2. Два текста

И вот Пастернак пишет два стихотворения с общим названием «Магдалина»: первое отчетливо перекликается с Рильке, второе – с Цветаевой. Первую часть диптиха³⁴², навеянную Рильке, Бродский оценивает как в целом неудачную – естественно, относительно масштаба самого Пастернака – и вынуждающую поэта предпринять еще одну попытку аналогичного рода. Объяснение неудачи построено почти чисто интратекстуально: образец, избранный Пастернаком, слишком «мужской» и «рациональный», чтобы говорить от лица страдающей Магдалины. Это пятистопный ямб, используемый Рильке, чередующаяся рифма с мужскими и женскими окончаниями; Пастернак заменяет его ямбическим чететырехстопником со сквозной и опоясывающей рифмами, но лиризма, плача и утешения все равно недостает. Получается вариация на тему, довольно длинное упражнение, выполненное далеко не безукоризненно. В нем интеллекта больше, чем веры, больше слов, чем голоса; оно есть «больше – выход, чем выдох» – так, по замечанию Бродского.

Второй образец Пастернак обнаруживает в подаренном ему Цветаевой эмигрантском сборнике стихов «После России», ряд которых очень личностно обращен к нему самому. Однако, по мысли Бродского, не столько это интимное обстоятельство вызывает цветаевские аллюзии Пастернака, сколько внутренние характеристики текста ее стихов: избыточная лексическая интенсивность, высокая кинетика, выраженная вокальность, а также двойственность фокуса цикла «Магдалина», который «колеблется между автопародией и автобиографией». При этом «Магдалина для Цветаевой по существу лишь еще одна маска, метафорический материал, мало чем отличающийся от Федры, или Ариадны, или от Лилит. Речь идет не столько о вере, сколько о женском архетипе и его чувственном потенциале» (курсив мой – И.К.)³⁴³. И здесь Бродский вскрывает гипертекстуальное измерение пастернаковского стиха.

Теперь нам пора последовать за Бродским в глубину поэтического материала и воспроизвести подряд стихотворения Цветаевой и Пастернака, дабы увидеть их перекличку. Сначала – Цветаева, говорящая от лица Иисуса, впервые встретившего Магдалину.

О путях твоих пытать не буду,

Милая! – ведь все сбылось.

Я был бос, а ты меня обула

Ливнями волос –

И – слез.

Не спрошу тебя, какой ценою

Эти куплены масла.

Я был наг, а ты меня волною

Тела – как стеною

Обнесла.

Наготу твою перстами трону

Тише вод и ниже трав…

Я был прям, а ты меня наклону

Нежности наставила, припав.

В волосах своих мне яму вырой,

Спеленай меня без льна.

– Мироносица! К чему мне миро?

Ты меня омыла

Как волна.

После этого вступает Пастернак, отвечая женским голосом и следуя цветаевскому ритму. «Стихотворение Пастернака следует за стихотворением Цветаевой как продолжение дикции или – если взять шире – как продолжение сюжета, как история за событием; как, если угодно, воскрешение: прежде всего, тональности» (курсив мой – И.К.)³⁴⁴, - определяет эту связь Бродский. Религиозное, духовное воскрешение лирического героя (и самого Пастернака) имитируется поэтическими средствами, заимствованными у умершей женщины, но бессмертного поэта, Цветаевой, – такова его мысль.

У людей пред праздником уборка.

В стороне от этой толчеи

Обмываю миром из ведерка

Я стопы пречистые твои.

Шарю и не нахожу сандалий.

Ничего не вижу из-за слез.

На глаза мне пеленой упали

Пряди распустившихся волос.

Ноги я твои в подол уперла,

Их слезами облила, Иисус,

Ниткой бус их обмотала с горла,

В волосы зарыла, как в бурнус.

Будущее вижу так подробно,

Словно ты его остановил.

Я сейчас предсказывать способна

Вещим ясновиденьем сивилл.

Завтра упадет завеса в храме,

Мы в кружок собьемся в стороне,

И земля качнется под ногами,

Может быть, из жалости ко мне.

Перестроятся ряды конвоя,

И начнется всадников разъезд.

Словно в бурю смерч, над головою,

Будет к небу рваться этот крест.

Брошусь на землю у ног распятья,

Обомру и закушу уста.

Слишком многим руки для объятья

Ты раскинешь по концам креста.

Для кого на свете столько шири,

Столько муки и такая мощь?

Есть ли столько душ и жизней в мире?

Столько поселений, рек и рощ?

Но пройдут такие трое суток,

И столкнут в такую пустоту,

Что за этот страшный промежуток

Я до воскресенья дорасту.

Драматургически эти стихотворения, которые и для Цветаевой, и для Пастернака являются вершинами их творчества, составляют единое целое. «Преемственность или – лучше и точнее – зависимость пастернаковского «У людей пред праздником уборка…» от цветаевского «О путях твоих пытать не буду…» столь же очевидна, как и их различие. Но мне хотелось бы попробовать продемонстрировать, что различия не столько подчеркивают эту зависимость, сколько являются ее формой, - замечает Бродский. - Что, в конечном счете, «О путях твоих пытать не буду…» и «У людей пред праздником уборка…» – это одно и то же стихотворение»³⁴⁵. Последуем за Бродским и мы.