61 Аналогичную формулу употребляет и Жоофруа де Виллардуэн (в другой

связи): Geoffroy de Villehardouin. Op. cit., XL, p. 125 (par Dieu avant et pai

les pèlerins après). Ср.: Jeanette Beer M. A. Villehardouin: Epic Historian,

p. 58.

Приложения

ратором», выдать воинству христову 200 тыс. марок и помочь ему

отвоевать Заморскую землю (гл. XXXII). Несмотря на

противодействие некоторой части сеньоров, дело было решено, как того

хотели дож и Бонифаций Монферратский (гл. XXXIII), который

особенно настаивал на оказании поддержки юному царевичу.

В этом месте повествования Робер де Клари вновь прерывает

его связную нить, чтобы пояснить, какие мотивы заставили

Бонифация столь рьяно стремиться в сторону Константинополя.

Следует длинная цепь случайностей сугубо личного, вернее,

фамильного порядка, связанных с злоключениями бонифациева брата

Конрада (гл. XXXIII—XXXVIII). Бонифаций якобы стремился

отплатить византийскому императору за обиды, нанесенные брату.

Чисто случайные, непредсказуемые события продолжали

обрушиваться на крестоносцев и после подписания соглашения с

византийским наследником. Прибыв к Константинополю, они

убедились, что вопреки их ожиданиям горожане не собираются

признавать правителем царевича Алексея (гл. XLI). Пришлось

восстанавливать его на престоле силой (гл. XLII—LII).

Крестоносцы стали господами положения в Константинополе, но

поставленные ими у власти императоры (Исаак II и его сын) не смогли

полностью выполнить денежные обязательства. Начались

бесконечные оттяжки и проволочки с уплатой половины их долга

(гл. LVI—LVIII), последовали препирательства, пока наконец

Ангелы совсем не отказались платить. Тогда разразился

конфликт. В это время дела в Константинополе опять приняли

неожиданный для крестоносцев оборот: престол захватил Морчофль

(Алексей V Дука) (гл. LXI). Он расправился с Алексеем (IV)

(гл. LXII) и потребовал от крестоносцев убираться прочь из

Византии. Теперь у них, по Роберу де Клари, и вовсе не оставалось

другого выхода, кроме как вступить в борьбу не на жизнь, а на

смерть с «предателем Морчофлем», который убил своего

«сеньора» (гл. LXII)—должника латинян. Итогом ожесточенной

войны — а крестоносцев принудили к ней обстоятельства — явился

захват ими Константинополя (гл. LXVIII—LXXX).

Таково в самом схематичном виде переплетение причин и

следствий, обусловившее в изображении Робера де Клари

завоевание Византии и создание Латинской империи. Перед нами —

цепь внутренне не связанных друг с другом обстоятельств, перед

лицом которых крестоносцам, оказывается, просто нельзя было

«устоять», цепь, замкнувшаяся на захвате ими византийской

столицы. Робер де Клари как натура непосредственная, возможно, не

отдавал себе отчета в том, что концепция, содержавшаяся в его

изложении событий и сводившая все извивы похода к

нагромождению неожиданностей, означала апологию крестоносной

авантюры, но в действителности это было именно так.

В хронике налицо и другие, столь же незаметные, элементы

панегирического освещения крестового похода. Так, Робер де

M. A. Заборов. Робер де Клари и его хроника

107

Клари, сам, несомненно, принимавший участие в грабежах в

Константинополе, ни словом не упоминает о поведении рыцарей по

отношению к его жителям (молчание на сей счет хранят и Жоф-

фруа де Виллардуэн и прочие западные хронисты). Далее весь

византийский экскурс в записках Робера де Клари, сколь бы ни

была относительна здесь степень достоверности, нацелен по

существу на то, чтобы оправдать вторжение крестоносцев в

константинопольскую землю. В этом же и подоплека повествования (во

втором экскурсе) о злоключениях Конрада Монферратского в

Византии и на Востоке. Оказавший бесценную услугу императору

в подавлении мятежа «Вернаса» (Алексея Враны), он вынужден

затем — в страхе за свою жизнь — бежать из Константинополя.

Бонифаций не может простить грекам такого «предательства*.

Личная враждебность к константинопольскому императору — вот

«историческая» причина, превратившая маркиза в энергичного

сторонника % поворота крестоносцев к византийской столице

(гл. XXIII). Более завуалированно оправдание изменения

маршрута дается в следующей части этого же экскурса. Тут как бы

проводится своеобразная параллель между двумя историческими

ситуациями: сложившейся у франков в Тире во времена его

обороны против Саладина и у крестоносцев — после захвата ими Задара.

В первом случае запертые сарацинами в городе франки

испытывали большие затруднения с продовольствием. Чтобы выйти из

них, они хитроумно «разыграли» противника, а затем нанесли ему

поражение и, проявив таким образом смелую инициативу,

преодолели трудности. Во втором случае (по завоевании Задара)

крестоносцы также попали в стесненное положение, остались почти

без денег и продуктов. И если в Тире, обороной которого

руководил Конрад'Монферратский, франки разрешили возникшую перед

ними проблему пополнения съестных припасов, выказав

находчивость и отвагу, то теперь венецианцы, предложившие двинуться

в Византию для подкрепления ресурсов, лишь обратились к

испытанному в прошлом методу: храбрость и предприимчивость

должны были выручить крестоносцев и на этот раз. Иными словами,

«исторический опыт», по мысли Робера де Клари, призван

служить в поучение и, значит, по-своему тоже в обоснование

перемены направления крестового похода.

Существенно — в плане выявления «ментального ключа»

записок— и следующее обстоятельство: Робер де Клари нарисовал

такую картину случайных фактов, в которой божественному

промыслу отводилось маргинальное место. События в целом

развертываются не как «деяния бога через франков» (gesta Dei per

Francos), а обусловливаются человеческими стремлениями,

страстями, практическими потребностями, которые возникают сами

собой в результате сцепления независимых друг от друга «рядов»

происшествий: царевич Алексей оказывается в распоряжении

крестоносцев потому, что его отец совершил некогда промах,

108

Приложения

приблизив к себе брата, который потом отнял у него престол;

к войне с Византией рыцарей вынуждают сперва финансовая

несостоятельность восстановленных ими императоров, а затем

дерзость «Морчофля»: не в обычаях благородных chevaliers снести

такое вероломство, как убийство им своего «сеньора», и т. д.

Крестоносцами руководят в их действиях то чувство рыцарского

долга (необходимость рассчитаться с Венецией, отсюда — поход

на Задар), то желание восстановить попранную «справедливость»

(отсюда — поддержка Исаака (II) и Алексея (IV)), то жажда

отомстить за былые оскорбления (как это было, по Роберу де

Клари, у Бонифация Монферратского)

Причинами исторических событий в их взаимосвязи

выступают реальные, посюсторонние факторы, порожденные порой

запутанной и многообразной жизненной практикой, где высокое

сочетается с низменным, любовь — с ненавистью, сердечность — с

коварством, бескорыстие — с ненасытным властолюбием и т. п.

Такое «заземленное» преподнесение событий и составляет

одну из важнейших черт хроники Робера де Клари как памятника

исторической мысли средневековья, памятника, пусть еще очень

отдаленно, но все же достаточно выразительно предвещающего

новые времена в историописании. Детерминированные небесным

промыслом мотивы поведения людей, творящих историю, в

значительной мере уступают место земным побуждениям, провиденциа-

листская основа исторических акций в определенной степени если

и не разрушается, то все же подрывается. С этой точки зрения

хроника рыцаря из Амьенуа — крупный шаг вперед не только в

освещении крестовых походов, в высвобождении их истории, хотя

еще далеко не полном, от вмешательства сверхъестественного и в

перенесении центра тяжести событий на земную почву. Это

крупный шаг вперед в принципиальном понимании истории вообще.

Концептуальное содержание хроники, однако, не исчерпывается

апологией рыцарской авантюры, сводимой к ззаимесцеплению

роковых случайностей. Через рассказ Робера де Клари красной

нитью проходит еще одна важная идея, раскрывающая

социальные истоки, социальный смысл и направленность «Завоевания

Константинополя». Хроника эта в противоположность запискам

Жоффруа де Виллардуэна — панегирик рядовому рыцарству. Пи-

кардиец воспевает деяния простых рыцарей. В его хронике ясно

звучит голос povres chevaliers, той массы, которую

постигло в походе жестокое разочарование, поскольку она сама стала

отчасти жертвой корыстолюбия, высокомерия, неприкрытого

эгоизма, политических интриг своих вождей — знатных сеньоров и

венецианского дожа, быстро нашедших общий язык. Они

сговаривались за спиной рыцарей, не посвящая их в свои планы. Так,

бароны и прочие «высокородные крестоносцы» приняли на совете

предложение дожа насчет завоевания Задара, а все остальные в

войске и че ведали об этом совете, «кроме самых могущественных

M. A. Заборов. Робер де Клари и его хроника 109

лиц» (гл. XIII). Они хитростью отбирали у рядовых воинов

то, что, с точки зрения последних, причиталось им за их ратные

труды. Все повествование Робера де Клари ведется как бы от

имени этих в конечном счете обделенных добычей, обманутых,

ущемленных в своих притязаниях простых chevaliers,

рассчитывавших не на жалкие подачки rike homme и не на крохи от

завоеванного в Константинополе «добра», а на нечто гораздо

большее.

«Правда», которую хочет поведать и передает Робер де

Клари,— это правда об «обиде», нанесенной знатью рыцарям, т. е.

«правда», отражающая внутриклассовые противоречия в

«воинстве божьем», двинувшемся было против «неверных», а

оказавшемся — якобы волею случая — в Константинополе. Ярче всего

настрой маленького рыцаря, его неприязнь по отношению к haut

hommes проступает в сценах, где описываются различные эпизоды

битвы за Константинополь и того, что последовало за взятием

города. Командиры боевых отрядов во время схватки в июле