Владение на стороне органа юридического лица

Проблема владения на стороне органа (Organbesitz) широко обсуждается в зарубежной литературе. Инструментарий представительства изначально не охватывает вопрос владения имущества одним субъектом для другого. Вместе с тем с последним связано много практических вопросов, о добросовестном приобретении имущества. Одним из наиболее важных является вопрос, может ли неправомерно отчужденное директором имущество считаться выбывшим по воле юридического лица.

Согласно органической теории, мыслящей орган как неотделимую часть юридического лица, отчужденное недобросовестным директором имущество юридического лица будет считаться выбывшим по воле последнего. Ведь если рассматривать волю и действия директора как абсолютно идентичные воле самого юридического лица, то и имущество должно считаться выбывшим по его воле. При этом также не будет иметь места расщепление владения: единственным владельцем в данной конструкции признается юридическое лицо, хотя фактическое владение и находится в руках выступающих от его имени лиц – членов его органов.

Если же рассматривать директора в качестве законного представителя юридического лица, который согласно представительской теории хотя и равносилен недееспособному, однако обладает собственной волей, отличной от воли его органов, то имущество выбывает против воли последнего. При такой трактовке отношения юридического лица и директора напоминают отношения опосредованного и непосредственного владельца (владельческого слуги). Так, мать, в чьем фактическом владении находится имущество ребенка, по общему мнению, является непосредственным владельцем, тогда как ребенок опосредованным. Однако применительно к органу юридического лица господствует иная точка зрения: недобросовестное отчуждение имущества директором – в отличие от ее отчуждения владельческим слугой – не будет образовывать выбытие имущества помимо воли по смыслу § 935 ГГУ^[22].

Из анализа того, как данная проблема разрешается в российской судебной практике, можно прийти к выводу, что последняя склоняется к органической теории. Так, в Постановлении Президиума ВАС РФ от 18.12.2007 № 10665/07 проведена правовая позиция о том, что признание недействительным решения общего собрания участников общества об одобрении сделки, равно как признание недействительной сделки, во исполнение которой имущество передано приобретателю, само по себе не может свидетельствовать о выбытии имущества из владения передавшего это имущество лица помимо его воли.

В то же время нельзя игнорировать то, что в российском праве изначально сложился иной подход к выбытию вещи «по воле». Вещь, отчужденная лицом, которому она вверена собственником – арендатором, хранителем, считается выбывшей по воле собственника, равно так же, как и в случае с отчуждением вещи директором. Во всех указанных случаях вещь была отчуждена лицом, которое получило ее на правомерном основании от собственника. И только в случаях, когда имущество выбывает из владения собственника или лица, которому оно было передано, в результате похищения, утери, действия сил природы, закон говорит о выбытии имущества из владения помимо воли владельца^[23].

Таким образом, данное решение Президиума ВАС РФ могло как обусловливаться, так и не обусловливаться теорией органа. Кроме того, очевидно, подход суда был бы другой, если бы речь шла о мошеннических действиях директора, направленных на вывод активов из общества.

Деликты органа юридического лица

Основной нормой ГГУ, из которой в германской доктрине черпает нормативную поддержку органическая теория, является § 31 ГГУ, в котором закреплена ответственность общества за убытки, причиненные третьим лицам в результате действий его совета директоров, членов совета директоров, а также иных лиц, уполномоченных действовать от имени общества ан основании устава, если они причинены при исполнении ими своих служебных обязанностей. Из указанного положения закона сторонниками органической теории делается вывод о прямом признании данной теории законодателем, ведь представительство охватывает только юридические действия представителя, а в данном случае обществу вменяется ответственность за причиненные его органами деликты, т.е. в том числе за фактические действия его органов. Представительства в деликте (Vertretung im Delikt) немецкий (как, впрочем, и российский) закон не знает.

В то же время сторонники представительской теории подвергают жесткой критике данный аргумент в пользу теории органа, указывая, что обоснование вменению юридическому лицу также деликтов его директоров необходимо искать в правовых институтах и в соображениях справедливости, но не прибегать к изначально искусственной и далекой от права категории «орган». В частности, В. Флуме в качестве контраргумента указывает, что деликты обычных работников также вменяются юридическому лицу, а значит, причина такого вменения не лежит в теории органа, а исходит из справедливости равного вменения юридическому лицу как положительного, так и негативного результата действий его органов^[26].

Тем не менее § 31 ГГУ остается главным, закрепленным в самом законе аргументом сторонников теории органа. Особое значение данному аргументу добавляет то обстоятельство, что § 31 ГГУ имеет достаточно широкое применение в немецкой практике. Причем ответственность общества может наступать и при превышении директором своих полномочий, т.е. тогда, когда он уже не действует как представитель общества^[27]. Несмотря на то что в данном случае прямому применению подлежат § 177–179 ГГУ (о действии представителя без полномочий), в некоторых случаях, когда в действиях директора есть также признаки деликта, общество может отвечать за подобные его действия перед третьим лицом. К таким деликтам директора, в частности, могут относиться подделка подписи других директоров, обман, мошенничество и пр.^[28] Тем самым на общество накладываются риски ненадлежащего выбора представляющих его лиц и осуществления контроля над ними^[29].

В российском праве нормы, аналогичной § 31 ГГУ, об ответственности общества за действия его органов, нет, наиболее близка ей ч. 1 ст. 1068 ГК РФ, закрепляющая ответственность общества за деликты его работников. Казалось бы, опираясь на указанную норму, сторонники теории органа могли бы предложить практике аналогичные решения, которые дают обороту дополнительную защиту, перекладывая на юридическое лицо риски в связи с недобросовестными действиями директоров, выступающих от его имени. Представительская теория в этом плане весьма ограничена в своем инструментарии, ведь она согласно классическому пониманию может охватывать только сделки представителя.

Однако российская доктрина молчит по данному вопросу и попытки реализовать такую защиту на практике терпят фиаско. Так, в практике встречаются дела, где стороны пытаются привлечь на основании ч. 1 ст. 1068 ГК РФ к ответственности юридическое лицо за действия его директора, в частности, в связи с введением директором в заблуждение третьих лиц о наличии у себя полномочий, тогда как таковые по факту отсутствовали (не были получены корпоративные одобрения и пр.). То есть по факту имеется попытка реализовать немецкий опыт применения § 31 ГГУ в российском праве. В то же время суды относятся к этому весьма скептически.

Так, в деле, рассмотренном в ФАС Поволжского округа, АО обратилось в Арбитражный суд к ООО с иском о взыскании убытков на основании ч. 1 ст. 1068 ГК РФ в размере расходов, понесенных истцом в связи с заключением предварительного договора купли-продажи, который в последующем был признан недействительным как крупная сделка для ответчика. АО обосновывало иск тем, что ООО должно нести ответственность за действия своего работника в лице директора, представившего истцу неверную информацию касательно корпоративного одобрения сделки. Однако в удовлетворении иска судом было отказано со ссылкой на то, что истец, осуществляя предпринимательскую деятельность, при заключении сделки должен был проверить сообщенные ему контрагентом по сделке сведения.

Как было показано выше, аналогичные действия директора (введение в заблуждение контрагента о наличии у него полномочий) в германской практике могло бы быть расценено в качестве деликта директора, ответственность за который в силу § 31 ГГУ должно нести общество. И выводится данное решение именно благодаря теории органа, обосновывающей повышенную степень вменения юридическому лицу действий входящих в состав его органов лиц.

Подводя общий итог, необходимо отметить, что в немецкой доктрине в последнее время утвердилась точка зрения, позволяющая примирить теорию органа с представительской теорией.

Так, по мнению Х. Вольфа (H.J. Wolff), существенно продвинувшего вперед во второй половине прошлого века теорию органа, само понятие «орган» представляет собой юридико-техническую аббревиатуру, через которую описывается конкретный комплекс компетенций

(Zustaendigkeitkomplex). В таком смысле «орган» не может представительствовать, выступать в обороте от чужого имени, так как сам, будучи лишь умозрительной категорией, не обладает необходимой правосубъектностью. В этом смысле орган юридического лица следует отграничивать от конкретных субъектов, действующих вовне от имени общества и по факту реализующих делегированные органу юридического лица функции (Organwalter). Иными словами, Х. Вольф считал необходимым разграничивать понятия «орган как институт» и «орган как действующее от имени общества лицо»^[32].

Такое строгое разграничение между абстрактной категорией органа и реальными, представляющими орган субъектами помогает: во-первых, позволяет избежать «мистическое отождествление» действий реальных лиц с действиями самого общества (в чем изначально в зарубежной доктрине обвинялась теория органа)^[33]; во-вторых, примирить органическую и представительскую теории – ведь такой подход, по сути, предполагает их параллельное сосуществование: сам орган юридического лица – не представитель, но лишь абстрактная категория («комплекс компетенции» в терминологии Х. Вольфа), в то время как реальные лица, исполняющие функцию органа и по факту действующие от имени общества, обладают таковым статусом.

Надо сказать, что такое разграничение понятия органа (п. 1 ст. 53 ГК РФ) и лица, выступающего от имени юридического лица (п. 3 ст. 53 ГК РФ), было в законе еще до момента проведения реформы. Содержащаяся в ст. 53 ГК РФ формулировка ни в кой мере не мешала применению норм о представительстве уже на данном этапе.

Введенная же в результате неудавшейся реформы формулировка

п. 1 ст. 53 ГК РФ, закрепляющая, что «юридическое лицо приобретает гражданские права и принимает на себя гражданские обязанности через свои органы, действующие от его имени (пункт 1 статьи 182)», не проводила такого разграничения, ставя знак равенства между органом и представителем. По всей видимости, тем самым разработчики стремились поддержать в законе представительскую теорию. Однако они, сами того не замечая, нарушили центральный ее постулат – от имени юридического лица всегда действует не абстрактный «орган», но реально существующие правосубъектные лица (именно это – главный, основанный на жизненных наблюдениях аргумент представительской теории против склонной к излишней «мистификации» теории органа). Исходя же из логики ныне отмененного п. 1 ст. 53 ГК РФ сам орган, к которому причисляются в том числе совет директоров и общее собрание участников общества (акционеров), обладают такой правосубъектностью, т.е. являются самостоятельными участниками гражданского оборота. Такой вывод, однако, явно не соответствует действительности, справедливо встречая критику в российском юридическом сообществе^[34].

Как следствие, в результате неаккуратной законодательной формулировки резко и незаслуженно подверглась «остракизму» сама представительская теория как не способная логически вписаться в действующую правовую систему. Результатом этого стал возврат ст. 53 ГК РФ в прежнюю редакцию без ссылки на ст. 182 ГК РФ, что дало еще один веский, однако совершенно бессодержательный и практически бесполезный довод в пользу теории органа. И вместо того, чтобы развивать и примирять друг с другом две теории, отыскивая в них почву для практически важных решений, обе юридические школы остались при своем мнении, так и не найдя точек соприкосновения.