2.1. Критическая теория

Термин «критическая теория» относится к определенной интеллектуальной традиции. Ее начало восходит к трудам Института социальных исследований, основанного во Франкфур­те в 1923 г. После поражения нацизма и возврата сотрудни­ков из эмиграции его деятельность была возобновлена в 1950 г. и получила название Франкфуртской школы.

В сфере философии и политической мысли наиболее изве­стными ее представителями являются Э.Хоркхаймер, Т.Адорно и Г.Маркузе. Это - первое поколение Франкфуртской шко­лы. Ко второму поколению относятся Ю.Хабермас, К.Оффе и Э.Веллмер. Некоторые исследователи полагают, что второе поколение представляет совершенно иную ветвь критической теории, связанную с попыткой ее реконструкции в работах Хабермаса. Поэтому целесообразно рассмотреть вна­чале общие свойства обеих генераций, а затем кратко охарак­теризовать попытку Хабермаса перестроить основания критической теории.

Главное общее свойство обоих поколений - стремление создать такую социальную теорию, которая была бы критической с нескольких точек зрения:

1) понимала идею критики в кантовском смысле слова, что влечет за собой анализ условий возможностей знания и разума;

2) служила рефлексией о развитии Разума, который стал субъектом истории по аналогии с гегелевским духом;

3) содержала критику идеологии, демаскируя ложные представления, которые скрывают и легитимизируют действи­тельный характер власти в современном обществе;

4) включала моральную критику политической власти, основанную на идеале общества разумных и независимых ин­дивидов.

В целом эти условия означают, что критическая теория поддерживает просвещение и эмансипацию. Она помогает ин­дивидам и группам в осознании их действительных интере­сов. А также освобождает людей от тех форм насилия, кото­рые скрываются в идеологических мистификациях.

Критическая теория - это наука, исследующая общества, и потому включает позитивное содержание по образцу есте­ствознания. В то же время она обладает моральным и эстети­ческим аспектами, и потому призывает всех людей к само­рефлексии и самосовершенствованию. Этот призыв относит­ся к противникам, попутчикам и сторонникам критической теории.

На более высоком уровне критическая теория представля­ет собой способ или форму анализа, которыми пользуется Разум при изучении условий собственного существования. Поэтому критическая теория вырабатывает не только объек­тивное знание по образцу естественных наук, но и нечто большее. С одной стороны, эта теория является критической и потому ангажированной. С другой стороны, она квалифици­рует саму себя как разновидность объективного знания об обществе. Критические теоретики признают, что всякое знание исторически обусловлено. В то же время они полагают, что стремление к истинности может быть обосновано рационально, и потому не зависит от интересов отдельного класса и вообще любых социальных интересов.

В результате критическая теория полагает, что социальные исследования должны давать такое знание об обществе, которое является истинным и критическим одновременно. По этой причине критические теоретики всегда отбрасывали позитивизм. Они квалифицируют его как мировоззренческую установку, согласно которой любое познание обладает «объективизирующей структурой», характерной для наук о природе. Со своей стороны позитивизм отвергает всякое познавательное содержание критической теории, включая ее критические рефлексивные аспекты. Критическая теория считает позитивизм ложной эпистемологической доктриной. А поскольку он отбрасывает ее истинность, критические теоретики считают позитивизм одной из наиболее важных угроз и барьеров, которые необходимо преодолеть человечеству на пути к освобождению. Дискуссия по этому вопросу содержится в обширном томе под названием «Спор о позитивизме в немецкой социологии.

Критическая теория занимается анализом условий и перспектив человеческого освобождения, строго, определенно и сознательно формулирует такую цель философии и всего социального знания. По этой причине она всегда противостояла детерминистическим интерпретациям марксизма. Прежде всего, по причине их позитивизма. А также потому, что они пренебрегают анализом внеэкономических Факторов социального развития человечества.

Критическая теория считает труды Маркса фундаментальными для понимания современности. Одновременно в трудах критических теоретиков зафиксировано несколько симптомов неизлечимой болезни современного общества:

 появление фашизма в странах Европы;

 развитие сталинизма в России и других странах Востока;

 рост бюрократического аппарата государства и корпораций на Западе и Востоке.

Об этих явлениях ничего нельзя узнать из чтения текстов Маркса. Потому марксизм незавершен. И даже его фунда­мент должен быть перестроен, поскольку указанные пробле­мы являются главными для современного общества и не за­висят от специфики социальных систем - капитализма и социализма.

В частности, бюрократизация социализма и капитализма доказала, что марксов анализ экономической деятельности в категориях неограниченных рыночных связей неудовлетвори­телен. В обоих типах общества бюрократия стала господству­ющей. Поэтому Вебер был прав, обращая внимание на разви­тие инструментального разума. Такой разум распространяет­ся, как чума, он заразил все экономические, политические и идеологические институты современного общества. Про­изошла фрагментация процесса труда во всех предприятиях, организациях и институтах. Безличный характер бюро­кратических правил стал всеобщим, охватил все организаци­онные структуры и общество в целом. Данные процессы по­служили причиной тотального овеществления человеческих отношений. Не менее общим стало ощущение того, что ни отдельный человек, ни партия, ни государство не в состоя­нии контролировать эти процессы. Тем более систематичес­ки и последовательно им противодействовать. Господство бю­рократии в современном обществе усиливается. Но оно ста­новится все более анонимным и труднодостижимым.

Указанные процессы ставят человека лицом к лицу с вне­шним миром, который все более становится непонятным. Па­раллельно развиваются и такие процессы, которые сводят к нулю вероятность выработки критического отношения индивидов к социальной действительности. Речь идет о коммер­циализации массовой культуры. Э.Хоркхаймер и Т.Адорно в книге «Диалектика Просвещения» доказывают, что высокое искусство современной эры отличалось независимостью от классовых и других социальных интересов. Предметом тако­го искусства был существующий социальный порядок. Одна­ко высокое искусство всегда его критиковало и стремилось подорвать. Поэтому данное искусство обладало революцион­ным потенциалом. Тогда как в середине ХХ в. культура ста­ла отраслью промышленности. Произведения искусства все более унифицируются, но такая унификация маскируется не­существенными различиями. Эти процессы способствуют тому, что продукты «художественной деятельности» рекла­мируются и распространяются подобно всем остальным то­варам. И эти товары не требуют от потребителя никакого критического отношения. Они вторгаются в наиболее интим­ную сферу эстетического вкуса, предлагая индивидам отдох­нуть и поразвлечься. В результате апологетика существую­щего социального порядка стала тотальной. Бюрократизация общества и коммерциализация культуры взаимно укрепляют друг друга.

Следует отметить, что ламентации относительно качества массовой культуры - универсальная особенность всего со­временного мира. Например, в современной России они высказываются преимущественно представителями консер­вативного мировоззрения. Критическая теория стремится пре­вратить причитания в определенную концепцию обобществ­ления и социального контроля над культурой.

Развитие культурной индустрии и массовое распростра­нение ее товаров привели к тому, что манипуляция стала элементом социальной жизни. Речь идет о вмешательстве государства в способ использования свободного времени с помощью массовой культуры. Появилась целая социальная группа эстрадных и кинозвезд, а также шоуменов по раз­личной тематике. Эта группа является носителем манипу­ляции, и ее интересы смыкаются с интересами бюрократии. Они вторгаются в сферу свободного времени и способству­ют десоциализации индивидов. Культурная индустрия, рек­лама и СМИ внедряют в сознание и поведение людей лож­ные потребности. С одной стороны, люди считают себя со­вершенно самостоятельными в сфере использования свобод­ного времени. С другой стороны, при этом они руководству­ются вкусами и стереотипами, навязанными извне. И влия­ние внешних сил на поведение и сознание индивидов все более усиливается.

Дело в том, что уже в детстве подрывается способность индивидов к самостоятельности и независимости поведения и мышления. Для обоснования этого вывода критические те­оретики используют психоанализ. Детство - наиболее ран­няя форма социализации. Ребенок воспитывается в семье. А семья уже давно потеряла статус независнмого источника фор­мирования личности. С одной стороны, беззащитность инди­видов перед современными системами доминирования стала тотальной. Это подрывает авторитет отца в семье. В резуль­тате дети мужского пола становятся еще более беззащитными перед искушениями со стороны культурной индустрии, масс­медиа и политической пропаганды. С другой стороны, зада­чи детского воспитания, которые прежде выполняла семья, оказались перехвачены внешними силами. В их состав входят школа, улица, СМИ, работники социальных служб. Эти социальные структуры стали элементами политической бю­рократизации и социокультурной манипуляции.

В первом параграфе данной главы уже рассматривалось содержание прежней Формы социальной критики. Она вклю­чает два постулата: гражданское общество есть регулятор по­ведения и мышления индивидов; гражданское общество со­здает моральные основания для оценки правомочности поли­тической власти.

Критическая теория не выходит за рамки данных посту­латов. Она сохраняет нормативный идеал общества незави­симых и разумных индивидов, но при этом для анализа цен­ностей гражданских обществ современного мира использу­ются идеи Маркса, Вебера и Фрейда. В любом случае они недотягивают до идеалов почти 300-летней давности.

На Востоке и в России гражданского общества не сложи­лось. На Западе гражданское общество оказалось в подчине­нии сил, которые навязали индивидам ложные потребности и желания. Люди ощущают эти потребности и желания как сферу свободы. А на самом деле ею еще и не пахло. Совре­менное гражданское общество так и не смогло создать осно­вания для независимой моральной критики политической власти. Для того чтобы свобода действительно могла возник­нуть, «...надо подавить гетерономные потребности и удо­вольствия, которые организуют жизнь в данном обществе».

Данный вывод вряд ли можно назвать оптимистическим. Критические теоретики в его контексте переоценивают роль Просвещения. При этом они пользуются предостережениями Вебера относительно последствий рационализации. На одном уровне она ведет к обессмысливанию жизни, а на другом – к подчинению бюрократии всех индивидов. Поэтому отноше­ние членов Франкфуртской школы к Просвещению и разуму амбивалентно. С этой точки зрения существуют параллели между вторым поколением критических теоретиков и выво­дами Фуко, Деррида и других постмодернистов.

Данное сходство может быть проиллюстрировано на при­мере работ Ю. Хабермаса, который предпринял попытку по­ставить критическую теорию на более прочный фундамент. Первым результатом этого труда была книга «Структурные изменения публичной сферы: исследование категории гражданского общества», опубликованная в 1962 г. Германский философ описывает становление и развитие гражданского общества в ХVПI - XIX вв. И процесс его распада и деформации в ХХ в. С одной стороны, это исследование явля­ется детальной разработкой проблем, поставленных первым поколением критических теоретиков. С другой стороны, кри­тический заряд книги направлен против способа трактовки рациональности в трудах данного поколения. И выстрел раз­дался в двух пухлых томах «Теории коммуникативных дей­ствий», для сочинения которых автору потребовалось почти два десятка лет.

По мнению Хабермаса, первое поколение критических теоретиков отличалось такой трактовкой проблемы условий существования разума и знания, при которой они описывались с точки зрения отдельного индивида. Это поколение не обращало внимания на интерсубъективные условия рациональности. В том числе - на проблему формирования индивида в процессе взаимодействия с другими индивидами. Этим объясняется негативная характеристика рационализации в трудах учителей Хабермаса. прилежный ученик полагает, что негативные свойства рационализации были следствием социальных условий, в которых осуществлялся процесс ра­ционализации.

Отцы-критики ставили на первое место философию субъекта. Способный критический сын предлагает повесить в красный угол интерсубъективную интерпретацию рациональ­ности. И использует для отделки этой иконы все, что подвер­нулось под руку, - феноменологическую социологию, сим­волический интеракционизм и аналитическую философию. При этом интерес Хабермаса сконцентрирован на жизненном мире индивидов. И в этом мире уже не машут кулаками, а мирно беседуют между собой. Поэтому язык выполняет глав­ную роль в человеческих отношениях. Само использование языка уже предполагает определенный уровень взаимопонимания. Хабермас предлагает подняться выше: «Стремление к достижению взаимопонимания - первичная цель языковой практики». Другие способы использования языка про­изводны от этой цели. В частности, инструментальная раци­ональность функционирует за счет коммуникативной рацио­нальности. Вторая и является фундаментом первой.

Одновременно такая концепция языка служит для Хабер­маса исходным пунктом двух линий рассуждения.

Во-первых, ориентация на взаимопонимание предполага­ет наличие принципов, с которыми согласен каждый индивид, вступающий в коммуникацию с другими. Эти принци­пы - суть допущения о рациональности других индивидов и коммуникативных процессов между ними. Они определяют уровень взаимопонимания и не зависят от классовых и про­чих интересов. Принципы обеспечивают возможность решения эстетических, познавательных и нормативных споров.

Иначе говоря, Хабермас конструирует образ идеальной коммуникативной ситуации. Она создается и организуется для достижения рационально обоснованного взаимопонимания. Первое поколение критических теоретиков пользовалось нор­мативным идеалом независимых индивидов. Хабермас по­стулирует наличие идеализированного жизненного мира, при­способленного к требованиям идеальной коммуникативной ситуации. Без него невозможна современная организация об­щества. И она же заслуживает отрицательной оценки.

Во-вторых, характер существующего жизненного мира на­рушает коммуникативные процессы. Хабермас утверждает, что развитие рациональности тормозится традицией. Здесь он повторяет веберовскую оценку восточных мировоззрений. И в то же время идет дальше: Восток существует на Западе, поскольку все интерпретации жизненного мира, которые оп­ределяются традицией, закрыты для критики. Только на этом основании возможно взаимопонимание. Оно становится все более реальным, поскольку стремится к рационально обосно­ванному согласованию позиций. Существенным элементом так понятого процесса рационализации является появление публичной политической сферы. Она стала центром посто­янной критики и изменила условия правомочности господ­ства.

Однако рациональность жизненного мира была деформи­рована под влиянием внешних факторов. К ним относятся власть и деньги. Они влияют на контекст всех коммуника­тивных действий и навязывают свои собственные императи­вы маргинализованному жизненному миру. Вмешательство денег и капитала ведет к таким формам коммуникации, кото­рые не имеют ничего общего с рационально обоснованным взаимопониманием. Эти формы есть результат тотального подчинения, страха и неопределенности. Тем самым проис­ходит ослабление рациональности.

Ранее упоминалось, что в книге «Структурные изменения публичной сферы» этот вывод относился к предмету анали­за. Доказательство сводилось к импликации: если публичная сфера не является ареной свободной дискуссии, то она дефор­мирована капиталистическим обществом. В трудах 1980-х гг. Хабермас повторяет тот же самый вывод, но отбрасывает мар­ксистскую терминологию, в которой он формулировался. Теперь современный марксист пользуется теорией систем Т.Парсонса и Н.Лумана. И доказывает, что процесс рациона­лизации помог преодолеть наиболее болезненные следствия влияния традиции на жизненный мир. Одновременно тот же самый процесс создал условия, при которых власть и деньги стали социальными медиями.

Это значит, что власть и деньги уже не просто обслужи­вают интересы тех, кто ими обладает. Нынче они преобразо­вались в универсальный социальный механизм, выполняю­щий задачи в целях сохранения системы. Данный механизм и объясняет тотальную деформацию мира. Власть и деньги ­это следствия патологического разрыва связи между систе­мой и жизненным миром, в котором медиация стала колони­зацией. Вебер и первое поколение критических теоретиков при­писывали отрицательные свойства самой рационализации. Хабермас считает эти свойства следствием неблагоприятных условий, в которых развивалась рационализация.

Можно ли считать этот вывод преобразованием основа­ний критической теории? По крайней мере, он сохраняет ее от угрозы негативных следствий веберовского двусмыслен­ного отношения к рациональности. К их числу относится, прежде всего, приписывание рациональности экономике и бю­рократии Запада. Если первое поколение Франкфуртской шко­лы сомневалось в Просвещении, то Хабермас выступает в ка­честве его решительного защитника. Теперь он рекомендует­ся как бескомпромиссный критик консерватизма, с одной стороны, и постмодернизма, с другой.

Таким образом, положительный ответ на поставленный вопрос остается проблематичным. Хабермасоведы показали, что затеянное предприятие не увенчалось успехом, посколь­ку основания критики Хабермаса не выходят за рамки утопии идеального гражданского общества.