Диссертация Трубицын

Однако для подобных рассуждений было необходимо сокрушить басти-

оны советского марксизма во взгляде на закономерности развития аграрной экономики. Речь идет о марксистской критике «закона падающей производи-

тельности земли», в соответствии с которым «по достижении определенной стадии развития сельского хозяйства при любом состоянии земледельческого искусства и агрономических знаний с увеличением затрат труда продукт не увеличивается в равной степени; любого увеличения продукта люди добива-

ются за счет более чем пропорционального увеличения прилагаемого к земле труда». Этот общий закон сельскохозяйственного производства считался важнейшим положением политической экономии1. Уже А. Маршалл предла-

гает подробный анализ этой проблемы (у него – «закон убывающей отдачи»),

и заключает, что «при всех обстоятельствах отдача от дополнительного вло-

жения капитала и труда рано или поздно уменьшается»2.

Применение этого закона Дж. С. Миллем в трактате по политэкономии и социальной философии фактически демонстрирует ранний аналог интересу-

ющей нас закономерности: «тщательность возделывания земли является од-

ним из следствий тяжелых условий, которые земля начала требовать за уве-

личение получаемых с нее продуктов. Там, где принятию этой системы есть альтернатива, заключающаяся в получении требующегося обществу количе-

ства продовольствия с неосвоенных земель столь же хорошего качества, как те, что уже возделаны, люди не предпринимают попыток выжимать из земли количество продукта, хотя бы сколько-нибудь приближающееся к тому, что могут дать лучшие европейские методы. В таких местах землю эксплуатиру-

ют до той степени, при которой она приносит максимальную отдачу пропор-

ционально затраченному труду, но не более того»3.

Вышеуказанный закон, известный отечественной науке как «закон убы-

вающего плодородия», подвергался ожесточенной критике марксистов как

1Милль Дж. С. Основы политической экономии, т. 1. С. 304.

2Маршалл А. Принципы экономической науки, т. 1. С. 219, 220 – 245.

3Милль Дж. С. Основы политической экономии, т. 1. С. 303 – 321.

131

«реакционный» и «мальтузианский»1. На сегодняшний день, по-видимому,

становится ясно, кто был прав в этой дискуссии, но независимо от ее итогов видно, что любая интенсификация требует увеличения затрат труда и капи-

тала. Люди не идут на это без необходимости. Очевидно также, что в дискус-

сии между марксистами и апологетами закона отразилось различие в их по-

нимании самого феномена развития. Полагаем, что Тюрго, Рикардо, Милль оказались ближе своих оппонентов к пониманию того, что для развития эко-

номики (не роста!) необходим вызов. Противопоставив закону факт роста научных знаний и технологий, марксисты не учли, что сами эти эффекты по-

рождаются действием данного закона. Их не было бы, не будь закона убыва-

ющей производительности земли. В этом узле противоречий вновь пересе-

каются мальтузианская и антимальтузианская традиции, следовательно, ста-

вится вопрос о верифицируемом теоретическом положении, которое прими-

рит их в данной конкретной проблеме.

Итак, Миронов заключает, что «интенсивное производство практикуется только там, где существует недостаток земли, и, наоборот, где налицо избы-

ток земли, там господствует экстенсивное земледелие»2. Он отмечает пози-

тивные сдвиги в российском крестьянском хозяйстве в пореформенную эпо-

ху как ответ на относительное аграрное перенаселение и его следствие – снижение жизненного уровня. «Именно снижение качества жизни вследствие возросшей плотности населения заставляет людей осознать кризис данной системы земледелия и перейти к другой, более интенсивной»3.

Однако историк выступает против абсолютизации демографического фактора. Он не согласен с утверждением, что «если бы за Уралом плескался океан, то Россия давно была бы полноправным членом сообщества цивили-

зованных стран»4, и приводит методологически важный довод. Если бы Рос-

1Ленин В.И. Аграрный вопрос и «критики Маркса» // Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 5. М., 1972. С. 100 –

2Миронов Б.Н. Социальная история России, т. 1. С. 49.

3Там же, с. 60.

4Трейвиш А., Шупер В. Теоретическая география, геополитика и будущее России // Свободная мысль. 1992. № 12. С. 25 – 33.

132

сия оставалась в границах 1646 г. до 1897 г., то ее плотность населения здесь была бы 14–16 чел. на кв. км, увеличившись в 8 раз по сравнению с 1646 г.

Это, констатирует автор, примерно равно плотности населения Англии и Франции в XI в., Германии и других стран Западной Европы – в XVII в. Та-

кой плотности населения, полагает он со ссылкой на сторонников «демогра-

фической школы», обычно соответствует трехпольная система земледелия без активного использования удобрений. Между тем, фактически на этой территории – в границах 1646 г. – проживало 50 млн. чел., т.е. всего на 11%

меньше контрфактического расчета, а плотность населения составляла 12–14

чел. на кв. км. В целом же в европейской части страны плотность населения в

1897 г. была в два раза выше – 24 чел. на кв. км. А применение удобрений в сельском хозяйстве России в конце XIX в. стало уже повсеместным1.

Таким образом, он пытается опровергнуть сразу два положения.

1. О том, что приращение территорий препятствует росту плотности населения. Считаем это не верным, т.к. автор взял фактическое население русских в 1897 г. – 55,7 млн. чел. – и перенес его в границы 1646 г. При таком приеме, вполне применимом в исторической демографии, но не соответству-

ющем задаче изучения трансформационных процессов, не учитываются мно-

гие факторы замедления роста численности населения в результате террито-

риальной экспансии. Это рост эксплуатации, увеличение налогового бреме-

ни, полицейский надзор, закрепощение. Между тем факты показывают, что крепостное население прирастает много медленнее, чем свободное, а бегство его из России на сопредельные территории (главным образом в Польшу)

имело массовый характер в течение столетий. Не учтено и другое – восстания крестьян и их подавление, рост их бесправия. Замедления экономического развития, следовательно, роста уровня жизни, а вместе с ним – роста числен-

ности населения здесь также нет. Мы не можем знать, какова была бы чис-

ленность населения русских, не будь территориальной экспансии, и брать за основу фактическую цифру не совсем правомерно. В качестве отрицательных

1 Миронов Б.Н. Социальная история России, т. 1. С. 47 – 48.

133

последствий территориальной экспансии Миронов называет как сугубо мен-

тальные и культурные, так и собственно социальные, среди которых упоми-

нает иррациональную структуру городов, большие расстояния, высокие не-

производительные затраты, в том числе военные1. Отметим отсутствие в этом перечислении крепостничества, государственного террора, несвободного со-

стояния общества. Наше исследование как раз и направлено на то, чтобы вы-

явить эти факторы отрицательного воздействия и показать, как влиял прирост территорий на развитие общества помимо чистой демографии.

2. О том, что приращение территорий препятствует экономическому развитию. Однако тот факт, что русские крестьяне в XIX в. начали массово практиковать удобрение почв, в то время как европейские делали это уже в

XI – XIII вв., не говорит обязательно о внутреннем экономическом развитии.

Это может объясняться и заимствованием, и насаждением сверху.

Историк пытается доказать здесь, что «экстенсивная парадигма», хотя и задерживала переход России к интенсивному хозяйству, не исключала само развитие, была оптимальной в данных условиях2. Он спорит с теми, кто от-

рицает всякое развитие России в XVI – начале XX в. Мы его не отрицаем, а

только утверждаем, что оно было экстенсивным. Но если сущность модерни-

зации состоит в интенсификации, она не происходила в течение всего данно-

го периода. Именно поэтому по своим базовым характеристикам российское общество в начале XX в. находилось так же далеко от современности, как во второй половине XVI в., что и сделало возможным новый виток циклическо-

го процесса, очередной обвал в «азиатский способ производства». Проблема в том, что в территориальной экспансии России Миронов видит как негатив-

ные последствия, так и позитивные. К первым относит увеличение природ-

ных ресурсов, ко вторым – экстенсивный характер природопользования3. Эта оценка правомерна для эмпирического историка. В исследовании причин и факторов модернизации как интенсификации такая двойственная оценка тер-

1Там же, с. 47.

2Там же, с. 48 – 50.

3Там же, с. 61.

134

риториального роста невозможна: увеличение природных ресурсов как раз и является главным фактором сохранения экстенсивной экономической стра-

тегии и препятствием модернизации.

Культурологические исследования воздействия природы на развитие общества. Исследования, обозначенные в российской традиции как «куль-

турологические», следует разделить на два направления. К первому относит-

ся подход, восходящий к антропологическим, этнологическим и археологи-

ческим исследованиям, при котором понятие «культура» распространяется на все то или иное сообщество как индивидуальное и неповторимое явление,

сложившееся в тех или иных уникальных условиях. Причем в данном направлении можно объединить как эволюционистов (Л.Э. Уайт, Дж. Стю-

ард), так и их противников релятивистов (Ф. Боас, Р. Бенедикт, М. Мид, М.

Херсковиц). Те и другие сходятся в том, что культура изменяется только под воздействием внешней среды. И в этом смысле все они – сторонники ин-

вайронментализма – направления, близкого к экологическому детерминизму,

в котором история культуры становится, по сути, экологической историей.

Мы уже упоминали, что в данном направлении искомая закономерность не опровергается.

По мнению Л. Уайта, культура есть средство технологического приспо-

собления человеческого коллектива к природной среде1. Интересен его закон культурной эволюции, гласящий, что «при неизменности прочих факторов культура развивается по мере увеличения количества энергии, добываемой на душу населения, или по мере увеличения эффективности средств ввода энергии в действие»2. Не случайно и другие ученые, в частности, антрополо-

ги Дж. Стюард и М. Харрис именуют свои теории и подходы «культурной экологией» или «синтезом демографического, технолого-экономического и экологического детерминизма»3. Релятивистская трактовка главного понятия

1Уайт Л. Избранное: Наука о культуре, М., 2004. С. 391.

2Там же, с. 394.

3Steward J.H. Theory of Culture Change. The Methodology of Multilinear Evolution. Urbana, 1955; Harris M. The Rise of Anthropological Theory: A History of Theories of Culture. New York, 1968.

135

этого направления – «экологическая культура» – также скорее подтверждает,

чем опровергает положение о внутренней статичности культуры и исключи-

тельно внешней детерминации ее развития.

Обратим внимание на четко расставленные Уайтом приоритеты в струк-

турной организации культуры. В соответствии с ними детерминантом куль-

турной системы является технологический фактор, над которым надстраива-

ются и его обслуживают социальный и философский. Конечно, подчеркивает он, социальные и философские системы оказывают влияние на технологиче-

ские, но «одно дело – оказывать воздействие и совершенно другое – детер-

минировать»1. Технологический же слой основной, он связывает культуру со средой. Обратим внимание и на то, что культура, по мнению Уайта, развива-

ется в сторону интенсификации взаимодействия с природой.

Разделяемое большинством антропологов и культурологов мнение, что культура изменяется только под воздействием среды, имеет серьезные осно-

вания в истории и археологии. Так, Дж. Кларк приходит к выводу, что эко-

номика всякого общества в любое время неизбежно является продуктом установившегося соотношения между состоянием культуры и окружающей природой», а непосредственные причины изменения культуры всегда лежат за ее пределами2. Это – нарушение равновесия вследствие изменения при-

родных условий и/или роста населения, приводящее к трансформационным сдвигам в экономике и обществе. Именно под влиянием такой трансформа-

ции происходил переход европейского общества к цивилизации, от «доисто-

рии» к «истории». «История человека отличается от истории любого другого биологического вида именно тем, что она является историей постепенного освобождения из-под ига инстинктивного подчинения природе: с каждым новым шагом в развитии культуры, человек расширял сферу возможностей выбора между тем, что было для него полезно, и что вредно»3.

1Уайт Л. Избранное: Наука о культуре С. 391.

2Кларк Дж. Доисторическая Европа. Экономический очерк. М., 1953. С. 19.

3Там же.

136

Второе направление и трактовка культуры – духовная культура, культу-

ра как совокупность взглядов, идей, ценностей и норм того или иного народа.

Попытки непосредственно связать качества общественного сознания с географическими условиями осуществляются с эпохи Просвещения. В XVIII

– начале XX в. этим «грешили» многие философы и историки. Так Мон-

тескье писал о робости южных народов и отваге северных1, а Ключевский – об «историческом продукте степи – мастере все разорить, но не любившем и не умевшем ничего построить»2. По отношению к XX в. можно назвать тру-

ды В.В. Розанова («Мало солнышка – вот и все объяснение русской истории.

Да долгие ноченьки. Вот объяснение русской психологичности»), Н.А. Бер-

дяева («Русская душа ушиблена ширью; она находится под своеобразным гипнозом безграничности русских полей»), В.М. Чернова («Сама революция наша взлелеяна на лоне природы. Все в Европе закономернее, эволюционнее,

постепеннее, чем у нас, вплоть до времен года»), Ф.А. Степуна («религиоз-

ность, которой исполнена бесформенность русской равнины, есть затаенная основа почвенного противления культуре и мистического нигилизма»3).

Подобные идеи, усматривавшие в географии предпосылки российской ментальности, озвучивались и в позднейших работах. Нет оснований считать их все однозначно спекулятивными и бесперспективными, тем более что не-

которые из них базируются на прочном методологическом фундаменте. Од-

нако все же природа оказывает воздействие на психический характер и куль-

туру людей не непосредственно, а, если говорить о наиболее значимом для общества влиянии, через социальное действие, поэтому важно не просто кон-

статировать эту зависимость, но выявить ее конкретные социальные меха-

низмы. В противном случае исследование уязвимо для обвинений в вульгар-

ности. Иначе говоря, эти выводы, даже если какие-то из них и верны, нужда-

1Монтескье Ш. О духе законов // Монтескье Ш. Избранные произведения. М., 1955. С. 350.

2Ключевский В.О. Соч., т. 1. С. 85.

3См.: Розанов В.В. Сборник. В 2 т. Т. 2. Уединенное. М., 1990. С. 600 – 601; Бердяев Н.А. О власти пространства над русской душой // Бердяев Н.А. Судьба России: опыты по психологии войны и национальности. М., 1990. С. 66 – 68; Чернов В.М. Рождение революционной России. Париж, Прага, Нью-Йорк, 1934. С.

48– 49; Степун Ф.А. Мысли о России // Русская философия собственности: XVIII – XX вв. СПб., 1993. С.

137

ются в проверке посредством анализа социальных структур и их динамики, а

культурологические изыскания необходимо дополнять методами сравни-

тельно-исторических исследований. «Чтобы объяснить менталитет», – пишет Н. Розов, необходимо выйти за его пределы – «в область реальных социаль-

ных взаимодействий, в которых поддерживаются, разрушаются, замещаются или трансформируются ментальные компоненты»1.

Есть и другие основания для сосредоточения на социальных, а не куль-

турных механизмах трансформации общества. Значительные философские концепции не случайно отказывают культуре в детерминации развития. Как писал Маркс, «мораль, религия, метафизика и прочие виды идеологии и со-

ответствующие им формы сознания утрачивают видимость самостоятельно-

сти… У них нет истории, у них нет развития; люди, развивающие свое мате-

риальное производство и свое материальное общение, изменяют вместе с этой своей действительностью свое мышление и продукты своего мышле-

ния»2. Р. Коллинз считает иллюзией устоявшееся мнение, что «культура по-

рождает себя», «что культура автономна, что ее формы и изменения объяс-

нимы только в ее собственных терминах». «Культура не автономна от обще-

ства, поскольку мы никогда не узнаем ничего, стоящего за термином «куль-

тура», кроме как описывая вещи, которые происходят в социальном взаимо-

действии. Сказать, что культура автономна, что культура объясняет саму се-

бя, и неточно, и избыточно: неточно, если культура определена как нечто ис-

ключающее социальное, поскольку такая культура никогда не существовала;

избыточно, если она определена широко, поскольку в таком случае понятие культуры совпадает с понятием социального, что делает культурные объяс-

нения социологическими»3.

Методологически значимым представляется исследование Л. Харрисона,

непосредственно посвященное влиянию культуры как совокупности цен-

1Розов Н.С. Колея и перевал: макросоциологические основания стратегий России в XXI веке. М., 2011. С.

2Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. М., 1955. Т. 3. С. 25.

3Коллинз Р. Социология философий: Глобальная теория интеллектуального изменения. Новосибирск, 2002.

С. 53 – 54.

138

ностных установок и норм на социальное развитие1. Автор показывает огромную значимость дискуссии по данному вопросу: начатая когда-то Марксом и Вебером, она не утихает до настоящего момента. И хотя итог ис-

следования и пафос книги, на первый взгляд, прямо противоречат разделяе-

мой нами позиции (автор настаивает на том, что «культура имеет значение»),

мы считаем этот труд скорее подтверждающим, чем опровергающим тезис о вторичной роли культурных установок в процессе модернизации.

Культура и вправду имеет значение, и немалое. Ценности и нормы могут способствовать экономическому и социальному прогрессу, а могут препят-

ствовать, автору удалось доказать это в полной мере. Прав он в том, что да-

леко не во всем культуры равны одна другой, в связи с чем обоснованной представляется его критика культурного релятивизма и мультикультурализма как методологических принципов: «если целью является полное понимание системы ценностей, сильно отличающейся от собственной, этноцентризм может сильно исказить процесс поиска и конечные выводы. Но что, если за-

дача состоит в том, чтобы оценить степень, в которой та и или иная культура способствует продвижению к демократической системе правления, социаль-

ной справедливости и ликвидации бедности? В этом случае культурный ре-

лятивизм становится гигантским препятствием, поскольку требуемая оценка предполагает, что одни культуры в большей степени питают прогресс, чем другие, и оспаривают саму суть культурного релятивизма»2.

А ведь в этом состоит и наша задача – в выявлении роли культуры в раз-

витии общества, а не в том, чем одно общество отличается от другого. Но здесь же содержится и то, что снимает противоречие между предлагаемой нами установкой и данной работой. Автор и сам утверждает, что культура лишь «способствует» развитию, является его фактором, а не причиной, «пи-

тает прогресс», а не порождает его. Это вновь отправляет нас к тезису о необходимости видеть разницу между факторами развития и его причинами,

1Харрисон Л. Евреи, конфуцианцы и протестанты: культурный капитал и конец мультикультурализма. М.,

2016.

2Там же, с. 15.

139

т.е. вернуться к сказанному Л. Уайтом около ста лет назад. И сам автор, дока-

зывая значение культуры как фактора социального развития, дистанцируется от Вебера, который считал протестантскую этику причиной капитализма1.

«Культурный детерминизм – идея, что неизменная во времени культура пе-

ресиливает все прочие факторы и диктует траекторию, по которой общество или страна с неизбежностью будут следовать, – нежизнеспособен ни как тео-

рия, ни как практика»2. Этому тезису соответствуют и вполне правомерные выводы, демонстрирующие итог исследования: «ни один из участников про-

екта «Культура имеет значение» не считает, что учет культурных факторов в политических программах и действиях мгновенно скажется на ходе развития.

Но большинство из нас убеждены, что включение культуры в набор факто-

ров, формирующих развитие, придаст ускорение темпу прогресса»3. То есть культура – лишь один из факторов развития; он может ускорить его, но не может подменить собой его механизм. Там, где развития нет, никакая куль-

турная политика ничего не ускорит. Об этом пишут еще два автора – Д. Асе-

моглу и Дж.А. Робинсон. В работе с показательным названием «Почему страны терпят неудачу?», в главе «Теории, которые не работают» они рас-

сматривают и «гипотезу культуры»4.

Таким образом, очевидно, что при исследовании модернизации т.н. ос-

новной вопрос философии не утратил своей методологической значимости5.

Как пишет, например, Б.Н. Миронов, выбор экстенсивной стратегии россиян происходил в соответствии с объективными законами экономики, и никакой

«загадочной русской души» нет. «Парадигма экстенсивности утвердилась бы в сознании любого народа, если бы он находился в тех же условиях»6. При этом историк указывает на такие негативные последствия территориальной

1Там же, с. 34.

2Там же, с. 54.

3Там же, с. 240.

4См.: Acemoglu D., Robinson J.A. Why Nations Fail: The Origins of Power, Prosperity, and Poverty. New York, 2012.

5См. об этом подробно: Трубицын Д.В. Культурный детерминизм в проблеме модернизации: социальнофилософский анализ // Вопросы философии. 2009. № 8. С. 39 – 55. Трубицын Д.В. Онтологический статус культуры и ее роль в процессе модернизации // Философские науки. 2010. № 11. С. 36 – 52.

6Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи, т. 1. С. 49.

140