4 Советско-германские договоры 1925–1926 годов

и Польша

4.1 Попытка заключения польско-советского

договора о ненападении

Подписание Локарнских соглашений создало новую ситуацию в Европе. Доминирующей державой на континенте стала Англия. Французское влияние на малые страны было серьезно ослаблено. Германия в Локарно впервые после окончания Первой мировой войны выступила как равноправный партнер стран-победительниц. Подписание Локарнских соглашений фактически означало нормализацию отношений Германии с ее бывшими противниками. Это обстоятельство вызвало естественное беспокойство в Москве. Советское руководство опасалось, что результатом Локарно станет вовлечение Германии в единый антисоветский фронт, созданием которого занималась английская дипломатия. Опасения относительно того, что в результате Локарно будет разрушена рапалльская система, высказывали и видные германские политические деятели. У. Брокдорф-Ранцау писал в аналитической записке, посвященной итогам Локарнской конференции, что в результате заключенных на ней соглашений немцы «потеряли тот козырь, который мы имели со времени Рапалльского договора в отношении союзников, когда мы могли указать на важность более тесной связи с Россией, не исключая даже возможного военного сотрудничества» [1, с. 500–501].

СССР считал необходимым нейтрализовать антисоветскую направленность Локарно через заключение с Германией торгового и политического договоров. На наш взгляд не стоит преувеличивать той угрозы, которую для рапалльского курса создавали Локарнские соглашения. Даже в советских фундаментальных исследованиях по истории международных отношений межвоенного периода признавалось, что Штреземанн, хоть и затягивал подписание советско-германского договора о ненападении после Локарно, но от улучшения отношений с СССР он не отказался [2, с. 468]. И. Сталин, выступая в декабре 1925 г. на 14 съезде ВКП (б), заявил, что Локарнские соглашения не стерли противоречия между побежденными и победителями, а только обострили их. Далее Сталин отметил, что Локарно является продолжением Версаля и нацелено на сохранение статус-кво, созданного победителями [3, с. 13–14]. Тем самым сохранялась база для дальнейшего советско-германского сотрудничества, в основе которого лежало стремление изменить послевоенное статус-кво.

Торговый договор между СССР и Германией был заключен еще в ходе работы Локарнской конференции. Церемония подписания состоялась 12 октября 1925 г. в Москве. Существовало, как представляется, несколько причин, побудивших германское правительство одновременно с Локарнскими соглашениями подписать Московский договор. В визите Чичерина в Варшаву, состоявшемся в конце сентября, в Берлине увидели признак улучшения советско-польских отношений и решили воспрепятствовать такому ходу событий, заключив с СССР выгодный для него торговый договор. Берлин был заинтересован в сохранении дружеских отношений с Москвой и после Локарно. Польская граница не была гарантирована, и германское правительство по-прежнему стремилось к ее ревизии. Поэтому значение СССР как антипольского союзника для Германии не уменьшилось.

Московский договор, кроме того, мог сыграть роль средства давления на Запад, сделав его более сговорчивым в Локарно, в частности в вопросе о вступлении в Лигу наций. Но главное все же заключалось в том, что сохранение дружеских отношений с СССР давало Германии большие политические и экономические выгоды. Ведь и после Локарно борьба с Версалем оставалась главной задачей германской внешней политики. А СССР в то время являлся практически единственным весомым союзником в этом деле. 23 октября Штреземанн выступил с речью в Карлсруэ, в которой заявил, что подписание Локарнских соглашений не ведет к созданию направленного против России блока держав с участием Германии, и подписанный торговый договор продемонстрировал стремление германского правительства к сохранению хороших отношений с Россией. 11 ноября и 22 декабря Штреземанн имел беседы соответственно с Н. Крестинским и Г. Чичериным и каждый раз убеждал своих собеседников в том, что подписание Локарнских соглашений вовсе не означает отказа Германии от рапалльской политики [4, s. 529, 535–536].

Советско-германский торговый договор, безусловно, смягчил тот удар, который Лондон намеревался нанести по СССР с помощью Локарно. Однако в Москве не хотели этим ограничиваться и добивались от Германии заключения и политического договора в подтверждение и развитие Рапалло.

Политические круги Польши также не остались безучастными к итогам Локарнской конференции. Представители практически всего спектра польских политических сил признавали, что заключение Локарнских соглашений привело к значительному ухудшению внешнеполитического положения Польши. Неприятностью для Варшавы было и заключение Московского договора. В польских политических кругах рассчитывали, что, если Локарнские соглашения не гарантируют польскую западную границу, то хотя бы приведут к окончанию периода дружбы в советско-германских отношениях. Торговый договор между СССР и Германией перечеркнул эти надежды. Польская дипломатия внимательно следила за его подготовкой. Посольство в Берлине еще 2 октября информировало МИД об имеющейся у него информации о предстоящем подписании советско-германского торгового договора [5, ł. 166].

В Локарно Германия добилась от участников конференции предоставления ей права самостоятельно трактовать ст. 16 Устава Лиги наций, определять меру своего участия в санкциях против агрессора, вводимых на основании этой статьи. Тем самым Германия добилась возможности, вступая в Лигу наций, не идти на разрыв с СССР, на что в Варшаве очень рассчитывали. Как справедливо отмечал польский историк межвоенного времени Б. Боуффалл: «Ст. 16 Устава Лиги наций получила в Локарно интерпретацию в желательном для немцев смысле, что позволяет Германии даже при вступлении в Лигу наций сохранить в целостности трактат в Рапалло, заключенный с советским правительством» [6, s. 21–22]. В результате заключения Локарнских соглашений и одновременно с ними Московского договора немецкой дипломатии в значительной степени удалось добиться изоляции Польши на международной арене.

В то же время Локарно создало определенные условия для позитивных изменений в польской политике в отношении СССР. Варшаве следовало попытаться через сближение с Москвой преодолеть международную изоляцию и заставить Запад больше учитывать ее интересы. В советских политических кругах предвидели возможность польских шагов к сближению с СССР после Локарно. Учитывая заинтересованность Польши в сложившейся ситуации в улучшении отношений с Советским Союзом, решено было предъявить полякам ряд требований. 16 октября из полпредства в Варшаве в Москву было направлено две докладные записки. Первая из них принадлежала полпреду Войкову. Он высказывал предположение, что после Локарно Англия будет продолжать политику изоляции Польши, жертвуя ее интересами ради отрыва Германии от СССР. Доведя Польшу до безвыходного экономического и политического положения. Англия предложит ей компромисс с Германией, чтобы включить оба эти государства в антисоветский блок. По мнению П. Войкова, такое положение вещей вынуждает как Польшу, так и СССР к поиску путей к взаимному сближению. В этом послании явственно прослеживаются опасения советской дипломатии, что Англии удастся удовлетворить Германию за счет Польши, после чего в Берлине потеряют всякий интерес к сотрудничеству с Советским Союзом. Оно еще раз подтверждает, что советско-германская дружба в 1920-е годы во многом имела антипольскую основу. Удержать Германию от разрыва с СССР можно было, как считали в Москве, угрожая ей урегулированием советско-польских отношений. Поэтому Войков предлагал активизировать контакты с Польшей, тем более, что положение вещей обязывало и поляков искать сближения с Советской Россией. Одновременно Войков предлагал продолжать оказывать поддержку националистическим организациям, действующим на территории Польши, прежде всего украинским [7, л. 67]. Видимо, по расчетам советского дипломата, их деятельность должна была еще больше осложнить положение Польши и сделать ее более сговорчивой на переговорах.

Автор второй записки сотрудник советского полпредства в Варшаве Беседовский еще в большей степени, чем Войков, увязывал развитие советско-польских отношений с развитием советско-германских. Отмечая, что советская линия в отношении Польши после Локарно должна быть несколько изменена, Беседовский считал необходимым сделать это, имея в виду не только Польшу, но и в значительной степени определенные политические группировки в Германии. Он рассматривал политику по сближению с Польшей лишь как тактический ход, так как для Москвы приоритетное значение имели отношения с Германией, а поддерживать хорошие отношения с Берлином и Варшавой в тех условиях было практически невозможно.

Беседовский видел еще одну преграду на пути к советско-польскому сближению. Он считал, что Польша в связи с обострением польско-германских отношений, крайне заинтересована в английской поддержке. Поэтому Варшава при проведении своей политики должна будет прислушиваться к пожеланиям и директивам, исходящим из Лондона, которые будут толкать Польшу на антисоветские позиции [8, л. 19–20]. Следовательно, тенденция к улучшению польско-советских отношений не была после Локарно доминирующей. Тем не менее, Г. Чичерин, как и полпредство в Варшаве, считал международную ситуацию благоприятной для налаживания отношений с Польшей на советских условиях. Он писал 30 октября М. Литвинову: «Ситуация для нас очень благоприятная. Упускать налаживание отношений с Польшей совершенно непозволительно». Нарком в качестве одной из важнейших задач видел при этом ослабление польско-румынского союза [9, с. 647]. Г. Чичерин считал полезным сделать некоторые шаги навстречу Польше. В частности, он полагал необходимым белорусским и украинским эмигрантским организациям отказаться от вынесения на своих съездах резолюций, направленных против Польши и исходящих из принципа права наций на самоопределения [8, л. 19–20]. В эти дни в печати стали циркулировать слухи о предстоящем визите A. Скшиньского в Москву. Г. Чичерин горячо поддержал эту идею. Однако польский МИД вскоре опроверг эту информацию. Кентжиньский в беседе с Литвиновым в начале ноября 1925 г. заявил, что появившиеся в прессе слухи о приезде в Москву польского министра иностранных дел 30 ноября не соответствуют действительности, и такого «намерения у Скшиньского не было и нет» [9, с. 647, 648, 649]. Польские правящие круги проявляли определенную заинтересованность в сближении с Советским Союзом, но визитом Скшиньского в Москву сразу же после Локарно они опасались вызвать негативную реакцию Англии и еще больше ухудшить международное положение своей страны.

В то же время опять приобрел актуальность вопрос о заключении польско-советских торгового и политического договоров. Однако к началу нового этапа переговоров стороны оставались на старых позициях. Причем поляки, как и советская сторона, увязывали развитие советско-польских отношений с воздействием германского фактора. Кентжиньский в беседе с Чичериным 26 декабря 1925 г. отметил, что Сталин на 14 съезде ВКП(б) больше говорил об отношениях с Германией, чем с Польшей. Советский нарком не стал отрицать этого факта, но отметил, что Сталин «говорил о развитии мирного сожительства со всеми соседями» [10, л. 58]. Однако реально достичь прогресса на советско-польских переговорах было весьма сложно, поскольку стороны оставались на своих прежних позициях, уже не раз приводивших к срыву переговоров. Так, заключение торгового договора советское руководство и в конце 1925–начале 1926 г. связывало с ликвидацией материальных обязательств по рижскому договору. В начале 1926 г. действительно возобновились польско-советские переговоры по экономическим и политическим вопросам. В преддверии их возобновления Войков направил в Москву письмо, в котором изложил свои предложения по их проведению. Он считал, что не следует ограничиваться только торговыми переговорами, а превратить их в широкие политические переговоры. В ходе их следовало добиваться согласия Польши на ликвидацию советских материальных обязательств по Рижскому договору, а также согласия на расторжение союза с Румынией. По мнению Войкова, эта цель была достижима в связи с тяжелым международным положением Польши после Локарно. Также для давления на Польшу полпред предлагал использовать вопрос о национальных меньшинствах. По его мнению, нужно было поднять проблему выполнения польским правительством обязательств по статье 7 Рижского договора, в которой оговаривались права национальных меньшинств на территории двух государств. Но сделать это следовало только для торга, а не для включения обязательств в будущий договор [11, л. 216]. Тем самым П. Войков еще раз подтверждал, что вопрос о правах национальных меньшинств на территории Польши не рассматривался советским руководством как важный сам по себе. В целом, советская позиция на переговорах должна была сводиться к стремлению использовать тяжелое внешнеполитическое положение Польши для получения односторонних экономических и политических выгод. Основные положения письма Войкова и были положены в основу советской позиции на переговорах с Польшей.

Польское правительство со своей стороны стремилось заключить с СССР, прежде всего, торговый договор. В разговоре с Г. Чичериным 28 января 1926 г. Кентжиньский высказал пожелание польского правительства начать торговые переговоры с СССР в 20-х числах февраля [12, с. 58]. Советская позиция была иной. 30 января Г. Чичерин направил телеграмму П. Войкову, в которой обязывал его, исходя из предположения, что А. Скшиньский, который в это время на ряду с постом министра иностранных дел занял и пост премьер-министра польши, будет уклоняться от политических переговоров и вести речь лишь о торговом договоре, поставить поляков в известность, что «советское правительство считает необходимым до начала формальных переговоров по торговому договору начать обсуждение основных политических моментов наших взаимоотношений». В конечном итоге советская сторона предложила начать торговые переговоры 15 февраля, при условии, что политические переговоры начнутся немедленно [13, л. 7]. Международное положение Польши в тот момент оставалось сложным, и Варшава уступила требованиям Москвы. В центре возобновившихся в феврале польско-советских переговоров была политическая проблема заключения договора о ненападении.

В плане экономического сотрудничества с Польшей у СССр был только один интерес – ликвидация материальных обязательств по Рижскому договору. Кроме того, вопрос экономического сотрудничества с Польшей советское руководство подчиняло интересам развития отношений с Германией. С. Аралов писал 6 февраля 1926 г. в Варшаву П. Войкову, что коллегия МИД признала нецелесообразным в то время приезд в Москву польской экономической делегации. При этом он ссылался на сложившиеся в тот момент условия, имея в виду возникшие трудности в ходе советско-германских переговоров. В связи с этим СССР не мог дать полякам никаких обещаний и никаких конкретных заказов [14, л. 11]. Но с другой стороны 31 января была открыта советско-польская экономическая палата. Создается впечатление, что советская дипломатия вела очень тонкую игру. С одной стороны она шла на отдельные шаги, которые должны были демонстрировать Германии возможность советско-польского сближения. Но с другой стороны эти шаги не должны были привести к реальному соглашению с Польшей, а так и должны были остаться на уровне демонстрации. Очевидно, что весь ход советско-польских переговоров в то время был подчинен интересам достижения соглашения Советского союза с Германией.

С началом переговоров между СССР и Польшей стало очевидно, что шансы на достижение соглашения крайне малы. 18 февраля Чичерин принял польского посланника Кентжиньского. Последний в ходе беседы отметил неприемлемость для Польши двухстороннего советско-польского договора о ненападении, так как он лишает ее возможности в случае необходимости оказать помощь прибалтийским государствам. Польская дипломатия осознавала влияние германского фактора на ход советско-польских переговоров, и далее Кентжиньский в беседе с Чичериным затронул германскую проблему. Он указал на постоянные попытки германского правительства срывать нормализацию польско-советских отношений. В заключении польский посланник спросил, что думает Г. Чичерин относительно выполнения Рижского договора. Советский нарком иностранных дел в ответ сослался на опыт советско-германских отношений и привел в качестве образца урегулирования двусторонних отношений Рапалльский договор, предложив тем самым взаимный отказ от претензий и фактическую ревизию Рижского договора в плане налагаемых им материальных обязательств [12, с. 106]. Безусловно, ни одно польское правительство без особо веских на то причин не пошло бы на отказ от материальных выплат, которые СССР должен был осуществить в соответствии с Рижским договором. Внося это предложение, Чичерин, возможно, рассчитывал, что на уступки Польшу заставит пойти то сложное внешнеполитическое положение, в котором она находилась.

Новая встреча Чичерина и Кентжиньского состоялась 26 февраля. В ней принял участие и заведующий восточным отделом польского МИД Яниковский. Польские представители высказались за заключение коллективного пакта о ненападении между СССР, Польшей и прибалтийскими государствами. Они пытались убедить Чичерина, что польское влияние в Прибалтике выгодно и СССР, так как в противном случае в этом регионе будет преобладать Германия, а за ней стоит Англия [15, с. 467–468]. Этот аргумент вряд ли мог убедить Москву пойти на соглашение с Варшавой. Оно, несомненно, нанесло бы ущерб советско-германским отношениям. Для СССР предпочтительнее было видеть усиление в Прибалтике позиций дружеской Германии, чем Польши. В польском предложении скрывалось стремление посеять некоторое недоверие в отношениях между Москвой и Берлином. Кроме того, в заключении коллективного пакта о ненападении с участием прибалтийских государств советское руководство видело стремление Польши в том или ином виде создать польско-балтийский блок. Польская сторона настаивала и на том, чтобы СССР взял на себя обязательство не нападать на Румынию в течение всего срока действия советско-польского договора о ненападении. Но из-за бессарабского вопроса Москва не хотела брать на себя никаких обязательств относительно Румынии.

В Варшаве 1 марта состоялась беседа польского вице-министра иностранных дел Моравского с полпредом Войковым. В ходе ее польский представитель в очередной раз высказался за заключение одновременного договора СССР со всеми его западными соседями. Естественно, такая позиция Польши не нашла понимания со строны СССР и на этот раз. В начале марта стало совершенно очевидно, что польско-советские переговоры зашли в тупик. Это констатировал в письме П. Войкову от 2 марта член коллегии НКИД СССР С. Аралов [12, с. 145]. Полпред в варшаве придерживался той же точки зрения. 8 марта в письме в Москву П. Войков писал, что переговоры уперлись в тупик. Он отметил, что два вопроса представляют чрезвычайную трудность: вопрос о Румынии и вопрос о Прибалтике. Перспективу переговоров П. Войков характеризовал как безнадежную, так как правительство А. Скшиньского не может отказаться от своей постоянной балтийской и румынской линии. В беседе с советским полпредом Скшиньский, отвечая на вопрос собеседника о развитии польско-румынских отношений, сообщил о предстоящем подписании польско-румынской военной конвенции. Польский премьер в очередной раз подтвердил, что он стоит на позиции подписания общего договора СССР с Польшей и прибалтийскими государствами [16, л. 12–13]. При такой позиции польского правительства переговоры не могли привести к положительному результату. Ему пора было уже понять, что Москва ни за что не согласится на усиление польского влияния в Прибалтике.

Крайне болезнено советское руководство реагировало и на подписание польско-румынского союзного договора. Учитывая неурегулированность бессарабского вопроса и общее напряженное состояние румыно-советских отношений, этот договор советская сторона не могла воспринять иначе, как проявление антисоветской тенденции во внешней политике Польши. По договору стороны обязались оказывать друг немедленную помощь и поддержку в случае неспровоцированного нападения. [17, s. 357]. Реально существовала угроза конфликта Румынии именно с СССР из-за проблемы границы. Так что польско-румынский союз явно имел антисоветскую направленность. Он, конечно, не мог не повлиять отрицательно на советскую позицию на переговорах с Польшей. М. Литвинов в телеграмме в советское полпредство в Париже 5 марта указал две причины срыва польско-советских переговоров: «Они требуют, чтобы мы заключили с Прибалтийскими странами соглашение, аналогичное соглашению с Польшей и гарантировали ненападение на Румынию в течение срока действия советско-польского соглашения» [12, с. 152]. нам представляется, что если бы Польша даже пошла на уступки в этих вопросах, вряд ли советское правительство поменяло бы свои приоритеты и заключило договор с ней, а не с Германией. Два договора одновременно были невозможны. Но вариант отказа поляков от своей позиции представляется нереальным, так как это шло в разрез со стратегической линией их внешней политики. Ниже мы увидим, что крупные неудачи польской дипломатии на сессии Лиги наций в Женеве по большому счету не привели к изменению польской позиции по этому вопросу.

Советское правительство, видя, что польское руководство настаивает на заключении общего договора с участием прибалтийских государств, решило занять на переговорах более жесткую позицию. Член коллегии НКИД СССР С. Аралов информировал 9 марта Войкова, что накануне на заседании коллегии было принято следующее решение по польскому вопросу: « а)… категорически заявить полякам, какое бы то ни было фиксирование интересов Польши в Прибалтике не может быть базой для переговоров… б) необходимо сейчас же заявить полякам, что до выработки той или иной базы политического соглашения переговоры о торговом договоре являются преждевременными» [18, л. 24]. Фактически это означало, что Москва взяла курс на свертывание переговоров с Польшей. П. Войков со своей стороны также придерживался жесткой линии в отношении Польши в тот момент. В письме в Москву, датированном 5 апреля, он высказал точку зрения, что в связи с общим развитием международной ситуации наступил благоприятный момент для предъявления крупных требований к польскому правительству, в частности, в связи с выполнением материальных обязательств по Рижскому договору [19, л. 141]. В эти же дни значительно усилилась антипольская тональность советской прессы. В донесении Генерального консульства Польши в Минске от 15 марта отмечалось, что советская пресса допускает сознательное искажение жизни в Польше. Она стремится создать впечатление глубокого морального разложения польского общества и неизбежности упадка Польши [20, ł. 340].

Не случайно ужесточение советской позиции произошло в то время, когда на проходившей в Женеве сессии Лиги наций Польше не удалось получить постоянное место в Совете этой организации, а немцы потерпели неудачу в стремлении войти в эту организацию. Советское правительство могло теперь рассчитывать, что и Варшава и Берлин станут более сговорчивыми.

Польские правящие круги, несмотря на жесткую позицию СССР, после неудачи в Женеве считали целесообразным продолжать переговоры. В конце марта в Варшаве решили пойти на некоторые уступки наних. Рост германской угрозы и усиление международной изоляции Польши вынуждали ее предпринимать шаги, направленные на сближение с СССР. Польское правительство по-прежнему рассматривало его как инструмент давления на Запад. Так, в начале 1926 г. в ходе обсуждения вопроса о предоставлении Польши постоянного места в Совете Лиги наций А. Скшиньский заявил министру иностранных дел Англии О. Чемберлену, что Польша выйдет из Лиги наций и вступит в более тесные отношения с СССР, если польские претензии на этот счет не будут удовлетворены [21, с. 76]. Но для всякого реально мыслящего политика была очевидна невозможность подобного развития событий. Поэтому польские угрозы были оставлены без внимания.

А. Скшиньский, только что потерпевший дипломатическую неудачу в Женеве, 29 марта встретился с П. Войковым. Глава польского правительства подчеркнул заинтересованность Польши в продолжении переговоров с СССР. Он также высказал намерение отдать визит, который Чичерин сделал ему в сентябре 1925 г., и отправиться в Москву в самое ближайшее время. Что касается прибалтийского вопроса, то польское правительство выразило готовность отказаться от требования непосредственного участия стран Прибалтики в проходивших переговорах. Но поляки продолжали настаивать на необходимости включения в будущий договор заявления о гарантии границ в Прибалтике. Также в ходе беседы Скшиньский опроверг слухи о польско-английских переговорах с целью создания антисоветского блока [15, с. 481–482]. Однако этих польских уступок оказалось недостаточно, чтобы вывести политические переговоры из тупика. Советская сторона по-прежнему решительно возражала против всякого упоминания в будущем договоре о польских интересах в Прибалтике [12, с. 189–190]. В Москве считали, что после неудачи в Женеве у польского правительства не осталось другого выхода, как пойти на соглашение с СССР на советских условиях. Ожидая новых уступок со стороны Польши и считая невозможным для себя заключение с ней какого-либо соглашения раньше, чем будет подписан советско-германский договор, советское правительство занимало на польско-советских переговорах жесткую позицию и не спешило делать шаги, направленные на достижение компромисса.

Польское правительство во второй половине апреля уже имело достоверную информацию о предстоящем подписании советско-германского договора о нейтралитете. Но и в этих условиях польские дипломаты продолжали говорить о заинтересованности Польши в соглашении с СССР. 20 апреля состоялась беседа секретаря советского полпредства в Варшаве Аркадьева с советником польского МИД Фаберкевичем. Последний подчеркнул, что политика сближения с Россией и умиротворения на всей западной границе СССР остается основой внешней политики Польши, неотвратимо диктуемой ярко выраженным стремлением Германии к ревизии западной польской границы, а также фактом англо-американо-германского сближения [15, с. 477]. Однако, как видно из высказываний Фаберкевича, польское правительство продолжало настаивать на заключении Советским Союзом договора о ненападении одновременно со всеми западными соседями, что делало переговоры бесперспективными.