§ 8. Образование

Выше я немного упоминал о своей учебе. Сейчас более подробно. Учился я в разных школах. В 1-й класс пошел в школу в д. Кобызи (4-5 км от нашей деревни). После раскулачивания дяди Филиппа его новый дом перевезли в д. Крупенино и в этом доме разместили все 4 класса начальной школы. Так что во 2-м классе я учился в этой школе, что на 2 км ближе к нам. В 3-м классе я учился в Рубе. Обучение велось на белорусском языке, который давался мне с большим трудом, но учился и в этой школе хорошо. 4-й класс я закончил снова в д. Крупенино. В 4-м классе мне пришлось учиться два года. Несмотря на мою прекрасную учебу и окончание 4-го класса на одни пятерки, в 5-й класс меня не приняли, потому что я был сыном кулака. а дети кулаков не имели права на образование. Дядя Терентий был хорошо знаком с директором школы Худолеевым, однако и знакомство не помогло. Пришлось мне в 4-м классе учиться еще один год.

В 5-м и 6-м классах я учился в Понизовской неполной средней школе (НСШ). К этому времени ненависть к кулакам чуть уменьшилась, в НСШ начали принимать детей кулаков. В 7-м классе учился в Андреевской НСШ. В обе средние школы ходить было далеко, 7-8 км в один конец. Когда учился в Понизовской школе, зимой и в период половодья я жил у каких-то знакомых в д. Силуяново, что в 3-4 км от Понизовья. У этих знакомых была своя большая семья, но, тем не менее, они приютили и меня.

В 1992 г. на одной из остановок возле нашей дачи подходит ко мне одна женщина и говорит: «Шура! (меня в детстве звали Шурой). Ты ли это?» Я вытаращил глаза. Потом, когда мы разговорились, то оказалось, что эта женщина – дочь тех родителей в Силуянове, где мне дали приют в период моей учебы в Понизовье. Эта женщина моложе меня и живет в Витебске. Добрые люди ее родители. Видимо родительская доброта передалась и дочери.

Такое большое количество школ, в которых мне пришлось учиться объясняется тем, что мне пришлось жить в разных местах, сегодня здесь, а завтра там. Когда я учился в 7-м классе, в Андреевской школе, мы жили в одной заброшенной хатенке в д. Крупенино, хозяева которой куда-то уехали. Домик этот пустовал. Когда мы поселились в этой хатенке, к нам переехал дедушка Константин, а позже, когда гонения на кулаков утихли, сюда же приехал и отец. Домик этот не был приспособлен к жилью, а мы ничего не могли делать, т.к. мы были в нем временными, на птичьих правах. Дров не было, и поэтому нам приходилось ходить за 2 км за хворостом, на себе приносить его и им протапливать печь. Было очень холодно, в хате замерзала вода. Здесь мы прожили около года, а может быть чуть больше. Здесь умерли мой отец и дедушка. Потом этот домик был разобран на дрова, и мы с матерью поселились в сарае. К этому времени я заканчивал 7-й класс.

Вспоминаются трудности, с которыми мы, ученики, встречались в школе. Не было тетрадей, поэтому писали на газетах и грифельных досках. Как-то раз, еще до моего обучения в школе, отец привез из г. Демидова большую пачку синей бумаги газетного формата. Когда я начал учиться, то из этой бумаги сделал тетради и на них писал.

Не хватало учебников. Учебники в то время раздавались в школе бесплатно, по 1-й книге на 2-3- ученика, а мне, как сыну кулака, учебников вообще не выдавали. Поэтому я обычно на перемене переписывал задание или у кого-то одалживал учебник, который давали неохотно, потому что я был сыном кулака.

Во время учебы в 4-м классе директор Крупенинской начальной школы Иван Моисеевич Науменков, от природы добрейшей души человек, дал мне на зиму приют в школе. С согласия технички этой школы, бабы Прасковьи, я поселился с ней в одной малюсенькой комнатенке. За это одолжение и в знак благодарности я помогал ей пилить дрова для школы и топить печи, убирать классы и делать ряд других подсобных работ.

Хочется особенно подчеркнуть, что, несмотря на все трудности, я учился все время на одни пятерки. Других оценок у меня не было. Учебный год, как правило, начинался со второй четверти, когда кончался пастбищный сезон. Когда дети возвращались из школы, я подгонял скот ближе к дороге и узнавал у них задание на следующий день. Домашние задания выполнял в поле. Поэтому в поле у меня всегда была сумка с книгами и тетрадями, ручка и чернильница-непроливайка.

Кроме Ивана Моисеевича Науменкова, хочется вспомнить и других моих учителей. Прежде всего, Вассу Ивановну Фомину (ныне покойную). Она учила меня в 1-2 классах. Несмотря на ее молодость и учительскую неопытность, мы ее очень любили, а она любила всех нас. Жила она тогда с родителями в д. Андреево, а на квартире стояла в одном из домов в д. Крупенино, где была школа. Она часто забирала меня по выходным дням к себе в Андреево. то ли из-за моего несчастного детства, то ли по какой-то другой причине, она ко мне была привязана всей душой. Родители ее полюбили меня как родного сына. После войны они переехали в г. Демидов и имели там свой дом.

В 1950 году, будучи уже женатым, я встретил Вассу Ивановну. К этому времени я уже закончил академию, на груди было два боевых ордена и много медалей. Она пригласила меня с женой к себе в дом, и мы были самыми желанными гостями. Она гордилась, что в мое образование и воспитание и она внесла небольшую лепту.

Большой след в моем образовании оставил Дмитрий Тихонович Малышев, учитель русского языка и литературы Андреевской НСШ. Он безукоризненно знал русский язык и литературу, был отличным педагогом и психологом и просто умным человеком. Когда я общался с ним, я всегда узнавал что-то новое. Я хорошо знал морфологию и синтаксис, умел их применять на практике. Диктанты всегда писал на отлично. Как-то раз на одном из диктантов я получил 4, потому что не поставил одну запятую. У нас с Дмитрием Тихоновичем завязался спор. Я доказывал, что здесь запятая не нужна, а он не мог доказать, что нужна. В конце концов он показывает это предложение из какого-то произведения И.С. Тургенева, где стоит запятая. А я ответил, что Тургенев поставил эту запятую 100 лет назад, когда был другой синтаксис. «Ты прав», – сказал он мне. Взял мою тетрадь и четверку исправил на пятерку.

Я уже упоминал, что домашнее задание я готовил в поле, т.к. не знал, где я буду ночевать и есть ли там стол и скамейка. Кроме того, ни у кого не было керосина, жгли лампаду или в лучшем случае газовки, т.е. прообразы керосиновой лампы без стекла. Вот в таких условиях мы постигали знания.

В 1938 г. я окончил 7 классов на одни пятерки и вдобавок с похвальной грамотой. Похвальная грамота в то время давала право поступать без экзаменов в любой техникум. Встал вопрос, куда же идти дальше учиться. В 8-й класс я поступать не мог, мне нужна была материальная поддержка, стипендия. Оставался техникум. Было желание поступать в Смоленский финансово-экономический техникум, но это было нереально. Оставался только Демидов. К этому времени в Демидове создали школу медсестер с перспективой ее преобразования в фельдшерскую. Дядя Терентий посоветовал мне поступать в эту школу. Мне нравилась профессия дяди.

Итак, в 1938 г. я без экзаменов поступил в Демидовскую фельдшерскую школу, директором которой был Е.Е. Бонч-Осмоловский.

Школа создавалась на пустом месте, занимала два небольших двухэтажных кирпичных здания возле моста через реку Каспля. К моменту моего поступления школа носила титул фельдшерской, первый набор в 1937 г. – школа медсестер. Оснащение школа имела примитивное, наглядных пособий, в т.ч. и таблиц, почти не было, не было костных препаратов, не было учебников. Но к этому времени поступили анатомические атласы Воробьева, что в значительной мере облегчало изучение анатомии. Преподавание в школе вели великолепные по районному масштабу врачи: Е.Е. Бонч-Осмоловский, Н.В. Кудрявцева, К.Г. Рынковская, М.В. Капшенинова и др. Недостаток учебников компенсировался хорошими конспектами и отличной практикой у постели больного.

Короче говоря, при желании и в тех условиях можно было многое познать. Все три курса я учился на одни пятерки, окончил фельдшерскую школу с отличием и вошел в 5%, дающих право поступать в медицинский институт без экзаменов и без трехлетней практической работы на участке. Но не суждено было этому сбыться.

Мое теоретическое и практическое превосходство повседневно чувствовали мои коллеги и считали это как должное. Неоднократно я вступал в спор с врачами. Так, во время прохождения производственной практики в конце 3-го курса в Велижской районной больнице я вступил в схватку не на жизнь, а на смерть с хирургом, который под любым предлогом отказывался оперировать одного больного. Я вплоть до угрозы настоял на операции. Больной был прооперирован и спасен. У больного оказалась непроходимость кишечника на почве узлообразования: длинная сигмовидная кишка, ее длинная брыжейка, усиленная перистальтика позволили образовать узел. Узел был развязан, проходимость восстановлена, но причина не устранена из-за низкой квалификации хирурга. Резекция сигмы сделана не была. В той же больнице я первым поставил диагноз сухого плеврита одному больному, который шел под диагнозом пневмонии. По окончании практики я получил высочайшую оценку.

Сравнивая профессионализм врачей двух районных больниц, Демидовской и Велижской, у меня лучшее мнение сложилось о первой. Врачи Демидовский больницы были на целую голову выше своих коллег из Велижа.

Свою отличную подготовку я многократно демонстрировал на фронте, и мне доверяли самые ответственные объемы работ, дозволенные фельдшеру.

Во время учебы в фельдшерской школе я какое-то время стоял на квартире у своего двоюродного брата Петра Павловича, ныне покойного, а когда в Демидов переехала мать, мы более двух лет жили у Проявкина Терентия на улице Нахаева. Сам хозяин, Проявкин Терентий, был директором кирпичного завода в Демидове. Завод этот был весьма примитивным, механизации никакой не было. У хозяина был просторный дом, в котором нашелся угол и для нас с матерью. Мать устроилась работать на льнозавод, ежедневно приносила мешок костры для обогрева дома, и этой кострой мы рассчитывались за проживание. Материально к этому времени мы уже окрепли. Я получал повышенную стипендию (85 руб.), немного подрабатывал на случайных работах. Во время летних каникул один год работал на кирпичном заводе, складывал готовый кирпич в штабеля, загружал печь. В следующем году заведующий райздравом направил меня ездить по району и прививать оспу детям. Мать работала на льнозаводе в цеху. Один год мы даже выкормили поросенка. У Проявкиных был сын Евгений, года на два старше меня. В 1940 г. он окончил среднюю школу и поступил в Московский горный институт им. Сталина, который окончил после войны. Учился он очень хорошо и сыграл определенную роль в моем образовании.

А было это так. Как-то в беседе со мной он сказал: «Ну что стоит твоя фельдшерская школа в общеобразовательной подготовке? Тебе будет трудно поступать в институт и еще труднее будет учиться, т.к. любое среднее специальное учебное заведение не дает полной общеобразовательной подготовки». Я с ним был полностью согласен, т.к. к этому времени я сам понял, что в области общеобразовательных дисциплин я ничего нового не приобрел. Он мне предложил самостоятельно работать над программой 8-9-10 классов, а если будет необходимость прибегать к его помощи. Учебниками он меня обеспечил полностью. После этой беседы я вплотную засел за материал средней школы. Контроль с его стороны был жесткий. Помощь в любое время. Таким образом, кроме учебы в фельдшерской школе в дневное время я ночами просиживал за алгеброй, геометрией, физикой, биологией, химией, литературой и др. дисциплинами. На сон оставлял не более 3-4 часов в сутки. Мать все время переживала, боясь, что я сойду с ума. Но, несмотря на трудности, программу 8-9-10 классов я неплохо освоил за 2 года. Экзаменатором у меня был тоже Женя вместе со своим другом Сашей Сычевым, отличником учебы. Экзамены у меня принимали жестко, придирчиво, заставляли мыслить, логикой подводили к правильному ответу, что мне очень нравилось. После последнего экзамена два друга сказали в один голос: «На четверки сдашь в любой технический ВУЗ». Усиленная работа над программой 8-9-10 классов мне сильно помогла при поступлении в академию и учебе на первых двух курсах.

Заканчивая описание своего детства и юности, мне еще раз хочется остановиться на раскулачивании.

Раскулаченные крестьяне были поставлены в положение отверженных, униженных и оскорбленных людей, которых все ненавидели, презирали. Слово «кулак» приравнивалось, вероятно, к самым отвратительным словам русского языка.

Вспоминается такой эпизод. Как-то раз в деревню привезли первое в жизни кино «Путевка в жизнь» (немое). В то время кино было диковинкой, и конечно, мне тоже хотелось узнать, что это такое. Кино демонстрировалось в избе-читальне. Прибежал я туда к самому началу, чтобы меня никто не видел, казалось, незаметно проскользнул в помещение. Девушка меня запрятала под скамейку. Но кто-то, видимо, заметил мое присутствие, Меня нашли, схватили за шиворот и пинком под зад вытолкнули из хаты. Сыну кулака смотреть кино было не положено. Такое отношение к раскулаченным, тянувшееся годами, ставило меня в положение униженности, подчиненности, робости. Я ни разу не чувствовал себя равноценным с другими, хотя по сравнению со своими сверстниками я был на голову выше: я читал, а они нет, я учился, а они нет. Чтобы меня не выбросили на улицу и покормили, приходилось выполнять любые работы, которые поручали: крутить жернова и молоть зерно, пилить и колоть дрова, идти в кусты и рубить хворост, а затем на горбу его тащить в чей-либо дом, чистить хлев, забивать мхом или паклей щели в чьем-либо доме и многое, многое другое. Надо мной часто смеялись, издевались, дразнили. Но я все терпел, перечить я не мог, иначе мог оказаться на улице. А мне было в это время 9-12 лет.

Следы такого унижения отразилось на моем характере, сделали меня уживчивым в коллективе, сговорчивым, покладистым. Я всегда уважал старших по возрасту, если они чего-то стоили, называл без лицемерия по имени и отчеству. Я научился разбираться в людях. Особенно ценю ум, толковость, честность, прямоту. Я быстро нахожу общий язык со всеми, но с людьми умными хочется общаться больше. С детства и до сих пор ненавижу пьяниц, воров, подхалимов, приспособленцев, перевертышей. К сожалению, сегодня таких много.

Прочитав о моих скитаниях в годы раннего детства, невольно возникает вопрос: «Где же были мои родители? Почему я не был с ними?»

Отвечаю. Отец в это время скрывался, не хотел идти в тюрьму или ссылку. Поэтому он работал на лесосплаве, чтобы быть незаметным для чужих глаз, и в Рубе на строительстве известкового завода. Руба в то время представляла собой захолустье. Никто, кроме матери и меня, не знал местонахождение отца. Это, вероятно, и спасло его от тюрьмы. Мать большее время была в деревне со мной, так же как и я бродила по чужим хатам. Летом гоняла в поле скот. В колхоз ее не принимали как раскулаченную. Иногда она тайком ездила к отцу в Витебск или Рубу на короткое время. Около года она работала в Рубе на карьере по вывозу скалы на поверхность. В это время я учился в 3-м классе в Рубе. В 1931 или в 1932 г. мать судили за «воровство», она без разрешения властей самовольно подобрала на выкопанном колхозном поле половину ведра подмороженной картошки. Это суд посчитал воровством, и мать получила 6 месяцев принудительных работ. Наказание отбывала на торфоразработках под Демидовом.