Литература

Аникст, А. А. Шекспир. Ремесло драматурга / А. А. Аникст. – М., 1974.

Аверх, Ю. Стихи / Ю. Аверх // Урал. 2006. №5. URL: http://magazines.russ.ru/ural/2006/5/av3.html

Будницкий, И. «Уезжающие остаются...» и др. / И. Будницкий // Волга. 2008. № 2. URL:| http://magazines.russ.ru/volga/2008/2/bu3.html

Василевский, А. До конца времен / А. Василевский // Новый мир. 2009. № 2.

Григорьев, А. Сочинения: в 2 т. Т. 1 / А. Григорьев. – М., 1990.

Кузьмина, Н. А. Интертекст и его роль в процессах эволюции поэтического языка / Н. А. Кузьмина. – М., 2004.

Тарковский, А. Стихи разных лет / А. Тарковский. – М, 1983.

Россия – запад – восток («иные речения» в русской литературе хvii – хх вв.) м. А. Кожевникова

Россия, Красноярск

Froehlich@yandex.ru

В русской литературе стилистический приём введения в художественный текст лексических заимствований был знаком ещё паломникам XI – XII вв., которые путешествовали на Святую землю, повествуя затем о своих нелёгких походах и описывая картины жизни иных народов в «Хождениях». Неудивительно, что такие произведения содержат обилие лексических заимствований, являющихся жанрово-стилевой особенностью этой литературы.

Как свидетельствует В. Сайнбаяр, первые «иные речения» для характеристики «иных языцей» встречаются в творчестве игумена Даниила (XII в.). «Иные речения» отражают особенности религиозной и бытовой сфер жизни христианского Востока и представлены грецизмами, а также тюркизмами [Сайнбаяр 2007: 12].

В XV в. из-за ослабления влияния на мировом пространстве Византийской империи русские паломники предпочитают совершать «хождения» в Западную Европу, поэтому в текстах начинают преобладать западноевропейские заимствования, например, в «Хождениях» инока Зосимы (XV в.) [Сайнбаяр 2007: 12].

Вплоть до начала XVII в. русская литература целиком и полностью подчиняется церкви. Ситуация в корне меняется с приходом к власти Петра I, который реформирует не только культурную, промышленную, социальную, военную, научную сферы, но также предопределяет развитие русской литературы, которая начинает отдаляться от церкви и приобретает светский характер, хотя религиозные традиции древнерусской литературы всё ещё сохраняют своё влияние, диктуя, например, жанры, среди которых преобладают бытовые, нравоучительные, сатирические повести.

Попытки Петра I европеизировать Русь находят отражение в литературных произведениях в виде многочисленных иноязычных заимствований. Литераторы создают тексты, где с церковно-славянскими лексемами сосуществуют новомодные иностранные, придавая произведению неестественность, вычурность и тяжеловесность. Например, известная в начале XVIII века «Гистория о российском матросе Василии Кориотском и о прекрасной королевне Ираклии Флоренской земли» содержит наряду со славянизмами («како», «зайде») и европеизмы («фамилия», «кавалер»): «Молю тя, мой государь, ваша фамилия како, сюда зайде из котораго государства, понеже я у нихъ разбойников до сего часу васъ не видала, и вижу вас, что не их команды, но признаю васъ быть некотораго кавалера» [Винокур 1997: 322].

С середины и до конца XVIII в., как свидетельствует Ю. С. Сорокин, в русской литературе господствует пуризм, т. е. «явно преобладает осторожность в прямом заимствовании иностранных слов», так как «неустойчивость самой системы литературного языка постоянно вызывала стремление предохранить русский язык от иноязычных заимствований» [Сорокин 1965: 45]. В отличие от предыдущих периодов, большинство заимствований составляют французские вокабулы, после них следуют латинские, замыкают список немецкие, греческие и польские. Ю. Т. Листрова-Правда отмечает, что лексические заимствования в XVIII в. используеются в основном для отрицательной характеристики персонажей [Листрова-Правда 2001: 122]. Так, у Д. И. Фонвизина советница в «Бригадире» говорит: «Полно скиляжничать (скупиться). Я капабель-на (способна) с тобою развестись, ежели ты еще меня так шпетить (укорять) станешь» [Фонвизин 1972: 24]. Доминирующей функцией заимствований в речи советницы является определение её как человека невежественного, не владеющего на должном уровне французским, но стремящегося щегольнуть немногочисленными знаниями, акцентируя внимание на причастности к высшему свету.

Единичные заимствования, преследующие цель украсить речь, наделить её изысканностью, выразительностью и высокопарностью, появляются в России только в конце XVIII века в произведениях Д. И. Фонвизина и Н. М. Карамзина [Листрова-Правда 2001: 122].

В XIX в. писатели и поэты широко применяют лексические заимствования, пародируя неправильное употребление французских слов и искажение русских. Так, И. П. Мятлев посвящает целую поэму «дамскому» языку «Сенсации и замечания госпожи Курдюковой за границею, дан л'этранже» (1840), где он парадирует тамбовскую барыню, приехавшую в Париж:

Не диковинка, пететер, Так сказать, се компрометер. Ну, приступим: вуаси Знатный барин де Рюсси. Он в плаще, в очках, в фуражке; Не узнаешь по замашке,

Кто такой. Но вот малер.

(Фр.: peut-etre – может быть; se compromettre – скомпрометировать себя; voici – вот; de Russie ‒ из России; malheur – беда) [Мятлев 1962: 186].

Следует отметить, что И. П. Мятлев считается самым ярким представителем макаронического направления в русской литературе. Л. В Чернец подчёркивает, что стихи И. П. Мятлева чрезвычайно популярны в XIX в. [Чернец 2004: 50].

М. Ю. Лермонтов, как пишет Л. В. Чернец, в «турецкой сказке», записанной на Кавказе, «Ашик-Кериб» (ашик по-турецки – влюбленный, возлюбленный; кериб – чужеземец, скиталец), применяет обилие иноязычных элементов тюркского происхождения. Использование иноязычия в произведении оправдывает себя, так как поэма является народным эпосом и без тюркизмов, выполняющих роль коннотаций, звучала бы блёкло и невыразительно [Чернец 2004: 51].

Традицию сатирического высмеивания светского жаргона, как пишет И. Б. Голуб, продолжают другие сатирики. Так, у Н. В. Гоголя в «Мёртвых душах»: «Юбка вся собирается вокруг, как бывало в старину фижмы, даже сзади немножко подкладывают ваты, чтобы была совершенная бельфам (прекрасная женщина)»; «Словом, скандальёзу наделал ужасного, вся деревня сбежалась, ребенки плачут: все кричит, никто не понимает, ну просто оррёр, оррёр, оррёр! (ужас)» [Гоголь 1964: 460].

Мадам Бальзаминова из пьесы А. Н. Островского «Свои собаки грызутся, чужая не приставай» размышляет, вставляя в русский текст французские заимствования:

– Вот что, Миша, есть такие французские слова, очень похожие на русские, я их много знаю; ты бы хоть их заучил когда, на досуге. <...> Вот слушай! Ты все говоришь: «Я гулять пойду!» Это, Миша, нехорошо. Лучше скажи: «Я хочу проминаж сделать!» <...> Про кого дурно говорят, это мараль. <...> А вот если кто заважничает, очень возмечтает о себе, и вдруг ему форс-то собьют, – это асаже называется [Островский 1959: 347].

А. П. Чехов, как указывает Н. А. Колосова, будучи последователем Н. В. Гоголя, также вводит в язык своих персонажей с некоторыми элементами деформации французские слова и выражения: «Классные дамы, желтые и весноватые, с выражением крайнего беспокойства на лицах, не отрывают от них глаз и, несмотря на идеальную тишину, то и дело выкрикивают: «Медам! Силянс!» (фр. «Mesdames! Silence!» «Сударыни! Тише!») [Колосова 2003: 76].

Однако русские писатели XIX в. кроме саркастического высмеивания видят в иноязычной лексике необходимое яркое стилистическое средство, используя заимствования для отображения быта, культуры, традиций других народов. Как полагает М. И. Чернышёва, «экзотизмы появляются в текстах определенной тематики, а также при описании обрядов, быта, домашней утвари, обычаев, одежды и т. п. того или иного народа, той или иной страны» [Чернышева 1983: 221].

Важно отметить, что в целом ряде произведений Пушкина отражены многочисленные заимствования как из французского, так и «из латинского, итальянского, английского, немецкого, а также молдавского, кавказских языков <…>, которые употребляются как в непосредственной связи, так и вне связи с национально-культурным своеобразием содержания сообщения» [Листрова-Правда 1986: 72]. З. Мохаммади подчёркивает, что для создания восточного колорита в таких произведениях, как «Кавказский пленник», «Бахчисарайский фонтан», «Евгений Онегин» и др. А. Пушкин применяет характерную лексику персидского и арабского происхождения: «факир», «гарем», «гяур» (тур. “неверующий, немусульманин”), «евнух», «чубук» (тюрк. “курительная трубка”), «шербет» (перс. “прохладительный напиток”) и т. д. [Мохаммади 2007: 700].

В советской литературе, как свидетельствует И. Б. Голуб, заимствования из европейских языков используются крайне редко, что обусловлено политикой того времени. Часто советские писатели пародируют употребление заимствованных слов, которые затрудняют понимание. Этой теме посвящено, например, стихотворение В. В. Маяковского «О фиасках, апогеях и других неведомых вещах» (1923) [Голуб 1976: 116]:

Прочли: «Пуанкаре терпит фиаско».‒ Задумались. Что это за «фиаска» за такая? Из-за этой «фиаски» грамотей Ванюха чуть не разодрался! – Слушай, Петь, с «фиаской» востро держи ухо…

[Маяковский 2005: 137]

Другим показательным примером служит речь Фили из произведения М. А. Булгакова «Театральный роман», наполненная макароническими вставками:

«– Филя, вы меня совсем забыли, гадкий! – тихо восклицала дама.

– Нон, мадам, энпоссибль! (фр. “нет, это невозможно”) – рявкал Филя. – Мэ ле заффер тужур!(фр. “но всё дела”)    

Дама смеялась журчащим смехом, била Филю перчаткой по руке. – Знаете что, – вдохновенно говорила дама, – Дарья моя сегодня испекла пирожки, приходите ужинать. А?

– Авек плезир! (фр. “с удовольствием”) – восклицал Филя и в честь дамы зажигал глаза медведя» [Булгаков 1991: 128].

Однако, как отмечает Н. А. Колосова, в период «оттепели», благодаря представившейся возможности советским гражданам соприкоснуться с Западом, в литературе «проявляется, казалось бы, забытый пласт дореволюционной культуры». Так, В. П. Катаев в «Святом колодце», повествуя о своей московской молодости, пишет «У нас это называлось: «Поедем экутэ ле богемьен» (фр. “слушать цыган”) [Колосова 2003: 78].

Несмотря на это, в общей тенденции на смену европеизмам приходят заимствования из республик СССР. Общеизвестен тот факт, что в советский период большинство национальных писателей были билингвами. Они в равной степени великолепно владеют родным и русским языками, что даёт им возможность создавать свои произведения на языках предков, переводя их затем на русский. В списке таких писателей Чингиз Айтматов, Василь Быков, Юрий Рытхэу и другие. Конечно же, одно из главных направлений в их творчестве – описание культуры, быта родного народа, которое трудно преподнести читателю во всей полноте и красочности без использования экзотизмов. Например, Рустем Кутуй, повествуя о культуре, традициях, обычаях и сказаниях татарского народа, вводит узуальную лексику в текст русской прозы: «Ни халь» – это значит: “Как живешь?”, или “Как здоровье?”, или “Есть ли чего на твоем столе?”, “Не голодны ли дети?”. Вот сколько вмещает одно слово – все то, чем полна военная жизнь нашего двора» [Кутуй 1989: 184].

Подводя итоги, можно сказать, что использование «иных речений» как составляющей художественного текста в русской литературе восходит ко временам раннеславянской письменности и имеет продолжение до наших дней, отражая языковые контакты России и с Западом, и с Востоком. Вплетая в ткань текста языковые явления иносистем, писатели реализуют определённое творческое задание, ориентируясь на поставленные цели.