4.Сословные модели средневековой морали.

Мораль и нравы светских феодалов.

Рыцарский нравственный идеал.

Вторым после духовенства привилегированным сословием средневекового общества было сословие «сражающихся» ‑ феодальное дворянство. Оно сформировало специфический, присущий светской элите, образ жизни, имело своё представление о нравственном идеале, систему этических принципов и моральных норм. Поскольку основной социальной функцией аристократии, согласно официальной христианской доктрине, была защита веры с оружием в руках, мораль и нравы феодального дворянства имели ярко выраженные черты классического, известного со времени античности, воинского рыцарского этоса. Различной была только идейная основа. Светская рыцарская средневековая мораль опиралась на религиозную христианскую идею, но в целом существовала независимо от неё. Пожалуй, единственным буквальным проявлением синтеза религиозных и светских нравственных ценностей, как уже было отмечено ранее, стала деятельность военно-монашеских орденов. Сплав клерикальных и воинских ценностей был зримым выражением христианизации высшего социального слоя, для которого война всегда, начиная с эпохи разложения первобытного общества, была правом-привилегией, профессией, смыслом существования. Католическая церковь вооружила этот слой христианской этической программой и религиозной целью ведения войны. В результате война из разбоя, грабежа и насилия, получив нравственную санкцию, превратилась в специфическую форму служения христианству с оружием в руках.

Фактически нравственные ценности и идеалы феодальной светской аристократии были обусловлены исторически сложившимся укладом жизни и кругом занятий. Поскольку удельный вес феодальной знати в средневековом обществе был относительно невелик, в иерархии её ценностей на первое место вышли идеи, связанные с сословной исключительностью (феодалы-рыцари считали себя «цветом мира», высшим слоем общества). Рыцарские добродетели были призваны продемонстрировать дистанцию между благородным сословием, носителем высоких врождённых качеств и свойств души и людьми прочих состояний и сословий – в первую очередь крестьян и ремесленников.

В Западной Европе рыцарство как особый слой средневекового общества сложилось к 11 веку, достигло своего расцвета к 12 ‑13 векам и угасло на излёте Средневековья. Сословие включало феодалов различного ранга – от королей и герцогов до обедневших странствующих рыцарей. Исторические источники свидетельствуют, что уже в 5 ‑8 веках существуют рыцарские товарищества, связанные взаимными обязательствами и поручительствами, складываются специфические нормы жизни и система понятий о долге, чести и справедливости. Прообразом средневекового рыцаря являлся профессионально владеющий оружием всадник, обладающий властью над жизнью и смертью пеших и безоружных. «С начала 9 века противопоставление «всадник – пеший», «вооружённый – безоружный», «свободный – зависимый раб» перерастает в этический контраст между доблестным благородным рыцарем и раболепным, малодушным, не имеющим собственного достоинства, подлым и бессильным простолюдином» (Е.Л. Дубко). К 11 – 12  векам сложилась как система связей и отношений, в которых воспитывался, жил и действовал рыцарь, так и моральный кодекс «рыцарской чести», на который следовало ориентироваться. Воспитание рыцаря, физическая подготовка и выработка воинских навыков начиналась с детских лет, а знакомство с нравственными требованиями происходило в момент посвящения. Вступающий в ряды рыцарей несколько дней очищал тело и душу: соблюдал строгий пост, каялся в грехах, прощался со сквернами мира, выслушивал приличествующие моменту поучения, а главное – узнавал содержание рыцарских законов. Так в акте посвящения переплеталось духовное и светское, небесное и земное, смирение и воинственность, крест и меч. В законах рыцарской чести были соединены обязанности рыцаря перед Богом, сюзереном, товарищами по рыцарскому братству, всеми «добрыми христианами» и главное – перед самим собой как представителем благородного сословия.

Кодекс рыцарской чести, как и любой моральный кодекс средневековья, содержал сведенья о специфических добродетелях и пороках, связанных с местом сословия в общественной иерархии и его социальных функциях. Сообразно ему главным достоинством рыцаря было Благородство. Само это понятие трактовалось предельно широко и подразумевало не только существование длинной родословной, подтверждающей древность рода, но и наличие предков, чья доблесть и моральные достоинства были широко известны и не вызывали сомнений. Специфически рыцарской формой проявления благородства была забота о собственной славе, подтверждённая количеством, а главное – качеством одержанных побед. Поэтому и на поле боя, и на рыцарском турнире отношение к врагу или сопернику должно было соответствовать представлениям о благородном поведении. Отношение к врагу (сопернику) определялось безусловным требованием мужества, рыцарь в доспехах не имел права отступать в бою, в ходе поединка не мог прибегать к хитрости и коварству, а в отношении поверженного противника должен был проявлять гуманность и милосердие. Недаром убийство безоружного врага или подлый удар в спину покрывал рыцаря позором. В связи с тем, что в основе феодальной иерархии лежал принцип сюзеренитета-вассалитета, то есть иерархической соподчинённости как вне, так и внутри дворянско-рыцарского сословия, кодекс рыцарского поведения предписывал такие конкретные проявления благородства, как верность своему сеньору и данным обязательствам; беспримерная храбрость, граничащая с презрением к опасности; готовность защищать веру, христианскую церковь и её служителей, а также всех христиан до последней капли крови. Вся средневековая нравоучительная литература прославляла образ вассала, безоговорочно преданного своему сюзерену, а героический воинский эпос («Песнь о Роланде», «Песнь о моём Сиде» и другие) – рыцарское мужество, освящённое христианской верой, вассальную верность и сословный долг. Наиболее тяжкими грехами в сословии «сражающихся» считались предательство, вероломство, трусость. Они вели к потере звания, положения и исключению из рыцарской военно-аристократической корпорации.

Вся совокупность рыцарских добродетелей и пороков так или иначе оказывалась замкнута на главную индивидуально-личностную форму проявления благородства – рыцарскую честь. Недаром девиз средневекового рыцаря гласил, что его жизнь принадлежит Богу, меч – сюзерену, сердце – прекрасной даме, но честь свою он не отдаст никому. Честь была внешним общественным признанием поступков человека, его заслуг, проявляющихся в почитании, авторитете, славе. Поэтому всякое покушение на честь считалось смертельным оскорблением и восстанавливалось на дуэли. Вооружённый поединок оскорблённого и лица, нанёсшего оскорбление, был основным легальным способом восстановления поруганной чести. Нанесённое оскорбление компенсировалось только ценой человеческой крови, так как в сословном сознании покушение на честь было тождественно покушению на нечто более ценное, чем сама жизнь, – на статус, достоинство благородного человека, на его безупречный образ в глазах равных по общественному положению, а также предков и потомков рода. Для рыцаря жизнь, лишённая чести, теряла всякий смысл и ценность, а потому в отношении вопросов чести светская аристократия всегда проявляла особую гипертрофированную чувствительность. Специфическая форма поединка (дуэль) как способ удовлетворения (сатисфакции) за нанесённый чести урон появилась именно в средневековую эпоху, но сохраняла своё значение на протяжении истории в обществах, основанных на принципах сословного деления и кастовой замкнутости.

Как уже было отмечено ранее, добродетели и пороки рыцарства, признаваемые сословной моралью, были не только отражением социальных функций средневекового дворянства, но и по-своему утверждали особый элитарно-светский, ориентированный на земные ценности образ жизни. Владение собственностью, почитаемое греховным для духовенства, для дворянства приобретало положительную нравственную ценность, поскольку служило проявлению такой добродетели, как щедрость. Щедрость всегда являлась специфической добродетелью аристократического этоса. В ней находили наглядное выражение праздность аристократии и показной характер её образа жизни. Демонстративная щедрость аристократии часто переходила в откровенное расточительство. Приемлемой формой проявления щедрости, с точки зрения христианского мировоззрения, были акты милосердия, связанные с заботой о нуждающихся. Поэтому щедрость в форме милостыни стала в эпоху Средневековья одним из путей приобщения аристократического сословия к христианскому этосу. Щедрость, понимаемая как милосердие, наполнялась нравственным смыслом, признавалась богоугодным делом, выполняла этическую функцию смягчения социальных контрастов. Однако в подавляющем большинстве случаев щедрость продолжала оставаться скорее дворянской привилегией, чем христианской добродетелью. Поэтому для дворянина лучше было разориться, чем прослыть скупцом. Общественное положение аристократа предполагало, что от его стола кормятся многие, в то время как он сам не должен заботиться о том, чтобы обеспечить себя и близких и уж тем более делать что-либо ради денег (разумная бережливость пристала лишь «подлому» сословию, но не человеку благородному). Аналогичным было отношение к обязательному труду, хозяйственным и имущественным заботам. С точки зрения сословного феодально-дворянского сознания труд являлся уделом черни, воспринимался как наказание за грехи, не обладал никакой нравственной (даже душеспасительной) ценностью. Для дворянина существовали более достойные занятия ‑ военные авантюры, а в их отсутствие – пиры, турниры и охотничьи забавы. Так расточительность и праздность – «официальные» грехи христианской идеологии в рамках сословной дворянской морали приобретают положительный характер, становятся добродетелями, демонстрируют относительность нравственных установок средневекового общества.

Светская рыцарская мораль, оставаясь в целом сословным явлением, сумела совершить революционный по своим последствиям прорыв в области, имеющей значение для всего социума. Это была сфера земной любви, расцениваемая официальной христианской идеологией как греховная со времени поздней античности. Средневековая мораль на протяжении многих веков знала только одну форму любви – духовную любовь к Богу. Рыцарская мораль сделала объектом любви, восхищения, почитания, служения женщину. Это уже само по себе шло в разрез не только с христианской нравственностью, но и всем предшествующим социокультурным опытом. Так, античная эпоха видела в женщине либо экономически целесообразную помощницу мужчины – рачительную и трудолюбивую хозяйку дома и мать семейства, либо источник интеллектуального и физиологического наслаждения ‑ образованную и чувственно-утончённую гетеру. Любовь как единение душ, возвышающее человека чувство, античный мир оставил только мужчинам. Мужской гомосексуализм античности не был результатом морального разложения и деградации нравов, как это виделось последующим эпохам. Он легализовывал, в первую очередь, духовную потребность личности в общении с равным, оказывал, с точки зрения античных философов, воспитательное, облагораживающее воздействие любящих друг на друга. Едва ли не худшим стало отношение к женщине в позднеантичную и раннесредневековую эпохи. Для официальной христианской идеологии именно на женщине в первую очередь лежала вина за первородный грех, она рассматривалась как «сосуд дьявола», источник похоти и соблазна. Из всех видов дьявольского искушения именно женщина считалась наихудшим воплощением зла. Средневековые богословы всерьёз занимались вопросом о том, является ли женщина человеком и есть ли у неё душа. Повышению статуса женщины способствовал религиозный в своей основе культ Девы Марии (12 ‑13 вв.), который подчёркивал искупление Богоматерью греха, совершённого Евой. В свою очередь рыцарский культ «Прекрасной дамы» реабилитировал женщину как нравственно ценное земное существо, способное вызвать глубокое и сильное индивидуализированное чувство. По мнению многих исследователей, любовь в её современном понимании как субъект – субъектное отношение, построенное на избирательном принципе, предполагающее бережное, трепетное отношение мужчины к женщине, органично соединяющее телесную и духовную сферы, появилось именно в эпоху Средневековья в рамках светской рыцарской морали.

Реальные рыцарские нравы, как и нравы духовенства, были далеки от тех идеальных представлений и норм-образцов, которые провозглашались в кодексах. В отношениях с теми, кто не принадлежал к рыцарскому сословию, преобладали надменность и высокомерие, основанные на убеждённости в прирождённом превосходстве. Представители третьего сословия воспринимались рыцарством как чернь, недостойная упоминания. Эти «братья во Христе» при каждом удобном случае подвергались насилию, становились объектом беззакония и произвола со стороны феодального дворянства. Грубость и несдержанность рыцарей часто проявлялось и в отношении к женщине: служение прекрасной даме уживалось с деспотическим отношением к собственной жене. Измены мужа сочетались с требованием покорности и верности от супруги.

В 12 ‑13 веках создаётся новая аристократическая модель поведения – Кодекс куртуазии. В нём находят отражение нравы, царящие при дворах феодальных правителей позднего средневековья и раннего Возрождения. Нравственно положительными качествами для феодальной аристократии в этот период становятся великодушие, вежливость, утончённость манер. Куртуазность осуждает грубые военно-рыцарские обычаи предшествующего времени. Сдержанное общение, опосредованное этикетом, приветствуется, так как призвано скрыть высокомерие, мстительную жестокость, соперничество и зависть, столь характерные для классического воинского этоса. Социальные функции придворного, в отличие от рыцаря классического средневековья, весьма разнообразны. Это могут быть политические, дипломатические, представительские функции. Целеполагающая, созидательная, светская направленность жизни начинает явно доминировать над праздной, а подчас и откровенно разрушительной моделью существования, освящённой теологическими идеями и героическими мифами. Куртуазная мораль уже не является классическим примером сословной морали, поддерживающей систему ценностей феодального правящего класса. Сам деятельный способ самоутверждения и зачаточные представления о свободе личности являются своеобразным прологом к моральным ценностям эпохи Возрождения и Нового времени.