Как можно кратко сформулировать методологическую проблему дискурса в психологии?

Во-первых, в соотношении ее предмета и метода. Дело в том, что дискурс, выступая объектом исследования психолога, неизбежно оказывается и его методом. Однако это осознается только в психотерапии, которая представляет собой тип интерактивного взаимодействия терапевта и клиента. В других психологических направлениях, занятых анализом дискурса, неявно сохраняется установка т.н. объективной психологии, согласно которой субъективность исследователя должна быть сведена к минимуму и потому не является предметом осознания и рефлексии. Однако тот факт, что невозможно исследовать дискурс как объект, не прибегая к дискурсу как методу, требует оборачивания психотерапевтической установки на психологию вообще.

Во-вторых, дискурс-анализ по-новому ставит вопрос о соотношении общего и особенного. Это актуализирует для психолога философско-методологическую проблематику теоретического и эмпирического знания, индукции и дедукции, интерпретации, объяснения, а также требует от философа продвижения в анализе методологии гуманитарных наук.

В-третьих, логикой дискурса оказывается не внешний регламент сознания и речи, но внутренне присущие им структуры, природа которых с трудом поддается познанию в силу своей постоянной изменчивости. Их можно только эмпирически описывать и типологизировать с помощью цепочек семейных сходств, что принципиально ограничивает возможности теоретизации.

Из этого следует, в-четвертых, плохая переводимость результатов дискурс-анализа на язык «объективной» психологии и обратно. Требование такого рода переводимости выступают в качестве догматических стандартов рациональности и, по-видимому, должны быть заменены принципом несоизмеримости и дополнительности.

И, наконец, в-пятых, принципиальный урок дискурс-анализа для «объективной» психологии состоит в возможном осознании той роли, которую во всякой психологии (и науке вообще) играет формальная, а главным образом и неформальная коммуникация – то, что Н.Бор называл «копенгагенскими чаепитиями». Элементы такой коммуникации не только влияют на отбор фактов и теоретических гипотез, но и непосредственно включаются в объективированные и опубликованные результаты исследований.

Таким образом, развитие дискурс-анализа закрепляет раскол психологии на два лагеря, но, быть может, это будет способствовать укоренению в ней принципов диалогического общения?

Глава 17. Дискурс и хаос. Проблема титулярного советника Голядкина

1. Дискурс как квазисинергетика

Современная научная онтология характеризуется тем, что в ней постоянно происходят существенные трансформации, связанные с возникновением новых фундаментальных теорий. Онтология вообще представляет собой концептуальное расширение специально-научной теоретической схемы до учения о некотором фрагменте бытия или даже до учения о бытии в целом. В этом смысле она оказывается своеобразной научной метафизикой, составляющей наряду с другими элементами научную картину мира и через нее сообщающейся с наиболее интегральными мировоззренческими структурами. Последние тридцать лет в современной научной онтологии сливаются воедино две тенденции, идущие как от самой науки, так и от систем общественного сознания, и они обе связаны с принципиальным переосмыслением понятий порядка и хаоса. Со стороны науки⁵⁹⁹ оно инспирируется квантовой физикой, неравновесной термодинамикой, теориями самоорганизации, глобальным эволюционизмом, топологией и теорией фрактала, историческим и экономическим индетерминизмом. Со стороны вненаучного сознания критика порядка и одобрение хаоса отчасти обязано антиглобалистским, контркультурным движениям, массовой молодежной культуре, некоторым направлениям в искусстве, социальным революциям и переворотам, войнам, экономическим кризисам. Все это вносит новые идеи в эпистемологию, акцентируя внимание на сложности, многофакторности, непредсказуемости процесса порождения нового знания, формирования сознания и возникновения культурных объектов. Переосмысливается сама идея логики мышления; логика смыкается с феноменологией⁶⁰⁰, с аргументацией, со стихийно разворачивающимся дискурсом⁶⁰¹. И здесь вновь обнаруживается известная двойственность дискурса вообще, который выступает в виде дискурсивного (последовательного, логического) рассуждения и одновременно как метания-движения в разные стороны. Современные лингвисты и философы языка, воспринявшие идеи аутопоейзиса и самоорганизации, уже готовы объявить дискурс синергетическим феноменом. Это, впрочем, не может заменить конкретного изучения сложности человеческой речи, а в этом изучении художественная литература ушла далеко вперед по сравнению с наукой и философией. И творчество Ф.М. Достоевского является тому убедительным примером.

Одна из особенностей художественного метода Достоевского заключается в следующем. Он не просто вслед за Гоголем избирает в качестве своего анализа «маленького человека», по его собственному выражению, «человека русского большинства»⁶⁰². И он не только привлекает внимание к его комической неустроенности, нелепости существования. Достоевский обнаруживает, что противоречивое лицемерие социального бытия соответствует разорванной личности человека, обреченного вести двойную жизнь. Внешнее существование характеризуется общественным унижением, тупой повседневной рутиной, слухами и сплетнями, завистью и предательством; и напротив, внутреннее бытие мечтательно расцвечивается, фантастически преображается, мифологизируется до болезненности. Спокойный и благомыслящий чиновник Прохарчин все время подчеркивает свою бедность, но оказывается «скрытым капиталистом». В страхе по поводу возможного закрытия канцелярии, где он служит, он тайком копит деньги, отказывая себе во всем необходимом. В итоге он доводит себя до умопомешательства и голодной смерти («Господин Прохарчин»). Подлинная жизнь героев романа «Бедные люди» Макара Девушкина и Вари Доброселовой контрастирует с окружающим их скудным существованием. Она насквозь пронизана и даже определена литературным контекстом. Ведь она, по сути, разворачивается в книгах, которые они читают, и в письмах, которые они пишут друг другу. Титулярный советник Голядкин («Двойник»), будучи удручен одиночеством, стесненным материальным положением, отсутствием социального признания, остро переживает неприятную ситуацию, в которую он попадает по причине утраты чувства социальной дистанции. Обида и страх актуализируют в нем глубокий личностный конфликт, преходящий в тяжелое раздвоение личности и манию преследования.

Для выражения контраста внешнего существования и внутреннего бытия своих героев Ф.М. Достоевский использует демонстративно различные языковые средства. Внешнее существование подчинено установленному социальному порядку и нуждается в канонически-запрограммированной прямой речи, отвечающей социально санкционированной роли. Эта речь представляет собой набор достаточно простых и заранее готовых текстов, которые озвучиваются строго в соответствии с необходимостью. Во всех остальных, пусть незначительно отклоняющихся от правила ситуациях следует молчать, поскольку риск использования формулы не по назначению подлежит наказанию.

И, напротив, приватное, внутреннее бытие героя позволяет относительную свободу в выборе стиля речи. Здесь формулы отбираются и перебираются в соответствии со всем наличным кругом культурных ресурсов. Готовые тексты трансформируются в бесконечно развертывающиеся цепочки ассоциаций, намеков, догадок, фантазий и иллюзий, призванных выразить все многообразие личности. Если же личность не отличается особенным богатством (а в указанных произведениях Достоевского это в основном так и есть), то свобода речи приводит к хаотическому нагромождению нелепых словечек, междометий, жаргонизмов, не к месту используемых выражений. Однако и в этом проявляется творческая свобода индивида, его способность к спонтанному дискурсу.

Два типа речи, которыми пользуются герои Достоевского, совпадают, по сути, с двумя ипостасями дискурса, как он понимается, к примеру, в работе В.В. Мароши⁶⁰³. С одной стороны, это регламентированное правилами рассуждение, дискурсивно выстраиваемый текст, с другой же – свободно разворачивающаяся артикуляция духовной жизни. Это различие весьма напоминает социально ограниченный и разработанный лингвистические коды, в терминологии Б. Бернстайна⁶⁰⁴.