1203 Г., накануне вступления крестоносцев в город, враждуют

между собой, а граф Фландрский даже проявляет малодушие

(гл. XLVII). Если рыцари передовых отрядов, бесстрашно

устремляющиеся навстречу превосходящим силам противника,

уподобляются хронистом «прекрасным ангелам» (гл. XLVII), то

графа Фландрского сами его соратники укоряют в пассивности: он

совершает «весьма постыдное дело», не атакуя врага (гл. XLVIII).

Незадолго до решающего приступа предводители договариваются

между собой о разделе власти и добычи после того, как

Константинополь будет завоеван. Всех ратников заставили при этом

торжественно поклясться, что добычу «в золоте ли, серебре ли или в

новых тканях, стоимостью в пять су и больше, они снесут в

лагерь для справедливого дележа» (гл. LXVIII). Когда же город

перешел в руки завоевателей, то клятву сдержали только рядовые

рыцари, а их вожди, угождая собственной корысти, повели себя

крайне вероломно и недостойно. Сперва они условились, причем,

как с нескрываемой горечью рассказывает хронист, «ни меньшой

люд, ни бедные рыцари вовсе ничего об этом не знали», взять

себе «лучшие дома в городе» (гл. LXXX). Именно с тех пор

бароны «начали предавать меньшой люд, и выказывать свое

вероломство, и быть дурными сотоварищами» (Там же), за что

потом дорого поплатились,— уже с явным злорадством отмечает

Робер де Клари. Он выступает выразителем настроений

неблагосклонного по отношению к верхам меньшого люда (menue gent).

Хронист возмущен тем, что знать завладела самыми лучшими

зданиями, заняв их «прежде, чем бедные рыцари и меньшой люд.

успели узнать об этом»: им пришлось довольствоваться домами,

оставшимися свободными (Там же). В дальнейшем меньшому

люду причинялись новые обиды. Захваченное у греков имущество —

«а оно было очень богатым» — снесли в некое аббатство, и для

110

Приложения

охраны отрядили 10 сеньоров и столько же венецианцев,

считавшихся вполне честными людьми. И что же? «Те самые люди,

которые должны были охранять добро», принялись растаскивать

«драгоценности из золота и все, что хотели» (гл. LXXXI). Робер

де Клари с досадой рисует картину своекорыстного поведения

«могущественных людей»: каждый из них «брал себе либо

золотую утварь, либо златотканые шелка, либо то, что ему больше

нравилось, и потом уносил» (Там же). Принципы разбойничьей

«справедливости» были таким образом нарушены знатью — и

этого Робер де Клари ей не прощает. Он негодует — не потому, что

захватчики учинили грабеж христианского города, а едва ли не

исключительно из-за «несправедливости», содеянной сеньорами,

ибо «ничто не было разделено к общему благу войска, или ко

благу бедных рыцарей, или оруженосцев, которые помогли

завоевать это добро» (Там же). Напротив, «добро, которое оставалось

для дележа, было расхищено таким вот худым путем» (Там же).

Гнев Робера вызван дополнительно еще и тем, что ловкие

торгаши, венецианцы «так или иначе получили свою половину»,

в накладе оказались только рядовые участники крестоносного

предприятия (Там же).

Робер де Клари не упускает случая уличить знатных

предводителей в политических амбициях и просчетах, гордыне, алчности.

Лишенные дальновидности, надменные бароны отвергли

предложение Иоанна Валашского (Калояна) стать их вассалом и даже

предоставить им стотысячное войско, если они помогут ему

получить царскую корону (гл. LXIV). Причем столь выгодное

предложение было отклонено как раз тогда, когда сами крестоносцы

испытывали сильные затруднения. Вместо того чтобы пойти

навстречу «Иоанну ли Блаки», его подвергли оскорблениям,

выказали презрение к куманам, сочтя их (за внешний облик) чуть ли

не оравой малолетних, и заносчиво угрожали «Иоанну ли Блаки».

В конце концов он все равно добился царского венца — при

содействии «апостолика» (Иннокентия III), который направил

своего кардинала для его коронации (гл. LXV). Бароны же

впоследствии пожали плоды своей опрометчивости; они виновники ад-

рианопольской катастрофы, поражения, нанесенного крестоносцам

куманами, которые оказались способными наголову разбить

рыцарей (гл. LXV, СХП). Выборы императора Латинской империи,

по описанию Робера де Клари, проходили в обстановке открытого

соперничества претендентов — маркиза Бонифация Монферратско-

го, дожа Энрико Дандоло, графа Бодуэна Фландрского (гл. XCIII,

XCIV): высокие бароны две недели «не могли договориться»

о том, кого избрать в коллегию выборщиков. Когда, наконец,

трон достался графу Фландрскому, разразился острый конфликт

между ним и маркизом Монферратским из-за Салоник

(гл. XCIX—СП). В адрес маркиза, силою

занявшего—наперекор воле латингкого императора, своего сеньора.— окрестности

M. A. Заборов. Робер де Клари и его хроника

111

Салоник, хронист направляет слова морального осуждения,

вкладывая их в уста самого этого сеньора: он понял в конечном счете,

что «поступает очень дурно», и изъявил готовность «загладить

зло, которое содеял» (гл. CIV).

Излагая события, последовавшие за взятием Константинополя,

Робер де Клари неоднократно возвращается к «несправедливому»

дележу добычи. Участвовавшие в рейде на Салоникскую землю

рыцари графа Фландрского узнают через гонцов, что пока

предпринимались попытки овладеть Салониками, оставшиеся в

Константинополе «разделили добро, которое еще оставалось неподе-

ленным». Рыцари, особенно молодые воины, возмущены: «Как?—

...вы поделили наше добро, то самое, из-за которого мы вынесли

столько мучений, столько трудов, претерпели голод и жажду,

холод и жару, а вы поделили его без нас?». Среди простых воинов

слышатся угрожающие голоса: баронов, воспользовавшихся

удалением этой части войска и поспешивших присвоить всю

оставшуюся добычу, клянут как «предателей» (гл. CV). Гонцов,

прибывших из Константинополя со столь недобрыми вестями, рыцари

готовы растерзать на части. Войско незамедлительно возвращается

в Константинополь, где обнаруживается, что рыцарям вовсе не

осталось места в столице: «дома, из которых они уезжали, уже

не были их домами, ибо город поделили»; меньшому люду

пришлось довольствозаться жильем «в одном или целых двух лье от

тех домов, из которых они уезжали» (гл. CV).

Кульминация указанной линии повествования — рассказ об

Адрианопольском разгроме 14 апреля 1205 г. (гл. СХП). Он в

особенности примечателен — с точки зрения анализа

концептуальных установок Робера де Клари — своей концовкой. Это один из

сравнительно редких случаев, когда автор, сохраняя верность про-

виденциалистским традициям, ищет объяснение событиям не на

земле, а на небесах. Он полагает, что, позволив болгарам нанести

поражение баронам, «господь поистине отомстил им за их гордыню

и за вероломство, которое они выказали к бедному люду войска»

(гл. СХП). Это и единственный случай, кстати, когда Робер де

Клари, возможно, обнаруживает проблески понимания того, что

деяния завоевателей в Константинополе совершенно не

соответствовали официальной программе крестового похода: поражение под

«Адремитом» расценивается как отмщение божье «за ужасные

прегрешения, которые они содеяли в городе после того, как они

его захватили» (гл. СХП) 62.

62 Впрочем, относительно смысла, который хронист вкладывал в данном

случае в понятие «ужасные прегрешения» (les oribles pekiés), высказывалось

мнение, что автор имел в виду вовсе не убийства, насилия и грабежи,

произведенные захватчиками, а все тот же «несправедливый» раздел

константинопольской добычи, «предательство» баронами интересов рыцарства. Не

случайно, рассказывая о захвате византийской столицы (12 апреля 1204 г.),

Робер де Клари подчеркивает, что пилигримы «не причинили зла ни

беднякам, ни богачам» (гл. LXXX). А накануне завоевания Константинополя

112

Приложения

Такова социальная подоплека в целом апологетической, но

вместе с тем включающей в себя порицание предводителей

концепции хроники о завоевании Константинополя, таков подтекст

той «правды», которой Робер де Клари стремился поделиться со

своими читателями и слушателями.

Происхождение и характер хроники.

Степень правдивости автора

Вероятно, первоначально история крестового похода частями

рассказывалась аудитории самим Робером де Клари, а уже потом

была записана каким-нибудь грамотеем и «выправлена» автором.

В пользу этой гипотезы свидетельствуют часто встречающиеся в

ней речевые обороты, в которых присутствуют слова «слышать»

(oir) и «говорить» (dir, parler) 63. Повествователь находит

нужным время от времени возвращать слушателей к прерываемой им

самим хронологической нити рассказа или, напротив,

предупреждать их о своем намерении отойти от основного сюжета: «Теперь

мы оставим... пилигримов и флот и расскажем вам об этом

юноше и императоре Кирсаке, его отце» (гл. XVIII); «Теперь вы

слышали, как Кирсак возвысился» (гл. XXIX); «Теперь мы

расскажем вам об этом дитяти и о крестоносцах...» (Там же); «Ну

вот, теперь мы поведали вам о кознях, по причине которых

маркиз Монферратский...» (гл. XXXIX) и т. д. Показателем того, что

первоначально повествование Робера де Клари представляло

собой живой рассказ или серию таких рассказов, служат и

логические разрывы в хронике, резкие, внешне бессвязные переходы от

одних ситуаций к другим, неожиданно меняющиеся «декорации»

и действующие лица. Единственным «мостиком» в таких случаях

оказывается чисто разговорный оборот «а потом» или «после чего»

(с первого начинаются 27 главок из 120, со второго — 5 главок).

Возможно также, что записки Робера де Клари изначально

являлись произведением, предназначенным для чтения вслух — «чи-

о о « 64 Г)

таемои рыцарской эпопеей» . bo всяком случае, из самого

повествования видно, что, находясь в войске крестоносцев,

будущий автор записок не проявлял заботы о том, чтобы

систематически собирать те или иные сведения, добывать непременно

достоверную и точную информацию, пристально вглядываться в то,

все якобы принесли клятву в том, что они не поднимут руки ни на женщин,

ни на клириков — под угрозой смерти (гл. LXVIII) (ср.: Bagley С. Р. Ор.

cit., р. 114, note 11). Не исключено, однако, и иное толкование les oribles pekiés:

ведь поражение под Адрианополем потерпели не только бароны — на поле

боя остались трупы и трех сотен рыцарей!

63 П. Галлэ, изучивший 370 рыцарских романов за период 1120—1250 (12

60) гг., установил, что в 310 из них 165 раз употребляется глагол oir,

65 — escouter, 67 — entendre (все они означают «слушать»). См.: Gallais Р.

Op. cit., р. 483—484.

64 См.: Martin de Riquer M. Epopée jongleuresque à écouter et épopée

chevaleresque à lire.— In: La technique littéraire des chansons de geste. Liège, 1959,

p. 75-84.

M. A. Заборов. Робер де Клари и ею хроника

113

что встречалось ему по пути, дабы получить таким образом

наиболее благоприятную возможность вспомнить впоследствии все

увиденное и запечатлевшееся в его уме. У него и мысли не было

о том, что ему придется когда-либо рассказывать о перипетиях

крестоносного предприятия. Должно быть, запись этих рассказов

и произведена-то была не по собственной инициативе автора, а по

настоянию его слушателей, которые порекомендовали ему или

попросили его записать все то, чхо он видел и слышал (гл. СХХ).

Ведь истории эти выглядели столь похожими на излагавшееся в

эпических сказаниях, которыми заслушивались как миряне, так и

клирики! Надо полагать, что Робер де Клари охотно откликнулся

на такие советы и уговоры: таким путем он мог бы сызнова

окунуться в казавшуюся ему героической атмосферу рыцарской

авантюры и хотя бы в воображении выбраться на время из своего

захолустья, а заодно поведать об обидах, нанесенных крестоносной

знатью рядовым рыцарям, излить душу.

Рассказ Робера де Клари — это искренняя апология

рыцарского героизма, но характер повествования с этой точки зрения

тоже противоположен виллардуэновскому. Насколько маршал

Шампанский скрупулезен в подробностях и субъективен в

истолковании фактов, настолько он в общем сух в изложении событий

и вместе с тем постоянно выказывает свое тщеславие, стараясь

везде, где это возможно, выпятить собственные заслуги в

предводительстве походом, . в дипломатических переговорах, в совете

«высоких баронов» и проч., настолько же Робер де Клари

расплывчат и иногда неточен в передаче событийной стороны

рассказываемого, допускает прямые ошибки, хотя в то же время явно

стремится нарисовать объективную картину истории похода. В

отличие от маршала Шампанского пикардиец подчас добавляет к

рассказам о виденном и слышанном изрядную толику

собственной выдумки, проявляя в определенной мере художественный

вкус. Все это придавало его повествованию элемент

занимательности, делало его «актуальным» для той аудитории, которой оно

предназначалось.

Робер де Клари зачастую неточен в хронологии — датировка

событий у него почти всегда приблизительна: «прошло немного

времени», «а потом случилось однажды» и т. д.

Труднообъяснима ошибочная датировка начала крестового похода: в первой

главке оно отнесено то ли к 1203 г., то ли к 1204 г. «от

воплощения». Между тем Робер де Клари в это время находился с

войском у Константинополя, давно покинув свою Пикардию...

Может быть, виновник ошибки — тот, кто записывал его рассказ?

Как бы то ни было, хронологические ляпсусы — минус

произведения Робера де Клари, давший основание ряду исследователей

«дисквалифицировать» его труд65. Необходимо, однако, прини-

65 См.: Dembowski P. La Chronique de Robert de Clari..., p. 118—123; Ср.:

Bailey С. P. Op. cit., p. 109; Dufournet ]. Op. cit., p.366.

714

Приложения

мать во внимание общий характер хроники как своеобразного

памятника исторической мысли XIII в.; Робер де ££лари

предлагает в определенной мере новеллистическую, сдобренную его собст-

венными вымыслами версию событий. Он не стремится к

педантичной точности и строгой последовательности. Его рассказ,

например, о «чудесах» Константинополя, архитектурных

достопримечательностях, церквах и г. д. сумбурен, беспорядочен и

неполон. Автор полагается на всякого рода россказни, некритично

принимает на веру предания и небылицы, проявляет легковерие. Да

Робер де Клари, собственно, и не собирался рисовать

исчерпывающую картину событий крестового похода. Он хотел поведать

только то, что видел собственными глазами. В тех же случаях,

когда ему недостает непосредственного знания, он, как человек

малообразованный, обращается к легендарной традиции,

поверьям, словом, в плане исторической достоверности к сомнительным

источникам информации.

Сам Робер де Клари, как мы видели, не склонен был

переоценивать свои таланты повествователя. Он отдавал себе отчет в

том, что другие «добрые рассказчики» смогли превзойти его в

искусстве повествования. Тем не менее автор по-своему искусен в

компоновке материала. Он умеет привлечь внимание слушателей

и, главное, последовательно провести свою концепцию, даже когда

прерывает логическую нить рассказа. Именно так обстоит дело с

многочисленными «вставными эпизодами» и отступлениями:

экскурсами в политическую историю Византии (гл. XVIII—