2. Принцип деятельности, или Как перевоспитать Калибана

Пусть человеческая свобода в общем виде проистекает из космического порядка. Но ведь то же относится и к земной природе, и к земному обществу – посредникам между небом и человеком. Поэтому Шекспира, живописующего поступки и душевные терзания своих персонажей, глубоко интересуют «средние посылки», посредствующие причины, управляющие деятельностью и сознанием людей. Почему цели поступков, средства их достижения и результаты хронически рассогласованы между собой? Как соотносится между собой природное и социальное в человеке? Быть может, стоит освободить людей от политических, экономических, культурных изобретений, и наступит Золотой век? Именно так, будучи выброшен на таинственный остров в результате кораблекрушения, рисует утопический идеал общественного устройства мудрый старик Гонзало («Буря»).

Устроил бы я в этом государстве

Иначе все, чем принято у нас.

Я б отменил бы всякую торговлю,

Чиновников, судей я упразднил бы,

Науками никто б не занимался.

Я б уничтожил бедность и богатство,

Здесь не было бы не рабов, ни слуг,

Ни виноградарей, ни землепашцев,

Ни прав наследственных, ни договоров,

Ни огораживания земель.

Никто бы не трудился: ни мужчины,

Ни женщины. Не ведали бы люди

Металлов, хлеба, масла и вина,

Но были бы чисты. Никто над ними

Не властвовал бы…

……

Все нужное давала бы природа –

К чему трудиться? Не было бы здесь

Измен, убийств, ножей, мечей и копий

И вообще орудий никаких.

Сама природа щедро бы кормила

Бесхитростный, невинный мой народ⁶²⁶.

Гонзало рассуждает вполне в стиле трактата М. Монтеня⁶²⁷, где тот в главе «О каннибалах» описывает нравы американских индейцев.

«Вот народ, мог бы сказать я Платону, - пишет Монтень, - у которого нет никакой торговли, никакой письменности, никакого знакомства со счетом, никаких признаков власти или превосходства над остальными, никаких следов рабства, никакого богатства и никакой бедности, никаких наследств, никаких разделов имущества, никаких занятий, кроме праздности, никакого особого почитания родственных связей, никаких одежд, никакого земледелия, никакого употребления металлов, вина или хлеба. Нет даже слов, обозначающих ложь, предательство, притворство, скупость, зависть, злословие, прощение. Насколько далеким от совершенства пришлось бы ему признать вымышленное им государство!»⁶²⁸. Впрочем, страницей ниже Монтень уже вступает в противоречие с самим собой и описывает, как индейцы охотятся и ловят рыбу, мастерят орудия и пьют вино, изготовляют мечи и луки и вполне кровожадно воюют с врагами. Так что Платон, с которым Монтень столь наивно полемизирует, все-таки значительно последовательнее и глубже.

Для Гонзало главным мотивом такого рода утопии выступает упадок нравов, царящий в современном мире. Как может человек оставаться нравственным существом, если главным принципом общественного устройства является неравенство? Это неравенство собственности, неравенство в смысле разделения труда, в смысле различия способностей (предприимчивости, ума) и знаний (законов общества и природы). Удалить все виды неравенства, вернуть человека в естественное состояние единства с природой значит обеспечить «невинность», безгрешность человека. Итак, получается, что чем ближе человек к животному, тем он человечнее? Но ведь и животные не равны друг другу, и в животном царстве действуют определенные правила и иерархии, поскольку природа не отличается неисчерпаемостью и побуждает к конкуренции в целях выживания. Поэтому тезис о блаженности естественного состояния справедлив только при условии изначальной завистливости (т.е. греховности) человека, не терпящего неравенства, а также абсолютной неисчерпаемости природы, способной удовлетворить «естественные» потребности. А это вновь под сомнением, ибо при наличии такой неисчерпаемости естественное состояние никогда бы не было нарушено. Тем самым мы приходим к неустранимым противоречиям.

Шекспир, по-видимому, осознает логическую и фактическую слабость концепции Гонзало, поскольку она немедленно опровергается точкой зрения главного героя пьесы «Буря», Просперо, постигшего науки и магические искусства, человека, повелевающего стихиями. Пытаясь приручить и воспитать дикаря Калибана, жившего на острове, Просперо убеждается в тщете предприятия.

…………………….……Презренный!

Нет, добрых чувств в тебе не воспитать,

Ты гнусный раб, в пороках закосневший!

Из жалости я на себя взял труд

Тебя учить. Невежественный, дикий,

Ты выразить не мог своих желаний

И лишь мычал, как зверь. Я научил

Тебя словам, дал знание вещей.

Но не могло ученье переделать

Твоей животной, низменной природы⁶²⁹.

Оказывается, что сущность человека, живущего в гармонии с природой, остается «животной» и «низменной», более того, неподвластной воспитанию. Просперо научил его языку, охоте и прочим способам жизнеобеспечения, но нравственные пороки, присущие ему «от природы» (?), тем самым преодолеть не удалось. (Заметим в скобках, что матерью Калибана была злая колдунья, «дефектные гены» которой, по всей видимости, и сделали его столь невосприимчивым к культуре.)

В противостоянии позиций Гонзало и Просперо можно увидеть отзвук полемики между рационалистами и эмпиристами по поводу врожденных идей. Ведь если знание, в том числе знание нравственного поведения, врождено человеку, то достаточно удалить помехи, очистить его сознание, чтобы направить его на путь истинный. Но если знание – результат опыта, то именно воспитанию и культуре принадлежит главная роль в деле формирования достойного человека. Шекспир, очевидно, воздерживается от приверженности одной из крайних точек зрения и, отдавая должное природным задаткам злодеев («Ричард III»), признает значение и коммуникативных условий их поведения (влияние на Макбета его жены и колдуний). Казалось бы, естественная сущность человека состоит в том, что природа влияет на него, изначально формируя его личность в основном и затем позволяя вносить коррективы на протяжении всей его жизни. Однако от такого сбалансированного вывода Шекспира уберегает театральное требование драматизма. Человек, в котором все логично, объяснимо, гармонично, а при необходимости доступно коррекции, никогда не проходит «точку невозврата», не попадает в пограничные ситуации, не испытывает душевных потрясений. Такой герой неинтересен зрителям, с одной стороны, и он же не представляет загадки для философии – с другой. Шекспир придерживается классической идеи театра как бегства от повседневности; поэтому человек в его пьесах оказывается ареной борьбы острых противоречий, обязанных многообразной детерминации его деятельности. Природа и воспитание выступают у него не как дополняющие друг друга факторы, но как стимулы, раздирающие человека и порождающие смятение, хаос, трагедию. Перевоспитать дикого Калибана в точном смысле слова невозможно, иначе он перестанет быть Калибаном. Но можно ли перевоспитать просвещенного Просперо, человека, познавшего свою власть над природой и другими людьми? Как показывает печальный финал «Бури», герцог тоже всегда остается лишь герцогом, и, получив свой трон, он выбрасывает мудрые книги.

Человек – мятущееся, страдающее, трагическое существо; его деятельность плохо поддается планированию, регулированную, прогнозированию. Театр Шекспира устанавливает этот важнейший факт, в то время как наука до сих пор почти не принимает его во внимание.