Вопросы Посмотрим, как ты понял... Найдите прием "психологического параллелизма" в песне "я по травке шла, по муравке шла..."

Для отличника и аспиранта

Открытый К.Леви-Стросом метод "калейдоскопа" …

1.… воплощает принципиальное многообразие отражения действительности в фольклоре.

2.… является одной из особенностей "дологического" мышления дикарей.

3… представляет собой один из способов осмысления действительности в "мифологической" логике.

4… отражает ограниченность и предельность тезауруса поэтического языка фольклора.

Глава 3 История фольклора. Фольклор и литература

3.1. История русского фольклора как проблема фольклористики

Слово "история" многозначно, но для нас важны в данном случае два его значения, оба терминологические. В первом значении "история" – это реальный, проистекающий в эмпирической действительности процесс развития какого-то объекта. Ясно, что воссоздание становления и развития русского фольклора на порядок сложнее, чем, скажем, истории Киевского университета (выбор объекта сопоставления оправдывается устным характером университетского преподавания) – и потому хотя бы, что точно известно время основания этого учебного заведения, сохранился его архив, сведения о нем в документах других учреждений, в периодике и пр. Историю же русского фольклора приходится в буквальном смысле слова реставрировать, добывая, в частности, информацию о древнейших его этапах из тех разновременных пережитков и реликтов, которые обнаруживаются в корпусе фольклорных записей XVIII–XX вв.

Создание научной истории национального фольклора – дело чрезвычайно сложное, однако современная русская фольклористика, возвращаясь к решению этой задачи, может уже опереться на опыт как отечественной, так и мировой науки о фольклоре. Первую в славянской фольклористике модель истории национального фольклора предложил в 1925 г. известный украинский историк и культуролог М. С. Грушевский. Как основные узлы истории устной "красной словесности" украинского народа в его концепции выступали "период расселения", "чорноморско-дунайский период", "период киево-галицко-волынский" и т. д. ¹. Можно согласиться с тем, что изучение истории украинского фольклора начинается столь издавна: ведь любая устная традиция накапливает и аккумулирует реликты предыдущих ее этапов. Однако об украинской ли устной традиции в данном случае идет речь? Видимо, относительно названных древнейших этапов приходится говорить не о ней, а об общей индоевропейской ("период расселения") и общеславянской ("чорноморско-дунайский период") устных традициях. Однако и в Киевской Руси ("период киево-галицко-волынский") мы не встречаемся в летописи с украинцами, но с племенами полян, волынян, северян и др., и только к концу этого этапа можно говорить о формировании какой-то предукраинской этнической общности.

Вторую модель истории фольклора, марксистскую, разработали русские советские фольклористы (Н. П. Андреев, А. М. Астахова, Д. С. Лихачев и др.), исходившие из марксистского понимания истории как борьбы классов, учения о социально-экономических формациях и "ленинского принципа историзма". Теперь в такое трудно поверить, но проект этот казался специалистам привлекательным. Н. П. Андреев, печатая в 1934 г. первый эскиз методологии марксистской истории фольклора, даже перефразировал известные слова молодого В. Г. Белинского о русской литературе: "У нас нет истории фольклора; я повторяю это с наслаждением, так как уверен в том, что она будет, и вижу, как много еще предстоит нам работы" ². Исследователь перечислил и "преимущества" предлагаемой "истории фольклора" в сравнении с "традиционной системой изложения по жанрам", в первую очередь, указав на "возможность рассматривать фольклор параллельно с историей литературы и объединять фольклорный и литературный материал в общем развитии". Кроме того, "классовая борьба в фольклоре рисуется в более общих очертаниях, и исчезает иллюзия какого-то своеобразного (внеклассового – С. Р.) единства жанров < ... >. С другой стороны, отчетливее становится единство классового стиля в тот или иной период, так как мы одновременно рассматриваем, напр., крестьянские сказки, крестьянские заговоры, крестьянские пословицы и пр."

Идеи Н. П. Андреева были реализованы уже в послевоенный период. Появились программа курса русского фольклора, а затем и университетский учебник "Русское народное поэтическое творчество" под общей редакцией П. Г. Богатырева (1953), где материал излагался в соответствии с "ленинским принципом историзма": в учебнике вначале шли главы "Происхождение поэзии и ранние стадии её развития", "Народное творчество древней Руси (X–XVII вв.)" и т. д., и в этот же "исторический" корсет было втиснуто и рассмотрение основных жанров русского фольклора. Когда же вышел из печати и обобщающий научный труд по марксистской истории русского фольклора, "Очерки из истории русского народного творчества..." (2 тома, 4 книги; 1953–1956), результат многолетней коллективной работы оказался до того убогим, что на несколько десятилетий вызвал у советских фольклористов настоящую идиосинкразию к обобщающим трудам по истории фольклора. Главной причиной неудачи стало принципиальное несоответствие "марксистско-ленинского" понимания истории специфике фольклора. Так, классовая борьба отразилась в весьма немногих произведениях русского фольклора, жанровая система традиционного фольклора практически не менялась при смене социально-экономических формаций, и те же, например, былины, ярко отразившие социально-экономический уклад раннего феодализма, записаны были в основной массе текстов в эпоху капитализма; а сколько таких "формаций" пережили к настоящему времени обряды на Ивана Купала, теперь и подсчитать трудно. Что же касается "ленинского принципа историзма", то речь идет о не специфически марксистском, но об общенаучном методологическом требовании – рассматривать каждое явление в его развитии, от начала и до современного состояния. Выполнимо ли вообще это требование, если, как отмечалось, надежные записи русского фольклора имеем только с конца XVIII в.? Однако вместо того, чтобы разрабатывать, как предлагал в свое время Н. П. Андреев, методику фольклористической реконструкции ("необходимо установить принципы такого анализа, с учетом и международного характера фольклора, и его постоянной изменяемости"), советские фольклористы вынуждены были свои соображения о ранних фазах исторического развития русского фольклора или дедуктивно выводить из марксистской догматики ("трудовая теория возникновения фольклора") или прикрыто заимствовать теории и наблюдения из трудов критикуемых "буржуазных" ученых, – в первую очередь, В. Ф. Миллера и его учеников, а также М. С. Грушевского.

Молчаливое понимание специалистами тупикового характера исследований истории русского фольклора по "марксистско-ленинской" модели отразилось в двух коллективных публикациях 80-х гг. XX в. АН СССР (теперь РАН), которым суждено было стать итоговыми для этого направления советской фольклористики. Речь идет о 20-м томе ежегодника "Русский фольклор" с подзаголовком "Фольклор и историческая действительность" (Л., 1981) и сборнике статей "Фольклор: Проблемы историзма" (М., 1988); первый был подготовлен к печати Сектором фольклора Института русской литературы (Пушкинского Дома), второй – фольклористами Института мировой литературы им. А. М. Горького. Оба сборника составлены из статей и материалов фактографических или рассматривающих частные проблемы истории русского фольклора, а второй и – "фольклора народов СССР". Если же авторы статей и ищут теоретические ориентиры, то находят их за пределами марксисткой теории: для одних это идея пассионарности, выдвинутая Л. Н. Гумилевым, для других – социально-психологические соображения А. Н. Веселовского.

Третью модель национальной истории фольклора предложил Р. М. Дорсон, основатель традиционалистского и исторического направления в фольклористике США. Начиная с конца 50-х гг. XX в., он неутомимо пропагандировал идею изучения истории американского фольклора. Р. М. Дорсон иcходил из того, что "американская цивилизация является продуктом особых исторических условий, из которых проистекают и специфические фольклористические проблемы". А проблемы эти ученый сгруппировал вокруг таких узловых моментов истории США, как "колонизация", "освоение Запада", "иммиграция", "индейские резервации", "негры", "регионализм" и "массовая культура". Р. М. Дорсон стремится раскрыть фольклористические аспекты каждой из этих собственно исторических или историко-культурных проблем. "Колонизация", например, рассматривается в аспекте "колдовской истерии", вызванной столкновением и консолидацией суеверий, завезенных иммигрантами из различных стран Европы ³. Различия с моделью М. С. Грушевского и с обыкновением русских советских фольклористов возводить "трудовые песни" к привычкам первобытного человечества впечатляет. Однако, если игнорировать, как это фактически делает Р. Дорсон, "доамериканскую" и доколониальную историю аборигенов-индейцев, и сосредоточиться на европейских выходцах, в большинстве своем англосаксах и потомках их негритянских рабов, то народ США действительно оказывается молодым, и соответственно молод и его фольклор. Как ни удивительно, однако популярнейший персонаж американского ковбойского фольклора Буффало Билл, этот гомерический истребитель бизонов и индейцев, под конец жизни разъезжал по стране с собственным шоу о покорении "Дикого Запада", которое даже успели снять на кинопленку.

Несомненно, русский фольклор неизмеримо более древний, чем устные традиции англоязычного населения США, а, следовательно, и его историю следует изучать другими методами, чем историю американского фольклора, где для исследования первоначального этапа достаточно архивных источников (в том числе газетных подшивок), а главным методом изучения негритянского фольклора остаются и теперь полевые исследования.

Что же касается современной методики изучения истории русского фольклора, то тут представляется целесообразным снова обратиться к идее "культуры как организма", обоснованной О. Шпенглером. Тогда возникает возможность увидеть в национальном фольклоре определенный аналог организму, который некогда возникает, развивается и, покоряясь закону энтропии, "стареет". Возникает же он, как и полагается организму, трансформируясь из принципиально близкого, но не идентичного явления. Закономерно, что возникновение русского национального фольклора рассматривают как процесс, соотносимый с процессом консолидации части славянских и иных племен, входивших в древнерусское государство IX–XIII вв., в собственно великорусский народ.

Тут можно пойти двумя путями. На первом исходят из данных истории, априорно и дедуктивно конструируя историю фольклора. Так, Д. М. Балашов, используя соображения Г. М. Прохорова и терминологию Л. Н. Гумилева, последний из "пассионарных взрывов", приведших к образованию великорусского народа, относит к XIII–XIV вв., "в результате чего слились в один этнос славяне и угрофинны (в основном ростовская меря, мурома, частично чудь, мещёра, весь и другие этнические группы)", однако, по его мнению, "был и еще один, предыдущий, пассионарный взрыв, происшедший, по-видимому, в среднем Поднепровье где-то в I–II веках нашей эры и создавший восточнославянский ("киевский") этнос". Исходя из этой своей исторической гипотезы, Д. М. Балашов и реконструирует этнический подтекст возникновения сюжета былины о Святогоре ⁴.

Второй путь, неизмеримо более сложный и трудоемкий, предполагает извлечение информации об истории национального фольклора из него самого. Так, фольклористическое исследование проблемы генезиса русского фольклора предусматривает последовательную постановку ряда частных вопросов, а именно: постройку теоретической модели русского национального фольклора; поиск признаков его формирования среди явлений той части "дерева" исторического развития отечественного фольклора, что является доступными для наблюдения; установление хронологических границ появления признаков русского национального фольклора и оценка корреляции полученных результатов с данными антропологии, этнологии, этнографии, истории русского языка и диалектологии. В этой программе синхроническое осмысление теоретической модели национального фольклора (выработанной, конечно же, на материале его фиксаций XIX–XX ст.) как определенной замкнутой структуры сочетается с диахроническим пониманием её "признаков". Наивно было бы, впрочем, надеяться, что, завершив исследование по этой программе, мы получили бы возможность ткнуть пальцем в некую точку на хронологической шкале и провозгласить: "Отсюда начинается русский фольклор!" В реальной действительности такая "точка" растянется, скорее всего, на столетия. Ведь сложный организм нельзя представить себе таким, у которого все компоненты развиваются синхронно. У человека, например, гены те ж самые всю его жизнь, зубы вырастают дважды, клетки кожи постоянно обновляются. И в фольклоре имеются жанры консервативные, как, например, заговоры: можно с уверенностью утверждать, что некоторые из них перешли в собственно русский фольклор из устной традиции этнических предшественников великороссов. Есть жанры, что приходят на cмену один другому: например, христианские легенды сменяют языческие кощуны; есть и жанры, произведения которых возникают окказионально и сохраняют свою тождественность лишь во время их импровизационного исполнения – как, например, причитания. Отметим, что и формы бытования устной прозы отличаются "продолжительностью жизни": "слухи-толки" существуют, пока содержание их сохраняет актуальность; меморат, превращенный в квазимеморат, может пережить своего создателя на несколько поколений; былички-фабулаты и в особенности сказки – это уже рекордсмены-долгожители!

С другой стороны, русский фольклор в его классической ипостаси – на уровне XIX в. – включал в себя явные реликты своих этнических предшественников, и прежде всего – древнерусского фольклора. Наиболее ярким же примером тут выступают былины, на общерусский характер которых указывает уже использование древнекиевских реалий (ср.: 1.3). Почти не изучены реликты, оставленные субстратными этносами. Последние могут выступать как персонажи преданий (такие предания об аборигенах, в первую очередь, о "чуди", изучены Н. А. Криничной ⁵), еще более интересны отзвуки их устных традиций в русском фольклоре: например, к субстратному финскому фольклору восходят, как на это указал в свое время В. С. Миллер, образы морского царя и игры на гуслях в подводном царстве в былине о Садко ⁶.

Вообще же соединение в фольклорном "организме" компонентов консервативных и мобильных, быстро меняющихся или исчезающих, делает весьма проблематическим и равномерный, чисто эволюционный характер его исторических превращений. И в самом деле, периоды эволюционного развития (на этой стадии, например, застала свой объект русская фольклористика первой половины XIX ст.), сменяются периодами, когда происходят скачкообразные или мутационные трансформации ⁷. Такие мутации могут охватывать и более узкие и более широкие сферы фольклорных явлений, они обуславливаются прежде всего внешними относительно фольклора причинами – изменениями в политической, социальной, экономической обстановке и связанными с ними всплесками, используя термин Л. Н. Гумилева, пассионарности. В условиях принципиальной традиционности фольклора, влияния на него межэтнического контекста и – на различных стадиях развития – литературы, нам труднее представить себе мутации, имевшие бы только внутрифольклорные, имманентные основания. Но они, несомненно, имели место в русском фольклоре. Едва ли можно говорить о серьезных внешних причинах (влияние украинского фольклора?), благодаря которым со второй половины XIX в. частушка столь серьезно потеснила традиционную лирическую песню в качестве средства для воплощения интимных чувств деревенской и рабочей молодежи ⁸.

Примером более традиционной мутации в истории русского фольклора можно считать формирование традиционной великорусской свадьбы. Процесс этот начался еще в древнерусской обрядности (упоминание "сватов" в "Слове о полку Игореве") и к концу XV вв. уже завершился. При этом на какую-то древнерусскую основу обряда ложились славянские и иноэтнические брачные обычаи, процессу консолидации которых способствовало и постепенное распространение византийского церковного обряда венчания.

Что же касается конкретных исследований истории русского фольклора, то здесь ощутимо различным будет подход к истории классического русского фольклора и к истории фольклора современного, начиная с 1917 г. Методология конкретных частных исследований истории классического фольклора, чаще скорее позитивистская, нежели марксистская, едва ли потребует серьезной коррекции – если исходить из таких образцов, как фундаментальные исследования древнерусского язычества ⁹, "социально-утопических легенд" ¹⁰, тематических циклов устной прозы определенного периода ¹¹ или отдельного сюжета. Можно предсказать здесь продолжение столь же кропотливых исследований с таким же максимальным использованием имеющихся источников, а когда в истории традиционного русского фольклора останется минимум "белых пятен", то и новых обобщающих работ. Иначе обстоит дело с изучением фольклора новейшего.

Если вернуться к предложенному здесь биологическому уподоблению, приходится констатировать, что сейчас русский фольклор переживает период старости – болезненной, с провалами памяти, с утратой отдельных органов. В сравнении с занятиями реконструктивной историей фольклора, летописание его "современной истории" представляется делом не столь сложным. Уже во второй половине XX в. в русской фольклористике появляются монографии, которые могут быть названными историями болезни определенного жанра ¹². Грустное это чтение, хоть и такие исследования необходимы. Однако сейчас куда более актуальными были бы попытки новых воспроизведений истории русского фольклора после 1917 р. И задание вовсе не в том, чтобы описание советского фольклора заменить столь же апологетическими описаниями фольклоров белогвардейского, кулацкого, махновского, эмигрантского, нэпманского, политзаключенных, блатного, обсценного и пр. Необходима история непредвзятая и объективная, которая не просто поменяет все знаки на противоположные или умолчит о фактах, которые могут не понравиться сегодняшней власти или формируемому "свободной прессой" общественному мнению. Хотелось бы, чтобы и действительно идентичные явления "советского фольклора" рассматривались с тем же проникновением в социальную психологию, с каким 125 лет тому назад А. Н. Веселовский раскрыл причины другого ее феномена – идеализации русским народом терзавшего его предков тирана Ивана IV.

Вопросы Посмотрим, как ты понял...

Основной задачей истории фольклора является ...

1. ... изучение его собственного, внутреннего развития.

2. ... привязка его произведений к исторической хронологической шкале.

3. ... проверка на его материале научных концепций историков.

4. ... изучение отражения в фольклоре борьбы классов.