3.2 Польско-советские отношения в связи с началом

подготовки Гарантийного пакта

С первых недель 1925 г. происходит дальнейшее ухудшение внешнеполитического положения Польши. 20 января 1925 г. Германия обратилась к Англии, а 9 февраля к Франции, с предложением заключить Гарантийный пакт, который бы обеспечивал неприкосновенность германо-французской и германо-бельгийской границ. В предложенном Берлином проекте договора отсутствовало всякое упоминание о восточных границах Германии. В Варшаве это обстоятельство вызвало серьезную обеспокоенность. Выступая в конце января с секретным докладом о международном положении Польши, Скшиньский оценил его достаточно объективно как весьма сложное для Польши. Он отметил, что целью внешней политики Англии является создание мощной антисоветской коалиции. Однако без Германии такая коалиция невозможна. германия без значительных компенсаций на нее не пойдет. Дать компенсации Германии за счет Франции Англия не может. Значит, она попытается дать их за счет Польши в виде уступок Германии Верхней Силезии и Поморья. При этом, по мнению А. Скшиньского, Англия прекрасно понимает, что даже без Силезии и Померании Польша на союз с СССР не пойдет и все же будет против СССР [55, л. 38]. Таким образом, Скшиньский предвидел в ближайшее время сильное давление на Польшу с запада, чтобы добиться от нее уступок в пользу Германии.

П. Войков в послании в Москву от 18 февраля отмечал крайнюю озабоченность Скшиньского в связи с переговорами о Гарантийном пакте [56, л. 51]. Свое беспокойство в связи с подготовкой Гарантийного пакта А. Скшиньский повторил, выступая в сеймовой комиссии по иностранным делам 26 февраля. Он подчеркнул неприемлемость для Польши Гарантийного пакта, если им не будут гарантированы и восточные границы Германии [42, s. 289–292]. В марте Скшиньский отправился в Париж, надеясь заручиться поддержкой французского правительства в деле включения в Гарантийный договор положений, обеспечивающих неприкосновенность польско-германской границы. Первоначально французская позиция отвечала интересам Польши. Французский премьер-министр Э. Эрио отмечал в своих мемуарах, что французское правительство считало необходимым консультироваться с Польшей «по затрагивающим ее вопросам» [57, с. 102]. Однако в дальнейшем Франция, под нажимом Англии и Германии, отказалась от поддержки польских требований.

Англия же категорически возражала против равных гарантий для западных и восточных границ Германии. 18 марта английский министр иностранных дел О. Чемберлен писал послу в Берлине: «Мы не возьмем на себя никаких обязательств относительно каких бы то ни было границ, кроме границ между Германией с одной стороны и Францией и Бельгией с другой» [58, с. 182].

К концу лета 1925 г. стала очевидна тщетность усилий польской дипломатии повлиять на содержание Гарантийного пакта. В этой связи все более тревожные голоса звучали в польском сейме. Депутаты различных фракций указывали на опасность для Польши договора, в котором отсутствовали гарантии ее границ на ровне с границами Франции и Бельгии. Польская пресса отмечала, что договор открывает путь к ревизии польских границ на западе. Результатом его заключения станет изоляция Польши в Европе.

Эти опасения находили подтверждение в германской политике по отношению к Польше, становившейся по мере продвижения переговоров о Гарантийном пакте все более вызывающей. Дипломатия Штреземанна уже открыто ставила вопрос о ревизии польско-германской границы, правда, подчеркивая, что намеревается добиваться этого мирным путем [40, с. 18]. В январе 1925 г. МИД Германии был подготовлен меморандум «О германских национальных меньшинствах», в котором отмечалось, что отдаленной целью германской внешней политики является объединение всех территорий с немецким населением. В отношении более близкой перспективы в меморандуме говорилось: «Постепенная ревизия несостоятельных с политической и экономической точек зрения пограничных постановлений по мирному договору (польский коридор, Верхняя Силезия) – первоочередные задачи германской внешней политики» [59, s. 35]. Как следует из этого документа, именно германо-польская граница предполагалась в качестве первого и ближайшего объекта ревизии послевоенных территориальных изменений в Европе. При этом планировавшиеся арбитражные соглашения не могли стать препятствием для постановки вопроса о пересмотре восточных границ Германии. Это прямо признавал и Г. Штреземанн, который писал У. Брокдорф-Ранцау в Москву 19 марта: «В действительности подобные арбитражные договоры … не являются реальным препятствием для сохранения политических целей, которые нам следует преследовать в отношении наших восточных границ» [60, с. 56]. Вскоре появился проект Кестера, представлявший собой уже конкретный план изменения германо-польской границы с передачей Германии польского коридора. 18 мая Г. Штреземанн выступил в рейхстаге с большой речью, посвященной международной ситуации. «Известия» от 20 мая сообщали, что он фактически подтвердил, что Германия не намерена отказываться от планов по ревизии германо-польской границы. Г. Штреземанн подчеркнул, что эта граница противоречит принципу самоопределения народов, но Германия не будет добиваться ее пересмотра насильственным путем.

В своих мемуарах Г. Штреземанн прямо писал, что Германия в гарантийном договоре не могла дать официальных гарантий границ на востоке, и должна была в отношении их оставить за собой право решить это дело мирным путем [61, s. 39]. Вспомним, что в решении политбюро ЦК ВКП(б) от 18 декабря 1924 г. о переговорах с Польшей также поднимался вопрос о пересмотре границы, в данном случае советско-польской. Так что следует отметить общий интерес Советского Союза и Германии к ревизии польской границы, в том числе и в период, когда началась подготовка Гарантийного пакта. Данная общая заинтересованность была одним из факторов, содействовавших сохранению рапалльского курса в отношениях между СССР и Германией. Штреземанн постоянно подчеркивал, что Германия, если и будет добиваться пересмотра восточных границ, то исключительно мирными средствами. Беседуя с французским послом на эту тему, германский министр иностранных дел отметил, что опасность войны исходит не от Германии, а от России, которая из состояния обнищания, возможно, будет выходить через войну [61, s. 84]. Когда в феврале 1925 г. в разговоре с Брокдорф-Ранцау глава советского правительства Н. Рыков предложил заключить германо-советский союз, германский посол воспринял это холодно. Он отметил, что Германия будет стремиться к ревизии Версальского договора, но мирным путем [37, s. 11].

В польских правящих кругах прекрасно осознавали к чему стремится Германия в отношении польско-германской границы. Один из лидеров польских правых Р. Дмовский писал в этой связи: «Целью германской политики в отношении Польши является доказать всему миру, что установленная Версальским договором граница между Польшей и Германией существовать не может и ее следует подвергнуть ревизии в пользу Германии» [62, s. 278]. При этом поляки очень опасались согласованных действий Германии и Советской России в деле ревизии польской границы. В Варшаве летом 1925 г. постоянно циркулировали слухи о нарастающем советско-германском сотрудничестве в военной сфере. Посольство Польши в Берлине сообщало в МИД 9 мая 1925 г. о визите в Германию советской военной делегации [63, ł. 129]. Посольство в Москве 18 июня опровергало информацию о проходивших якобы в Берлине совещаниях представителей штабов России, Германии, Венгрии, Австрии и Турции [64, ł. 125]. Складывается впечатление, что польское правительство в тот момент не располагало конкретными фактами о советско-германском военном сотрудничестве. Но при этом в Варшаве постоянно нагнетался ажиотаж вокруг этой проблемы в связи с ухудшением международного положения Польши в условиях подготовки Гарантийного пакта и актуализацией германских планов по ревизии польской границы.

Обсуждение вопроса об изменении границ Польши с крайним раздражением и беспокойством были встречены в Варшаве. По сообщению «Известий» от 1мая 1925 г., премьер Грабский заявил в сейме 29 апреля, что никто не может полагать, что Польша добровольно согласится на изменение своих границ, чего добивается Германия. Польские войска в Торуньском и Познаньском воеводствах были приведены в повышенную боевую готовность.

В правящих кругах Германии понимали, что ни одно польское национальное правительство не согласится пойти на территориальные уступки. Чтобы заставить поляков отдать Померанию и Верхнюю Силезию, в Берлине считали необходимым довести Польшу до экономического краха. Объясняя необходимость экономической войны против Польши, Штреземанн писал послу в Лондоне 19 апреля 1926 г.: «Пока эта страна имеет хоть какие-то силы, ни одно польское правительство не будет в состоянии пойти на мирное соглашение с нами по вопросу о границах. Мы должны оттягивать вопрос окончательного и прочного оздоровления Польши, пока эта страна не созреет для пересмотра границ в соответствии с нашими требованиями, а мы не укрепим в достаточной мере свою мощь» [65, с. 249]. Руководствуясь выше изложенными соображениями, германское правительство, как только закончился срок действия положений Версальского договора, дававших Польше льготы в торговле с Германией, развернуло с июня 1925 г. торговую войну против нее. В Берлине рассчитывали этой акцией довести Польшу до полной экономической катастрофы. Причем одним из требований Германии для достижения урегулирования экономичных отношений было обеспечение свободного транзита в Россию. С началом торговой войны были прерваны германо-польские торговые переговоры. Она стала кульминацией в обострении отношений между Германией и Польшей в 1925 г.

В условиях нарастания напряженности в германо-польских отношениях, Берлин стремился подтолкнуть и Москву к проведению более активной и решительной антипольской политики. На начавшихся в декабре 1924 г. германо-советских политических переговорах немцы стремились сделать главным предметом польскую проблему. Они выдвинули идею возвращения Польши к ее этническим границам. Штреземанн в середине декабря направил послу в Москве инструкцию, в которой была изложена германская программа политических переговоров с СССР, в основе которой лежала польская проблема. Брокдорф-Ранцау должен был встретиться с Чичериным и довести до его сведения германский план решения польской проблемы. В ходе состоявшейся беседы, Чичерин, в принципе, не отверг германское предложение об оттеснении Польши к ее этническим границам, но заявил, что не считает возможным сводить обмен мнениями по международным вопросам лишь к польской проблеме [48, с. 132–133]. В польской историографии широко распространена точка зрения, согласно которой Г. чичерин благожелательно воспринял германские предложения относительно пересмотра польских границ. Как первый шаг на этом пути Г. Чичерин рассматривал заключение договора о нейтралитете [37, s. 11].

В Варшаве не знали деталей советско-германских переговоров. Но даже сам их факт воспринимали как новый важный элемент ухудшения внешнеполитического положения Польши. К тому же в польских политических кругах прочно утвердилась точка зрения, что германия стремится снова иметь общую границу с Россией, а Польша является основным препятствием на пути реализации этих планов. Р. Дмовский отмечал: «Польское государство стоит перед Германией на наиболее важной дороге… Германии нужно, чтобы она, а не кто-то другой был западным соседом России. Они уверены, что это им поможет наложить руки на экономическую жизнь России и одновременно приблизит их к территории украинского вопроса, играющего в их планах первую роль» [62, s. 285].

Германское правительство для давления на Польшу стремилось подбросить польскому правительству информацию об агрессивности СССР. Весной 1925 г. в польских дипломатических кругах активно обсуждалась информация о беседе французского посла в Берлине со Штреземанном, упоминавшейся выше. В ходе этой беседы глава германской дипломатии уверял, что Красная Армия в любой момент может двинуться на Румынию и Белоруссию, либо советское правительство развернет широкую диверсионную войну против Польши и Румынии. Причем информацию о содержании беседы польский посол Ольшевский получил от Штреземанна. Польская дипломатия правильно оценила этот ход германского министра иностранных дел. Ольшевский указывал, что Советская Россия в тот момент не думает о войне, а цель Штреземанна заключалась в том, чтобы, пугая Польшу и Европу советской агрессией, добиться уступки Поморья и Верхней Силезии [40, с. 24–25].

В связи с германским предложением Москве, которое фактически сводилось к отторжению от Польши ряда территорий, следует отметить, что в советском руководстве в те годы антипольские настроения были достаточно сильны. Например, в 1926 г. в «Воениздате» вышла книга С. Петрухина «Польша готовится к войне». Автор стоял на позиции непризнания установленных Версалем польских границ. Характерно имеющееся в книге замечание, что Польша – страна сухопутная, а выход к морю она получила за счет германской территории. Автор прогнозирует, что как только Германия окрепнет, она уничтожит польский коридор и вернет «немецкий порт Данциг» [66, с. 21]. А вот что писал член коллегии НКИД Я. Ганецкий: «В Пруссии создан знаменитый польский коридор, отделяющий одну часть области от другой и являющийся для Германии тормозом в хозяйственном и административном отношении» [67, с. 13]. Фактически высокопоставленный советский дипломат признает справедливость германских территориальных требований к Польше. Так что инициатива Берлина о возвращении Польши к ее этническим границам вполне могла в то время найти поддержку среди советских политиков.

Однако Москву в это время гораздо больше беспокоило германское сближение с Западом. Прежде всего, вопрос вступления Германии в Лигу наций. Несмотря на негативное отношение к этому шагу Германии со стороны СССР, два государства оказались способными достичь компромисса. Как справедливо отмечает А. А. Ахтамзян, Германия хотела обговорить с СССР приемлемые формы поддержания нормальных отношений в связи с ее вступлением в Лигу наций, а СССР считал возможным в такой ситуации через заключение нового политического соглашения сохранить дух Рапалло [48, с. 145]. Таким образом, надежды, в том числе и польских правящих кругов, что вступление Германии в Лигу наций похоронит Рапалло, имели немного шансов на реализацию.

Другим весьма важным вопросом, оказывающим определенное отрицательное влияние на состояние советско-германских отношений в 1925 г., был вопрос о Гарантийном пакте. Посол в Москве У. Брокдорф-Ранцау сообщал в Берлин, что переговоры о Гарантийном пакте отрицательно влияют на советско-германские отношения. Этот тезис получил достаточно широкое распространение в советской историографии. Так, Г. М. Трухнов писал, что вступление Германии в Лигу наций и подписание Локарнского договора подрывало Рапалльский договор [68, с. 103]. При этом вопрос сводился к обеспокоенности советского руководства тем, что Германия присоединится к антисоветскому фронту капиталистических государств. В то же время, одним из моментов, который в связи с подготовкой названного договора вызывал беспокойство в Москве, являлось опасение, что Германия в нем в той или иной форме гарантирует польские западные границы. Ведь в основе рапалльской политики, как отмечалось в меморандуме советского правительства правительству Германии от 2 июня 1925 г., лежало молчаливое непризнание обеими сторонами того режима, который был установлен в Европе в результате серии послевоенных договоров [69, с. 351]. И, пожалуй, первым элементом Версальской системы, против которого совместно выступали СССР и Германия, были польские границы.

Г. Штреземанн, чтобы рассеять советские сомнения, направил специальный меморандум советскому правительству, в котором отметил, что в проектируемом договоре о гарантиях для восточных границ Германии нет и речи. 15 апреля состоялась беседа Штреземанна с советским полпредом в Берлине Н. Крестинским, в ходе которой германский министр иностранных дел высказал заверение, что будущий договор не направлен против Советского Союза. После этого Штреземанн снова остановился на проблеме польской границы. Он отметил, что Германия оставляет за собой свободу рук в отношении восточной границы и будет стремиться к ее ревизии всеми мирными средствами. В ответ на замечание Крестинского, что Германия объединяется с Антантой против России, Г. Штреземанн заверил, что германское правительство ни разу не имело умысла объединиться с Польшей против России [61, s. 512, 513].

Канцлер Лютер 22 апреля 1925 г. в беседе с советским полпредом также пытался убедить его, что вступление Германии в Лигу наций и ее участие в подписании Гарантийного пакта не означает конец рапалльской политики, так как «сближение между Германией и Россией, экономическое и политическое, диктуется объективным положением вещей» [70, с. 428].

В речи в рейхстаге 18 мая Г. Штреземанн еще раз подчеркнул стремление Германии, несмотря на Гарантийный пакт, сохранять дружеские отношения с Россией. По его мнению, после устранения прежних, связанных с балканским вопросом, причин возникновения конфликтов, все возможности внешнеполитических трений между Германией и Россией можно считать устраненными. Германия стремится уравновесить свои отношения с Востоком и Западом. Но это уравновешивание никогда не примет такой формы, которая неблагоприятно отразилась бы на плодотворном развитии германо-советских отношений. Надо полагать, что г. Штреземанн действительно считал возможным сохранение рапалльского курса, несмотря на подготовку Гарантийного пакта. Он писал У. Брокдорф-Ранцау 19 марта, что, исходя из бесед с Н. Крестинским и заявлений депутатов-коммунистов в рейхстаге, «Москва не усматривает никакого ущемления возможностей развития германо-русских отношений» в связи с подписанием Гарантийного пакта [60, с. 58]. Такая позиция Германии подтверждалась и конкретными делами. Ее делегация прибыла в Москву, и здесь 2 марта возобновились советско-германские торговые переговоры.

В условиях быстрого сближения Германии с Западом еще больше возрастала заинтересованность СССР в сохранении напряженности в польско-германских отношениях. Наличие этой напряженности являлось относительной гарантией того, что Германия не пойдет на разрыв с Россией. Поэтому советская дипломатия прилагала большие усилия, чтобы препятствовать любым позитивным изменениям в отношениях между Варшавой и Берлином. Показательно в этом плане письмо П. Войкова в Москву от 6 марта, в котором он предлагал «подсказать» Данцигу идею, чтобы он требовал допущения в состав польской делегации на торговых переговорах с СССР своего представителя, мотивируя это тем, что 40% советско-польского товарооборота идет через этот порт. «Пусть они подерутся и по этому вопросу», – писал советский полпред [71, л. 94]. При этом СССР демонстрировал наличие хороших отношений с данцигом. В феврале вольный город посетила советская делегация с целью налаживания хозяйственных связей. Данцигские власти оказали ей самый теплый прием [72, л. 2]. также советская дипломатия очень внимательно следила за ходом проходивших германо-польских торговых переговоров. Эта задача решалась прежде всего советским полпредством в Варшаве. Полпред П. Войков в своем послании в Москву от 22 мая с удовлетворением констатировал, что германо-польские переговоры «находятся на мертвой точке» [73, л. 205].

Анализируя польскую политику в отношении Советского Союза в тот период, необходимо учитывать, что в польском правительстве были политические деятели, считавшие вполне реальной в тот момент угрозу войны с Советской Россией. Эти настроения в польском правительстве отмечал в своей телеграмме в Москву от 23 января Войков [74, л. 19]. Исходя из признания такой угрозы, польское правительство и стремилось обеспечить безопасность своей страны. Внешнеполитическая доктрина А. Скшиньского предполагала противодействие попыткам ревизии польской границы как основную задачу. Для ее решения намечалось: 1) создать польско-балтийский союз; 2) такое же соглашение польско-румыно-болгаро-турецкое; 3) оба эти союза должны быть слиты и гарантировать неприкосновенность границ всех участников. Этот план при его осуществлении означал бы создание не столько антигерманского блока, сколько союза, направленного против СССР. Для Москвы в этом случае реальной становилась угроза изоляции в Восточной Европе. Сотрудничество между Германией и СССР было бы крайне затруднено из-за отсутствия надежных путей транзита между ними. Кроме того, возросли бы трудности в деле достижения главной цели этого сотрудничества – разрушения Вер-сальской системы. 5 января военный министр В. Сикорский обратился в правительство с предложениями относительно внешней политики Польши. Он исходил из наличия советско-германского союза и считал, что Польша слаба, чтобы противостоять этому союзу. Поэтому «наша задача или не допустить войны на два фронта, или обеспечить польской армии соответствующих союзников» [43, s. 295]. Что касается советско-германского военного союза, то у нас нет прямых и веских доказательств того, что он был юридически оформлен. Скорее наоборот. Г. Штреземанн отмечал в письме германскому послу в Москве от 19 марта 1925 г.: «… открытый или секретный германо-русский военный союз … не может входить в наши политические расчеты на ближайшее будущее» [60, с. 63]. Думается, если бы такой союз существовал, то у Г. Штреземанна не было бы оснований скрывать его факт от посла в Москве, известного как ярого сторонника российско-германской дружбы. Да и оформление такого союза вряд ли было бы возможно без участия У. Брокдорф-Ранцау.

Польская дипломатия, стремясь к созданию системы военно-политических союзов в Центрально-Восточной Европе, объективно создавала новые основания для советско-германского сотрудничества и перечеркивала собственные усилия, направленные на разрушение политики Рапалло. Вполне логично, что советское правительство рассматривало политику Польши по созданию военно-политических блоков в Центрально-Восточной Европе как враждебную СССР и всячески противодействовало ее осуществлению. В свете выше сказанного становится очевидной нереальность планов Скшиньского улучшить отношения с Россией, чтобы частично компенсировать негативные для Польши изменения на европейской арене.

В Москве внимательно следили за подготовкой очередной польско-балтийской конференции, намеченной на середину января в Хельсинки. Поступавшая информация говорила о намерении Варшавы довести на ней до конца дело создания польско-балтийского союза. 3 января НКИД направил письмо полпреду в Латвии, в котором информировал о заявлении польского министра иностранных дел в связи с предстоящей польско-балтийской конференцией. В нем отмечается, что А. Скшиньский в качестве цели поездки на конференцию обозначил создание союза против СССР. [69, с. 10]. Этими планами он поделился и в интервью газете «Эхо Варшавске». Скшиньский не отрицал возможности создания на конференции польско-балтийского блока, но прикрывал эти планы разговорами о противодействии Третьему Интернационалу. Советские полпреды в прибалтийских странах получили указание всячески противодействовать польским планам. В тесном взаимодействии с советской дипломатией в том же направлении работала и германская. Копп в письме от 10 января писал полпредам в Ковно, Риге, Ревеле и Хельсинки, что германская дипломатия обнаруживает «стремление работать в тесном контакте с нами, выступая против идеи создания прибалтийского союза во главе с Польшей» [75, л. 19]. В тот же день полпред в Риге в своем письме в НКИД отмечал значительную активизацию польской дипломатии в деле создания польско-балтийского союза. Причем это подтверждали латвийские дипломаты [69, с. 31, 95]. В Берлине, как и в Москве, стремились противодействовать любым шагам Польши, которые могли бы упрочить ее позиции в Европе. Советское и германское правительства активно координировали свои внешнеполитические мероприятия, чтобы вместе не допустить осуществления польских планов в Восточной Европе.

В этой связи К. Радек отмечал в одной из статей в «Известиях» от 8 февраля 1925 г., что как Россия, так и Германия, крайне негативно относятся к идее создания союза окраинных государств во главе с Польшей. Он заявлял, что советское правительство ни за что не согласится на расширение польского влияния на всю Прибалтику. На такой поворот вещей, по словам, Радека, не могла бы спокойно взирать и Германия. Общие усилия СССР и Германии привели к тому, что польскому правительству не удалось провести на Балтийской конференции свою программу создания польско-балтийского союза. Уже буквально в первый день работы конференции стало очевидно, что прибалтийские государства не идут на союз с Польшей. Скшиньский вынужден был заявить, что Польша отказывается от стремления к созданию оборонительного союза балтийских государств. Однако советская дипломатия еще долго выказывала беспокойство по поводу возможного союза Польши с прибалтийскими государствами. П. Войков 18 февраля направил в Москву как оказалось недостоверную информацию о том, что на Хельсинкской конференции заключено военное соглашение [56, л. 54]. Это крайне обеспокоило советскую дипломатию, и она приняла экстренные меры, чтобы точно выяснить данный вопрос. Наконец, 13 марта В. Копп в телеграмме в Варшаву П. Войкову указал, что информация об отказе Финляндии от заключения военного союза с Польшей на Хельсинкской конференции является абсолютно достоверной. Из телеграммы отчетливо видно, что эта информация была воспринята советским руководством с большим облегчением [76, л. 58].

Новую волну беспокойства в Москве вызвала конференция представителей генеральных штабов Польши и прибалтийских государств в Риге в начале апреля. Советское руководство восприняло ее как последовательный этап «в процессе установления единого антисоветского блока» всех граничащих на западе с СССР государств. В постановлении политбюро ЦК ВКП(б) от 9 апреля определялась задача принять все меры для предотвращения этой опасности. Намечалось использовать противоречия между Литвой и Польшей для разрушения возможного Прибалтийского блока. Также по-прежнему предполагалось найти поддержку у Германии для борьбы против создания союза Польши и прибалтийских государств [51, с. 18–19]. Думается, что опасения Советского Союза относительно создания польско-балтийского блока были преувеличены. Этому препятствовало не только противодействие со стороны СССР и Германии. Серьезным препятствием на этом пути были значительные противоречия между Польшей и прибалтийскими государствами, а также политика Англии, которая не была заинтересована в усилении польского влияния в прибалтике, за которой стояла Франция.