2 Владимир Крупин

Кто в нас верит, тот нас и любит,

а кто не любит, тот, значит, и не верит.

В.Крупин. «Спасение погибших»

Владимир Крупин (родился в 1941 году) в своей статье «Остановиться – оглянуться» («Литературная газета». 1984. 22 августа) высказал суждение, важное для понимания избранного им пути в литературе: «Русская литература всегда отдавала и отдает предпочтение образу жизни духовно наполненному. Она всегда знала, что жизнь – поиск этой духовности. И в этом ее смысл. Со времен фараонов и печенежских князей еще никому не удавалось утащить в иной мир материальность этого мира, отчет за прожитую жизнь идет по качествам души, а не по количеству нажитого». Этот творческий принцип можно считать основным в прозе писателя разных лет.

При явной условности, метафоричности повествования в ряде произведений 1970-1980-х годов критерием измерения совершаемого персонажами являются изначальные нравственные ценности, которые не всегда соотносятся с уголовным и гражданским кодексом. Мерой человеческого в человеке выступают его способность сознательно выбирать между добром и злом; честь, достоинство; мужественное признание своих недостатков; умение быть ответственным за свои слова, решения, поступки.

Среди тем и проблем, затрагиваемых Крупиным, можно выделить следующие: 1) тема поэта и поэзии в ее расширительном толковании как высокого творческого служения; 2) грани национального характера, остающиеся неизменными или трансформирующиеся под давлением времени и обстоятельств; 3) происходящее в современной России, осмысленное через призму духовной национальной традиции.

Для внимательного читателя творческая эволюция В.Крупина очевидна. В ней можно выделить два аспекта: духовный, на уровне мировоззрения, проявляющийся в религиозном восприятии мира, и собственно эстетический, знаменующийся использованием автором условно-метафорических форм повествования.

В центре внимания Крупина в произведениях разных лет оказывается человек, ищущий оправдания своего пребывания на земле, смысла того, чем он занимается в жизни, человек, ищущий истину. Кто-то из персонажей ищет истину в исполнении будничных ежедневных обязанностей (Кирпиков, персонаж повести «Живая вода»), кто-то – в служении музам (Олег из романа «Спасение погибших», Валерий из повести «От рубля и выше»). Кто-то обретает внутренний мир и покой в вере и служении Богу (персонажи повести «Великорецкая купель»). Среди персонажей наиболее известных произведений писателя нет ни тех, кто полностью погружен в жизнь социума во всех ее перипетиях и хитросплетениях, ни тех, кто отрешен от окружающей жизни и полностью замкнут на себе. Все персонажи так или иначе вовлечены в общий ход событий, подчиняясь или сопротивляясь этому потоку. Указывая социальный статус того или иного персонажа, Крупин определяет контекст, которым обусловлены и мотивированы поведение и размышления героев или, напротив, опровергается всякий смысл любого действия. На страницах данного пособия речь пойдет о тех произведениях писателя, в которых можно проследить диалектику социального и ментального.

Анализ романа «Спасение погибших» (1988) ставит читателя в трудное положение. Автор явно отступает от традиционного для русской реалистической прозы жизнеподобия в повествовании. Персонажи действуют и существуют в координатах современной действительности, реалии которой обозначены скупыми деталями. Многие их поступки вполне объяснимы и мотивированы житейскими обстоятельствами. Однако художественный мир романа условен и метафоричен. Условность при этом воспринимается не как форма отражения действительности в художественном содержании произведения, а как способ высказывания о ней.

Композиционно роман строится как собранье «пестрых глав», разных по объему. Фабульные, событийные, главки очень короткие, иногда состоят из нескольких абзацев. Сюжетные, содержащие философские размышления персонажей, пространны и тяжеловесны, особенно несколько последних. Названия глав отражают или отношение автора к описываемым событиям и персонажам (нередко ироничное), или основную, концептуальную мысль, выраженную центральным образом данной главы. Так, некий объект, давший название главе «Пятый угол», воспринимается как символ высшего знания, приобретенного с помощью или под давлением извне. Упоминаемые в названиях глав «На даче», «У камина» нейтральные предметы шифруют высказанное наболевшее, важное для автора и центральных персонажей. В чередовании и последовательности расположения глав есть определенная логика: логика контраста, сопоставления и противопоставления Олега и Залесского (прежде всего на уровне творческого поведения). Отдельные фрагменты романа позволяют говорить об использовании Крупиным приема «монтажной композиции». В этом случае отдельные части произведения не связаны между собой ни хронологией, ни последовательностью событий, лишь логикой авторской мысли. О приеме «монтажной композиции» смотрите подробнее в издании: Хализев В.Е. Теория литературы: Учебник /В.Е.Хализев. 4-е изд., испр. и доп. – М.: Высш. шк.,2005. В романе такие фрагменты «скреплены» также действиями Алексея, пытающегося найти пропавшие рукописи Олега.

В романе «Спасение погибших» можно выделить три пласта повествования:

1) упоминание о жизни социума в разные годы. Эти упоминания в виде реплик персонажей, действующих в романе, и персонажей недописанного рассказа Олега «рассыпаны» по тексту. По ним сложно судить, одобряет автор происходившее в советские годы или иронизирует;

2) рассказ о событиях, связанных с жизнью и смертью Олега и Залесского;

3) философские размышления о сути бытия и о творчестве как составляющей некоего особого знания о мире.

В основу интриги романа положены загадочные обстоятельства смерти двух членов писательской организации: Ильи Александровича Залесского и его ученика Олега. Залеский сам спланировал свою смерть и похороны. Олега, по мнению патологоанатома, отравили. Сюжет развивается параллельно в двух направлениях: Алексей, друг Олега, ищет его пропавшие рукописи; комиссия в составе членов писательской организации пытается соблюсти волю покойного Залесского, высказанную в его завещании. По ходу повествования складываются творческие портреты Олега и Залесского. Крупин использует прием контраста для выявления творческой одаренности первого и воинствующей бездарности второго.

Олег, по отзывам Залесского и подобных ему, подавал надежды, но не успел осуществить задуманное и начатое. По мнению друзей, Олег был талантливым, мыслившим самостоятельно и нестандартно. Размышления о своем творческом пути привели Олега к мысли о том, что, если ничего равного или подобного высказанного классиками не напишешь, лучше замолчать. Недаром последние рукописные наброски озаглавлены им «Обет молчания». Рукописи, украденные Залесским, потверждают, что Олег искал новую, иную по сравнению с устоявшимися образцами форму повествования о жизни. Фрагмент незаконченного произведения обозначен как стенограмма. Неназванный по имени персонаж якобы отвечает на записки сидящих в зале и рассказывает о своих скитаниях. Однако за внешней формой скрываются размышления автора о современном состоянии мира, погрязшего в пороках, оскверняющего природу, утратившего веру в истину и в приоритет духовного над материальным. Исчезают любовь, чистота, нарушена гармония, добро и зло часто неразличимы. Человек устал от самого себя и от окружающих. Этот фрагмент рукописи Олега, как и многое в романе, – иносказание. «Гримасы» и трагедии реалий советской жизни доведены до абсурда, гротеска. Однако автор дает не политическую, а нравственную оценку эпохе.

В романе обыграна метафора – Олег ушел от жены Веры к подруге с именем Ида (Идея). Видимо, такой выбор имен близких герою женщин не случаен. Жена – хранительница очага, дома, оплот стабильности и покоя как определенного стабильного состояния. Подруга – женщина-муза, вдохновительница. Олег ушел от веры в художественное слово, в его силу и власть над людскими умами. Слово произнесено, значит, умерло, обрело иную жизнь в печатном своем образе, который по прошествии моды на него, потребности в нем, уйдет в утиль. Сданное сырье даст право на получение талонов на детектив, зарубежный роман и т. д. Такое слово, и материализованное на бумаге, не вечно. Идея требует воплощения. Поиски формы этого воплощения мучительны. По словам Олега, «искать форму произведения – творчество, искать форму высказывания – трусость».

Илья Александрович Залесский – персонаж диаметрально противоположный. Он наделен звучной фамилией, обременен славой, известностью, учениками (Олег – один из них). Написанные и изданные его произведения составляют целую библиотеку. Его материальный достаток намного превышает финансовые возможности среднего советского человека. К числу его заслуг отнесены следующие факты: 1) музаификация как внедрение в сознание пишущего образа музы, навеянного конкретной разрабатываемой темой; 2) отказ от фамилии отца, изменение отчества в целях повышения объективности повествования и максимального дистанцирования от личного опыта; 3) идея создания синтетического романа, состоящего, в основном, из сносок и примечаний, своим объемом превышающих поясняемый текст. Творческое лицо Залесского определяется сочетанием художественной бездарности с претензией на роль властителя умов и наставника начинающих писателей. Авторская ирония, местами доходящая до сарказма, явно ощутима на страницах романа, посвященных описанию будней писательской организации, упоминанию поступков отдельных ее членов. В современной автору действительности внешнее преобладает, доминирует, требует к себе внимания и почтительного отношения. Многие этому верят, поддаются на обман, принимая за золото все, что блестит. Такова основная писательская масса, представители которой выведены в романе. Им удобно и комфортно работать в череде календарных планов и мероприятий. Сомнения, духовные искания остаются за рамками стандартов, которым они следуют и подчиняются. В одном из отрывков незавершенной рукописи Олега есть достаточно горькие размышления автора романа о современной ему литературе. Приведем цитату. «А ведь славно, как подумаешь на досуге, быть начитанным! И многие начали составлять свои труды, но редкие пишут о том, что видели, больше о том, что видели другие, но как начитаешься, то и кажется, что видел сам.<…>Богом было слово. А потом это слово написали на бумаге, потом напечатали и долго перепечатывали. И стало так много напечатанной бумаги, что читать стало некому. И бумаги стало не хватать.<…> Стали некоторую ее часть называть макулатурой. А потому вполголоса, что, бывало, гремели. Но мы, господа хорошие, были маленькие в эпоху громов, с нас взятки гладки. Жить нам все время было легче и веселей, мы верной дорогой шли. Шли, шли, да за перышко схватились. Чик-чирик по бумажке.<…> И у меня такая же профессия, как у тебя, – чужие зубы заговаривать, тем более своих не осталось. Начал роман, так и вали все в эту прорву <…> Самолет упал – пиши, взлетел – пиши, пароход утонул – пиши, поднимают со дна – пиши, через океан на лодочке едут – пиши, с ума сходят – пиши, <…> отвлекай, в общем, от задумчивости. Думать не давай, а то задумаются и до чего додумаются?

Ну что, студент, затянул я тебя в книжку? А знаешь, мне одна женщина написала: «Скажи, судьба или забота скорее этот день избыть? Пусть разрешит нам строгий кто-то еще одну попытку жить. И будем плакать от бессилья и думать каждый о своем: ты о спасении России, я о спасении твоем.» Студент, а на тебя можно страну оставить?» [5,с. 38-39].

Олег в романе не показан борцом со сложившейся системой правил, репутаций, обязанностей и т. д. Он, скорее, ищущий истину одиночка. Однако в отличие, например, от доктора Живаго, он не стремиться оторваться от почвы, встать над народной массой. Олег пытается вернуться к ней, чтобы в ее стихии (жизненном опыте, мироощущении, языковом выражении) найти истину, достойную быть запечатленной в Слове. Олег приблизился к осознанию истины, прочувствовал ее присутствие через религиозное восприятие мира. Большего он не успел (или не смог по воле автора) совершить на страницах и в контексте романа «Спасение погибших». За него это сделал Крупин в путевых заметках «Слава Богу за все».

Основной конфликт романа «Спасение погибших» – соотношение внешнего, фальшивого, ложного и сокрытого, истинного, проявляющегося внутри культурной и духовной религиозной традиции. Данный конфликт находит художественное воплощение в размышлениях философа, Олега и подобных им персонажей, неравнодушных к судьбе России и Слова. Философия бытия и творчества выражена в главе «Пятый угол», а также в отдельных фрагментах упоминаемых рукописей Олега. Она зиждется на религиозном восприятии мира и жизни как одухотворенной любви. Говоря о социальном и онтологическом, Крупин «пропускает» важнейшие постулаты через национальное их понимание. Тем самым ответственность за сказанное, сделанное или не совершенное, ложится на плечи каждого русского человека, думающего о своей и общей жизни. В качестве примера приведем некоторые цитаты. « Второй вопрос: «От чего несчастья?» Этот вопрос проще. Несчастья от обманувшей жизни. Почему жизнь обманула? Кого и в чем? А никого и ни в чем, потому что от жизни ждали не того. Надо желать того, что нужно для спасения души, т. е. терпения и работы Честная работа создает бескорыстную душу, а бескорыстная душа имеет спокойную совесть, а спокойная совесть и есть счастье, а другого не будет во веки веков. Нормально и хорошо ждать восхода солнца и захода, дождя, снега, колокольного звона, рождения ребенка, нормально ждать встречи с любимым человеком, нормально ждать смерти. Но дико и тупиково ждать от жизни чинов, денег, поклонения – это ненасыщаемо. Тут зависть правит помраченными умами: как же так – у других есть, а у меня нет, а они хуже. И сравнение в материальную сторону обкрадывает. Мой встречный вопрос: у кого хватает сил раздать нищим все накопленное? Вы спросите: где нищие? Отвечаю: там же, где всегда, – на паперти»[5, с.26].

В главе «На Ярославском вокзале» есть небольшой фрагмент, содержащий квинтессэнцию размышлений автора романа о национальной философии бытия. Эти суждения вложены в уста Иды (Идеи) подруги Олега и Алексея. Эмоциональный монолог женщины, наделенной Крупиным «говорящим» именем, выполняет важную для писателя эстетическую функцию: привлекает внимание думающего читателя к специфике ментального, которая обусловливает «плюсы» и «минусы» национального характера независимо от исторического времени. Приведем цитату: «Русская идея была всегда. Но такие в ней шараханья, такие блуждания во тьме, а другие идут по освещенному следу и еще над нами смеются. Наш национальный тип не похож ни на какой. Всегда мы меж Востоком и Западом. Одни несчастья от этого! Всех спасаем, во всем всегда жертвенность. И история у нас то взрывается, то замирает. Но не вбили же мы себе в голову, что мы – третий Рим, четвертого не будет, так и есть. Как бы ни злились на нас, ведь ждут спасения только от нас. Наша история – это мировая философия, а литература наша – философия жизни. Наша личность наиболее близка к мировой гармонии, но в нашем понимании, отсюда все противоречие. Весь мир спасти, не меньше. Мы народ-богоносец, по Достоевскому. Да это так и есть. У нас человек может быть свободен даже в тюрьме. У нас атеисты близки к верующим. У нас не только общество, даже семья с социальной окраской, ею и держится, а наши народники! <…> Кто в нас верит, тот нас и любит, а кто не любит, тот, значит, и не верит» [5, c. 98].

Подводя итог, можно сказать, что в романе «Спасение погибших» Крупин сосредоточил многие важные для него размышления о духовной, культурной и социальной составляющих национальной жизни конца ХХ века. Результаты этих размышлений получились неутешительными. Причины тому – русские вневременные ментальные особенности и конкретные исторические реалии. Такой вывод подтверждает и анализ еще одного произведения Крупина – повести «Дурдом» (1992).

Повесть «Дурдом», как и повесть «Прощай, Россия, встретимся в раю» (1993) автор назвал особо важными для себя. Если прочитывать и осмыслять их в контексте социально-культурных реалий эпохи, то станет явной их скрытая, подтекстная публицистичность. Эта подтекстность выражается в том, что автор и его персонажи открыто не выступают против власти, не призывают идти на баррикады во имя спасения России. В первой повести ситуацию в стране оценивают подвыпившие старики, во второй – пациенты одного из отделений психиатрической больницы. Их речи многословны, алогичны, но в ряде случаев не лишены здравого смысла. Здравый смысл присущ народному взгляду на мир и на происходящее в стране. И хотя разговоры остаются разговорами, атмосфера времени воссоздана детально, точно передано отношение автора к трансформации различных сторон жизни. В упомянутых повестях отражены многие ментальные черты русского народа: острая наблюдательность, способность понимать, какой человек на что годен и что он собой представляет, умение прозревать суть вещей не только житейских, но и философских. Однако нередко эти способности проявляются в «подпитии» и не претворяются в поступки. Чисто русской чертой предстает в повести «Дурдом» готовность быть поглощенным какой-либо сверхидеей, начиная с переустройства социума до переделки бытия. И мир, ограниченный стенами больничных палат, предстает более гармоничным, чем свободный социум.

Повествование в указанном произведении намеренно бессюжетно, что оговаривается на первых страницах. В художественном пространстве повести, строго говоря, ничего не происходит. Читательскому восприятию не на что опереться: в тексте нет интерьерных и портретных описаний, панорамы событий, передающих движение жизни в отделении (даже с учетом того, что для многих время в больнице остановилось безвозвратно). Мы не видим действия, но слышим голоса тех, кто приходил в отделение навсегда, будучи одержимым какой-либо идеей. Их высказывания и суждения, горячечные, эмоциональные, не кажутся лечащему врачу бредовыми. Он не скрывает, что многих новых «велели объявить больными, внушить им болезнь», что для современной медицины элементарно. На деле же, многие из живущих в отделении – вполне нормальные здравомыслящие люди. «… в психиатрии… мы убиваем способности, мы варвары, мы не знаем, кто и насколько болен, кто здоров, нет нормы психического здоровья. Если бы всех, больных и здоровых, содержать вместе, норма могла бы, хотя опять же условно, выработаться… «Дурак! Псих ненормальный! – кричат у нас то и дело в очередях и в автобусах, дома и на работе. Кто тогда не дурак, когда каждого в его жизни называли дураком. Но кто называл? И почему дураки, а особенно дуры, лучше живут? И кто напишет учебник о дурости, в котором обозначит конкретные признаки свихнутости?» [6, с.412]. Их просто нужно выслушать и попытаться понять. «Даю не руку, голову на отсечение, что все наши беды оттого, что мы не слушаем друг друга. От этого гибнут государства, рушатся судьбы, от невысказанности уходят в затвор, на плаху, сходят с ума» [6, с. 397]. Неслучайно одна из первых глав повести называется «Давайте всех выслушаем». «Давайте», – говорит рассказчик и отказывается от сюжета, строя свои записки как своеобразные конспекты разговоров с отдельными пациентами, размышлений над причинами их болезней, комментарии по поводу происходящего в отделении.

Рассказчик – врач-психиатр Алексей Корсаков – заведует отделением в одной из огромных психиатрических лечебниц, упрятанных в лесу, далеко от шоссе. Сопоставляя теоретические высказывания ученых, в том числе и своих коллег, и наблюдения практикующего врача, он пытается описать отклонения в человеческой психике и изыскать способы борьбы с ними. По мнению Алексея, психика «едина. Поодиночке с ума не сходят. Мы связаны, писал поэт, единой нервной системой. Мы делаем больно кому-то, это обязательно возвращается к нам. Вот это – единая общечеловеческая психика, которая с годами опускается во все большие подвалы безумия, – могло бы считаться меняющейся нормой.

Но когда я касался этой совместной нервной системы, спотыкался именно на русской психике» [6, с. 400].

Русский человек нередко вял, ленив, безынициативен в обустройстве материально комфортной стороны своего бытия в свою пользу, терпеливо сносит все эксперименты, проводимые с его жизнью. «… я – русский врач, изучая русских больных, сравнивая их с другими, вижу, что национальное влияет на психику. Берем случай обиды. Скажи кому угодно, что живет как-то не так, разве поверит? А русский: «А считаете, что живу не так, я и буду жить не так. Не верите, что я живу честно, надо мне для вашего оправдания подворовывать. Не доверяете – домыслим. Хотите еще сильнее обгадить – поможем, и кулаком не надо стучать, сами на себя что угодно наговорим, вам только и осталось, что радостно кричать: они сами признаются, что они хуже всех. Нет мастера и подмастерья, мы лучше, оттого вы на нас злобствуете <…> Мы милосердны и разрознены, вы грубы и сплочены, мы – толпа, вы – кулак. Внушайте, что нам нужен арапник и дубинка, мы смирились. Действуйте» [6, с.416]. Однако важнейшая составляющая его мировосприятия – ощущение временности и бренности земного существования – позволяет ему жить, трезво оценивая происходящее вокруг. «Нам, русским, мало одного состояния, мы постоянно знаем, что есть и другие, мы не жалеем губить время, так как постоянно кажется, что это не та жизнь. <…> Для нас легко швырнуть любую зарплату, если работать неинтересно… Оттого с нами трудно, оттого мы непонятны <…> Ненавидят: как это вдруг в таком расчетливом мире да вдруг такой безалаберный народ? Они сплочены, а мы разобщены, почему? У них палка закона, закон стада, у нас богатство мыслей и личностей» [6, с. 433]. «Очень мы выносливый народ, очень. Пред нами скоро все сдадутся, поймут наше преимущество, к нам запросятся. Мы, конечно, люди простецкие, пустим, они с порожка да нам на загривок, уж сто раз так бывало, а как иначе? Мы своих за людей не считаем, а ежели кто из варягов – тому почет и место. Не-е, с вятскими не шути, мы всех перемудрим, а себя в первую очередь»[6, с.442].

В одном ряду с этой трезвостью и пьянство, и пошехонская не преходящая со временем глупость, и поиски молочных рек с кисельными берегами, и изобретение вечного двигателя. «Страдание – признак мыслящего», сказано в повести. Почти все пациенты лечебницы мыслят, потому и страдают, и напротив, размышления о жизни и бытии в России приносят им страдания. «Мои больные отлично знают, что, во-первых, они совершенно здоровы, а то, что они пьют лекарства, так это благодарность за нашу фруктовую жизнь, и, во-вторых, весь мир сошел с ума, поэтому мы ушли из мира, чтоб хоть кто-то на планете остался нормальным. <…> Всех лихорадит: одних от страха, других от жадности, третьих от бедности, четвертые трясутся за компанию и то уедут из России, то опять вернутся, и все учат и учат ее жить. <…> И так далее. Россия в плену дурости и наглости – вот какой итог наших заседаний, вечерних, дневных и утренних» [6, с. 426-427].

Главы повести неравнозначны по объему, формату и содержанию. Однако вряд ли уместно говорить о том, что Крупин использовал постмодернистские приемы в композиционном решении своего произведения. При всей условности и метафоричности повествования оно основывается на авторских оценках происходящего в России на рубеже 1980-1990-х годов. А высказанное в стенах психиатрической лечебницы может восприниматься по-разному: как бред сумасшедшего или как правда, которую не хочется слышать.

В контексте повествования психиатрическая лечебница ни разу не названа «дурдомом». Упоминаются отделение, палаты. Разговорный вариант наименования подобного учреждения отсутствует. С учетом сказанного выше можно предположить следующее. Как для врача Алексея Корсакова, так и для Владимира Крупина, автора повести, пациенты – не дураки, не сошедшие с ума, а душевно больные. А «душевнобольные нормальны, ибо именно они всегда говорят правду, тогда как так называемые здоровые сплошь и рядом прибегают ко лжи, чтобы правду скрыть» [6, с. 399]. Душа болит от столкновения абсурдности социальных метаморфоз и катаклизмов со здоровым нравственным началом, заложенным в национальных психике, сознании и традициях. Невозможность повлиять на своем уровне на ход событий приводит к тому, что потрясенное сознание приходит к выводу: в «дурдом» превратили Россию, насильственно вытравляя в ней понимание своей самобытности и самодостаточности.

Может сложиться впечатление, что перу В.Крупина принадлежат только произведения, в которых автор негодует, обличает и т.п. Однако Крупин бывает разным. Его художественному дарованию не чужд и проникновенный лиризм. Оставаясь верным своему предназначению писать о судьбе России, он как человек православный воспринимает многое в мире через любовь. И следующая повесть, о которой пойдет речь, посвящена рассказу о любви мужчины и женщины.

Повесть «Люби меня, как я тебя» (1998), на первый взгляд, ничем не отличается от других подобных повестей. История, положенная в основу повествования, дает возможность любому автору использовать перипетии сюжета для того, чтобы заинтриговать читателя. Тем более, что отдельные коллизии судеб персонажей «работают» на создание современного варианта «love story».

Красивая незамужняя женщина, живущая в Санкт-Петербурге, и мужчина, начальник которого позволяет ему путешествовать из Москвы в Петербург в течение рабочей недели, чтобы увидеться с возлюбленной, могли бы стать персонажами повести о страсти, преодолевающей препятствия. Но не стали. Крупин представил на суд читателя пронзительную лирическую повесть о любви. О любви-самопожертвовании, любви, соединяющей души, дарующей счастье узнавания другого человека, даже если не суждено быть с ним рядом.

Персонажи повести – тезки. Александра Григорьевна преподает в одной из петербургских школ. Александр Васильевич пишет диссертацию о консолидации научной мысли в целях возрождения России. Впервые они увидели друг друга на совместном симпозиуме ученых и ученых-богословов. Александра Васильевича поразило, что молодая женщина осмелилась возразить выступавшему протестанту-баптисту, желая защитить учение Христа от попыток очередного трансформирования в контексте современности. Во время второй встречи – на концерте в капелле – герой понимает, что он влюблен. С первого взгляда, пылко и робко, как мальчишка.

« Со мной никогда такого не бывало. Ведь все бывало – и влюблялся, и трепетал, но какую-то судорогу дыхания, состояние выключенности из времени и невероятную робость я никогда не испытывал. Я и боялся на нее посмотреть, и не мог не смотреть» [7, с.569]. В неполные тридцать лет его, современного мужчину, томит не жажда обладания возлюбленной, а ощущение пустоты, когда Саши нет рядом.

Летопись этой короткой взаимной любви составляют в повести междугородние телефонные звонки, поездки из Москвы в Петербург, письма героев друг другу. Александр Васильевич появляется в жизни Саши неожиданно. Он стремительно «врывается» в нее, нарушая привычный распорядок: общение девушки с мамой, с больной сестрой, работу в школьной «продленке». Эта импульсивность пугает, настораживает, но не отталкивает: так несовременен, робок и чист герой в своих попытках привлечь внимание любимой женщины. В один из первых приездов в Петербург Александр Васильевич приходит в школу, где работает Саша. Но увидев в зеркале, как измят его пиджак, как небрежен весь его вид, он уезжает, так и не рискнув показаться любимой на глаза. Возможно, последней каплей, разрешившей сомнения девушки в пользу Александра, стали разговор с ее учениками в «продленке» и купленное на всех мороженое. Саша отдается этой любви и погружается в нее, как в редкое в ее городе солнышко: «У меня вся жизнь теперь делится на три части: ожидание тебя, переживание жизни с тобой и воспоминание. Город пустеет, стихает после тебя, я виновата перед ним за это, я хожу и говорю знакомым местам: нет Саши, нет, уехал Саша. Город молчит, не сердится, он теряет голос без тебя. Я здесь вечность без тебя, а с тобой – летящий миг. <…>Я настолько полна тобою, я так стремлюсь остаться одна, замереть в молчании и быть с тобою. Это что-то другое, не мысли о тебе, а состояние всего тебя во мне» [7, с.611-612].

Растворенность друг в друге, единение душ и сердец описано автором повести эмоционально и деликатно. Ему удалось избежать нередких на страницах современной прозы описаний интимных сцен, откровений персонажей. Целомудренность строк идет не от ханжества, не от желания противопоставить себя иным авторам, пишущим более откровенно, а от понимания любви как дара Божьего. Трагического противоречия между земной чувственной составляющей любви мужчины и женщины и духовной ее гранью в сознании персонажей повести Крупина нет, ибо любовь освящается в таинстве брака. Однако Саша, которой врачи запретили выходить замуж и иметь детей, более тонко чувствует и эту связь, и эту границу: «Я молюсь и за тебя, и за себя. Я вся грешная, я думаю только, пусть все твои грехи тоже будут на мне, я прошу у Бога одного: любить тебя, пока живу. Иной раз страшно: стою в церкви и думаю не о Боге – о тебе. Может, в этом суть женская? Вот ты со мной, надо мной, ты же закрываешь для меня все: и пространство, и потолок, и небо… <…> Я лечу, когда я с тобой, я умираю, когда долго тебя не вижу» [7, с.617]. «…чем больше я с тобой, тем все больше люблю и тем все больше никого не осуждаю и всех люблю. Но это все подступы к любви Божьей. Когда я себя плохо чувствую, то очень мечтаю о монастыре, а когда становится полегче, опять мечтаю о встрече с тобой» [7, с.620]. Вымолив у Бога возможность быть любимой, Саша жертвует своим физическим равновесием и покоем ради редких мгновений встреч и расставаний, ради радости общения с любимым человеком. В контексте повести ее слова о том, что после Пасхи она обязательно выздоровеет, не воспринимаются как метафора. Однако мечтам Александра Васильевича о женитьбе на любимой женщине не суждено сбыться. Саша уходит из жизни в Пасхальную ночь, о чем Александр узнает, позвонив в Петербург после ночной пасхальной службы. Перестав быть на земле и осязать чувственную любовь, Саша получает возможность ощутить любовь Божию. Своей любви к Александру Васильевичу она отдала все без остатка, возродив его к иной, внутренне несуетной жизни.

Дальнейшая судьба героя остается за рамками повествования. Однако сердце его не останется равнодушным и успокоившимся.

Одна из сюжетных линий повести связана с темой духовного единения и возрождения России. Пути решения этой проблемы предлагаются разные.

Мужчина, подвозивший Александра Васильевича к дому Саши, приглашает его вступить в организацию «Власть – русским» во имя немедленных действий по спасению России. Эдуард Федорович, руководящий институтом по выработке идеологии периода демократии в России, размышляет о наследственной (монархической) власти как благодатном проявлении отношения отцовства правителя к своему народу. Своими резкими суждениями он не оправдывает ожидания власть предержащих, и после очередного выступления Эдуарда Федоровича руководимый им институт закрывают. Его высказывания во многом согласуются с позицией автора повести. Например: «Я сказал: «Вы требовали идею нового демократического времени, ее нет и не будет. Русская идея осталась такой, какой была всегда: Православие. Другой идеи в России не будет. Вся идеологическая суета – интеллигентские упражнения в интеллекте» [7, с.621-622]. По мнению указанного персонажа, «существуют две пирамиды человеческого открытия мира, создания жизненного идеала. Одна пирамида обезбоженного сознания, полная гордыни, псевдооткрытий, изобретений велосипедов, ведущая к озлоблению и разочарованию, так как рядом созидаются тьмы и тьмы других пирамид со своими идеалами. Все доказывают, что их идеал найкращий, вот тут и кровь. И второе построение: когда идеал известен – Иисус Христос. Когда истина ясна с самого начала, то человек не тычется в поисках смысла жизни, а живет и спасает душу. Ибо только душа человека ценна, все остальное – тлен. Такому сознанию нужна монархия, ибо только она обеспечивает союз неба и земли» [7, с.572].

Как совмещаются в художественном пространстве произведения эти две основные линии? Какая из них доминирует?

Для В.Крупина, человека с православным мироощущением, тема поруганного Отечества, попираемых святынь и тема жертвенной любви в повести объединены и содержательно, и эстетически. Возрождение России, по мнению писателя, возможно на путях духовного единения, очищения страданием и покаянием, защиты своей веры и любви. Обновление Александра Васильевича совершилось с помощью любви и в любви к женщине. В тексте повести нет описания его внутреннего состояния после известия о смерти Саши. Не передано ощущение пустоты, томления, посетившее героя в первые часы знакомства с девушкой. Приведем для сравнения две цитаты. «Какое-то томление поселилось во мне. Куда я шел, зачем вообще я в этом городе, на этой болтовне, зачем я вообще занимаюсь глупостью никому не нужной науки? Вдруг я понял, что все дело в том, что она ушла» [7, с.565]. И финал произведения: «Батюшка дал мне пасхальное, сверкающее росписью яйцо. И еще какая-то женщина подарила, такое пестренькое. И еще нищенка у входа. Я бережно нес их, думая, что лучше не ложиться спать, а сразу ехать. В поезде высплюсь. Позвоню, поздравлю и поеду.

Позвонил. Мне сказали … мне сказали, что в эту ночь Саши не стало на земле. Больше ничего не помню» [7, с.629]. В финальных строках нет отчаяния, потому что душа, кроме боли, полна любовью, верой и надеждой. Это – истина для русского православного человека. Но для обретения этой истины нужно пройти долгий путь к себе изначальному. Такой путь должна, по мысли В.Крупина, пройти и Россия.

Итак, мир, представленный в упомянутых произведениях В.Крупина, неоднозначен. В онтологической своей ипостаси он прекрасен и гармоничен, ибо был создан Богом для счастья и любви. Социальная ипостась полна конфликтов, противоречий и борьбы, борьбы за власть, за более высокий социальный статус, за более комфортное существование на земле. Человеку не дано сил изменить окружающий мир, тем более в одиночку. Однако у него есть возможность самому стать другим.