области, перенося из области-источника (sourse) в область-мишень (target) те когнитивные структуры, в терминах которых структурировался опыт в области-источнике: золотая осень, небесный взгляд, шелковые кудри, говор волн, нем. die Schlange ('змея' и 'очередь'), англ. the back ('cпина', 'спинка' и 'корешок книги') и др.

Большое количество слов и выражений, описывающих ментальную сферу человека, имеет «физическое» происхождение: мысль пришла в голову, мысль промелькнула и др. Сложные ненаблюдаемые явления описываются по аналогии с физическими наблюдаемыми явлениями.

Концептуальная метонимия заключается в мысленном восприятии одного концептуального явления через другое: перо (как орудие письма); остановка (транспорта) и на остановке (стоять); нем. der Mittag ('полдень' и еда в полдень, т.е. 'обед'); англ. harvest ('осень' и 'урожай') и др. Смежность устанавливается на концептуальном уровне. Одна концептуальная сущность (средство) обеспечивает мысленный доступ к другой концептуальной сущности (цели).

Метонимические переносы легко создаются по ходу общения, понимаются без проблем благодаря фоновым знаниям: кран течет, взять такси, у нее мамины глаза, он любит Моцарта, to dust the table,he married money.

При сравнении метонимии с метафорой обнаруживается «нелогичность» метафоры. Шарль Балли считал, что метафорические сближения основываются «на смутных аналогиях», порой совершенно нелогичных [Балли 1961]. Нина Давидовна Арутюнова также характеризует метафору как «постоянный рассадник алогичного в языке» [Арутюнова 1979]. Что касается метонимии, то ее регулярность такова, что дает основания безошибочно предугадать, предвидеть развитие семантики в определенном направлении. Так, регулярный метонимический перенос «помещение → люди, находящиеся в этом помещении»: Вся школа вышла на субботник; Зал встает и т.п. можно моделировать применительно практически к любому слову, обозначающему некое вместилище, в котором могут (или могли бы) находиться люди: вагон, магазин, салон (самолета) и т.п., – настолько очевидна и постоянна близость («смежность») реалий, объединенных в метонимическую пару.

Метафора имеет другую природу. Врожденное чувство аналогии заставляет человека отыскивать сходство между самыми отдаленными сущностями. При этом нам не удается обнаружить закономерности в процессе образования каждой конкретной метафоры. В самом деле, почему русское коллективное языковое сознание избирает для обозначения и характеризации высокого худого человека такую реалию, как жердь (ср. в польск. dyl «половица», исп. fideo «вермишель»). И почему такие общеизвестные свойства лошади, как физическое совершенство и способность к стремительному бегу, не трансформировались в коннотацию, формирующую переносное значение, а, наоборот, коллективным языковым сознанием были объективированы совсем другие признаки: «неповоротливый», «неуклюжий»?

Со словом ишак ассоциируется представление о готовности безропотно работать: работать как ишак; я вам не ишак; ишачить и др. А со словом осел, имеющим денотативную общность со словом ишак, ассоциируется представление об упрямстве, тупости: глупый, как осел.

У существительного собака есть коннотации: 'тяжелая жизнь' (ср.: собачья жизнь); 'преданность' (ср.: смотреть собачьими глазами); 'что-то плохое' (ср.: собачья должность). У денотативного синонима слова собака, у слова пес, есть коннотации: 'холопская преданность' (ср.: сторожевой пес царизма); 'что-то плохое' (ср.: песий сын). Названные коннотативные признаки не входят непосредственно в семантику слова, но на их основе слово включается в сравнения.

Очевидно, что источник метафоризации часто непредсказуем, а мир ассоциаций, формирующих переосмысление, практически беспределен, поэтому неудивительно, что совокупность языковых метафор на первый взгляд представляется беспорядочным хаосом, не поддающимся систематизации.

Языковая метафора широко представлена в толковых словарях, следовательно, надо признать, что она уже описана, систематизирована. Объектом описания словаря является «готовая» метафора, а не процесс метафорического переосмысления: клубок мыслей, обрывки воспоминаний, канва событий, тормоз в работе, искра любви, крушение планов, прекратить базар, карусель событий, изнанка жизни, шпильки в разговоре.

Сейчас никем не оспаривается существование двух типов метафор – поэтической и языковой; первая является объектом поэтики и одной из ее основных эстетических категорий, вторая исследуется в лингвистике и понимается как комплексная проблема, имеющая отношение к разным специальностям: семасиологии, теории номинации, когнитивной лингвистике, психолингвистике, лингвистической стилистике.

Различия между языковой и художественной метафорами могут быть сведены к следующему.

1. Языковая метафора отражает очевидный признак (кисель – липкая грязь) или выражает «ходячие коннотации» (осел – упрямый человек). В художественной метафоре происходит сближение самых отдаленных сущностей, устанавливается нетривиальное подобие (так как из бесчисленных связей между элементами реальной действительности избираются самые неявные), что придает такой метафоре алогичный характер и создает впечатление семантической аномалии: Глупая вобла воображения (В. Маяковский); Приливы и отливы рук (О. Мандельштам).

2. Языковая метафора воспроизводима, в то время как художественная представляет собой единичный акт наименования.

3. Языковая метафора выполняет коммуникативную функцию, а художественная – эстетическую.

В языковой метафоре выбор источника метафоризации ограничен и связан достаточно устойчивыми нормами и закономерностями коллективного языкового сознания. Образование художественной метафоры свободно, оно не связано никакими канонами и совершается произвольно.