Альфред

Адлер

О нервическом характере

Содержание

ВВЕДЕНИЕ

ТЕОРЕТИЧЕСКАЯ ЧАСТЬ

I. Происхождение и развитие чувства неполноценности и его следствия введение

Исследование невротического характера— существенная часть психологии неврозов. Как и все психические явления, его можно понять, только поняв душевную жизнь в целом. Достаточно поверхностного знакомства с неврозом, чтобы обнаружить нечто особенное. Все авторы, занимавшиеся проблемой нервозности, с особенным интересом фиксировали определенные черты характера. По общему суждению, невротик обнаруживает ряд резко проступающих черт характера, которые развиты в более высокой степени, чем у нормального человека. В большинстве историй болезни фигурируют: большая чувствительность, возбудимость, раздражительность, внушаемость, эгоизм, тяга ко всему фантастическому, отрыв от действительности, а также более специфические черты, такие как властолюбие, злобность, жертвенная доброта, кокетливый нрав, трусость и пугливость, рассеянность. Нужно было бы перечислить всех основных авторов, чтобы подтвердить их вклад в это понимание невроза. Из новых исследователей особо следует назвать Л. Жане, продолжающего традиции знаменитой французской школы, автора известных остроумных анализов. В особенности его акцент на чувстве неполноценности невротика так согласуется с приводимыми мною данными, что в своих работах я могу усмотреть развитие этого важнейшего фундаментального факта душевной жизни невротика. Мои положения о единстве личности означают к тому же постоянный психологический выигрыш, который решил загадку double vie¹ полярности, амбивалентности (Блейлер).

При анализе психогенных болезненных состояний, уже после очень короткого наблюдения, всегда выступает вперед одно и то же явление, а именно: картина нее' роза в целом, так же как и все его симптомы, находятся под влиянием воображаемой конечной цели, мало того — спроектированы ею. Эта конечная цель имеет формирующую, направляющую, аранжирующую силу. Ее можно понять исходя также из направления и «смысла» болезненных симптомов. При попытках отказаться от этого приема остается беспорядочное нагромождение влечений, инстинктов, компонентов, слабостей и аномалий, и тогда невроз превращается в сплошной хаос, который одних— отталкивает, другие же предпринимают отважные, но малопродуктивные исследовательские экспедиции. Если же постоянно иметь в виду конечную цель, как причинную финальность (В. Штерн), то эта, обычно темная, душевная сутолока проясняется и читается как открытая книга.

Пьер Жане определенно был близок к такому пониманию невроза, что вытекает из его классических очерков о «духовном состоянии истериков» (1894). Но он отказался от обстоятельного изложения. Он подчеркивает: «Я описывал до настоящего времени только общие и простые черты характера, которые, в их соединении и под влиянием определенных внешних обстоятельств, могут создавать манеры поведения и действия странного вида в любых формах. Развивать дальше такое описание недопустимо, так как тогда оно стало бы больше похоже на нравоучительный роман, чем на клиническую работу». С такой установкой, которой он оставался верен вплоть до своих последних трудов, этот автор не достиг пути к синтезу, несмотря на свое ясное понимание связи психологии неврозов и философии морали.

Doubie vie (фр.) -—- дословно: двойная жизнь (прим, ред.).

Джозеф Брейер, знаток немецкой философии, «нашел алмаз на дороге». Он обратил внимание на «смысл» симптома и хотел узнать о его происхождении и цели у единственного, кто мог на это ответить, — у пациента. Так этот автор основал метод, который претендует на историческое и генетическое разъяснение индивидуально-психологических явлений, с помощью одного предварительного предположения — детерминированности психических явлений. Как этот метод был расширен и развит Зигмундом Фрейдом, с чем связано бесчисленное множество гипотез, опробованных и вновь отвергнутых решений, — все это принадлежит современной истории и находит как признание, так и возражения.

Не столько следуя своей критической склонности, сколько с целью выдвинуть собственную точку зрения, я хотел бы выделить из плодотворных и ценных достижений Фрейда три его фундаментальных воззрения, которые я считаю ошибочными, так как они преграждают путь к пониманию невроза. Первое возражение касается понимания либидо как движущей силы события в неврозе. Именно невроз более отчетливо, чем нормальное психическое поведение, показывает, как благодаря невротической постановке цели чувство удовольствия, смягчение его тона и его сила определяются направлением этой цели, так что невротик, собственно говоря, может следовать соблазну получения удовольствия только благодаря своей, так сказать, здоровой психической энергии, в то время как «более высокие цели» считаются невротическими.

Но если переводить «либидо» многозначным понятием «любовь», то посредством расширения смысла этого слова им можно — не объяснить, но описать — все, что происходит в мире. Благодаря такому описанию у многих создается впечатление, что все человеческие порывы прямо-таки кишат «либидо», в то время как на самом деле счастливый искатель извлекает только то, что он туда заранее вложил. Последние интерпретации создают впечатление, что фрейдовское учение о либидо с бешеной быстротой развивается в направлении нашего исходного пункта — понятия социального чувства и стремления к личностному идеалу («идеальное Я»)¹, что можно было бы только приветствовать в интересах растущего взаимопонимания.

В качестве невротической постановки цели мы обнаружили возвышение личностного чувства, простейшая формула которого может быть узнана в утрированном «мужском протесте». Формула: «Я хочу быть мужчиной в полном смысле этого слова!» — есть управляющая фикция, так сказать «фундаментальная апперцепция» в любом неврозе, для которого она требует действительных ценностей в большей степени, чем для нормальной психики. В эту руководящую мысль включаются также либидо, сексуальный инстинкт и склонность к перверзии, откуда бы они ни брались. Ницшевская «воля к власти» и «воля к видимости» во многом соответствуют нашим положениям. В некоторых пунктах они соприкасаются со взглядами Фере и более старых авторов, согласно которым в чувстве власти коренится ощущение удовольствия,

а в чувстве бессилия— неудовольствия.

Второе возражение касается фрейдовского основного положения о сексуальной этиологии неврозов, воззрения, рискованно близко с которым находился Пьер Жане, когда поднял вопрос: «Может быть, половое ощущение

¹ Идеальное «Я» («сверх-я», «суперэго») в концепции Фрейда во многом аналогично «социальному чувству» Адлера (прим. ред.).

должно быть центром, вокруг которого строятся другие психологические синтезы?» Такое использование сексуального образа свойственно многим людям, и особенно невротикам. У мистиков, таких как Баадер, часто обнаруживаются сбивающие с толку образы. Даже язык с его склонностью к пластичности расставляет простодушному исследователю рискованные ловушки. Психологи не должны позволить себя обмануть. Сексуальное содержание в невротических феноменах происходит преимущественно из идеального противопоставления мужского и женского начал («мужское-женское») и возникает посредством преобразования формы мужского протеста. Сексуальный стимул в фантазии и в жизни невротика руководствуется мужской постановкой цели, и по сути своей — не инстинкт, а принуждение. Вся картина сексуального невроза есть притча, в которой отражается дистанция пациента от его фиктивной мужской конечной цели и то, как он старается эту дистанцию преодолеть или увековечить [б].

Странно, что Фрейд, тонкий знаток символики в жизни, был не в состоянии разобраться в символике сексуальной апперцепции, распознать сексуальное как жаргон, как modus dicendi^ Но мы сможем понять это, если уввдим его третью основную ошибку, а именно, гипотезу, будто невротик находится под принуждением инфантильных желаний, прежде всего желаний инцеста, которые оживают каждой ночью (теория сновидений), а также — при определенных поводах — в действительности. На самом деле все инфантильные желания сами по себе уже находятся под воздействием фиктивной конечной цели, и сами преимущественно носят характер некой управляющей, но включенной мысли и очень хорошо подходят, благодаря экономичности мышления, для символики психических расчетов. Какая-нибудь больная де-

¹ Modus dicendi (лат.) ~ способ выражения (прим. ред.).

вушка, которая в течение всего детства, пребывая в особенной неуверенности, опирается на отца и при этом хочет превзойти мать, может при случае ухватить эту психическую констелляцию в «инцестуальной притче», как если бы она хотела быть женой отца. При этом конечная цель уже задана и действует: ее неуверенность можно устранить только в том случае, если девушка находится при отце. Ее растущее психо-моторное развитие, ее неосознанно действующая память отвечают на все ощущения неуверенности одинаковой агрессией: предварительной установкой бегства к отцу, как будто она его жена. Там она имеет то самое, установленное в качестве цели, более высокое личностное чувство, которое заимствовала от мужского идеала ее детства, сверхкомпенсацию ее чувства неполноценности. Она поступает символически, когда пугается какого-либо любовного ухаживания или брака, которые угрожают новыми унижениями ее личностному чувству, поскольку в них она находит большие трудности, чем находясь при отце. И ее позиция готовности целесообразно направляется против естественной женской судьбы, заставляя искать уверенность там, где она находила эту уверенность всеща, — у отца. Она применяет некий трюк, руководствуется бессмысленной фикцией, но тем самым может уверенно достичь своей цели — уклониться от женской роли. Чем больше ее чувство неуверенности, тем сильнее цепляется такая девушка за свою фикцию, принимает ее почти буквально, и так как человеческое мышление с радостью склоняется к символической абстракции, пациентке (а при некотором усилии — и аналитику) иногда удается стремление невротиков: защититься, заключить себя в символический образ — инцестуальное влечение, получить превосходство, как это было при отце.

Фрейд вынужден был усматривать в этом процессе, направленном на некую цель, оживление инфантильных желаний, потому что он представлял последние как движущие силы. Мы распознаем в этом инфантильном способе работы, в распространенном! применении защитных вспомогательных конструкций, в качестве которых мы рассматривали невротическую фикщию, в этой всесторонней, далеко простирающейся моторной подготовке, в сильной тенденции к абстракции и символизации — целесообразные средства невротика, который хочет приобрести уверенность, достичь возвышения личностного чувства, мужского протеста.

Невроз показывает нам в ыражение ошибочных намерений. Любые помыслы и поступки можно проследить в ретроспективе, вплоть до детсхих опытов. Во фрейдовской «регрессии» душевнобольной н^ем не отличается от здорового. Различие только в том, ето первый строит себя на далеко идущих заблуждениях, что он принял неверную позицию в жизни. Но «регрессия» есть все-таки нормальный случай помыслов и поступков.

Если мы добавим к этим критическим замечаниям вопрос: как осуществлялись невротические явления, почему пациент хочет быть мужчиной и беспрестанно старается привести доказательства своего превосходства, откуда он имеет более сильную потребность личностного чувства, почему он совершает такие психические затраты, чтобы добиться защиты, короче говори вопрос о конечной причине этих трюков невротической психики, — на это можно дать ответ, который подтверждается любым исследованием: в начале развитая невроза в качестве угрозы стоит чувство неуверенности и неполноценности и властно требует некой управляющей, надежной, успокаивающей постановки цели, конкретизации позиции превосходства, чтобы сделать жизнь терпимой. Сущность невроза состоит из увеличенных затрат имеющихся психических средств. Среди них особенно выдаются: вспомогательные конструкции и шаблоны ~ в мышлении, поступках и желаниях.

Ясно, что такого рода психика, находящаяся в особом напряжении в целях возвышения личности (не говоря уже об однозначных невротических симптомах), обнаруживается благодаря некоему очевидному затруднению при включении в общество, в профессию и в любовь. Ощущение этой слабой точки настолько овладевает нервозным человеком, что он, напрягая все силы, создает защищающую надстройку, сам не замечая этого. При этом его чувствительность обостряется, он учится обращать внимание на связи, которые от других людей ускользают, он увеличивает свою осторожность, начинает предчувствовать все возможные последствия в начале какого-то дела или события, он пытается дальше слышать, дальше видеть, становится мелочным, ненасытным, бережливым, старается расширить границы своего влияния и власти все дальше во времени и пространстве — и теряет при этом объективность и душевный покой, которым человек прежде всего обязан своим психическим здоровьем и способностью к действию. Все больше поднимается в нем недоверие к себе и другим; его зависть, злобный нрав, агрессивные и жестокие склонности берут верх во всем — они должны создать ему перевес относительно его окружения. Или же он пытается приковать, завоевать других посредством усиленного послушания, подчинения и смирения, которые нередко вырождаются в ма-зохистские черты', следовательно, и то и другое — и повышенная активность, и преувеличенная пассивность — есть трюки, которые вводятся исходя из фиктивной цели возвышения к власти, «желания высшего бытия», в силу «мужского протеста». Посредством усиленной фиксации на какой-либо жизненной проблеме (независимость, осторожность, чистоплотность и т. д.) он нарушает связь с жизнью и оказывается вне полезной сферы деятельности, где мы и застаем трудновоспитуемых, невротиков, преступников, самоубийц, извращенцев и проституток.

Недавно Кречмер описал в качестве круга шизотими-ческих форм душевные картины, которые полностью тождественны обозначенным мною, настолько, что он сам в одном месте замечает, что такие типы могли бы при случае быть описаны как явления «нервозного» характера. Тот, кто познакомится с приводимыми ниже данными о неполноценности органов, тот без труда распознает в «ши-зотимических типах» Кречмера содержание, идентичное неврозу. Мы можем только радоваться его расширенным, особенно физиогномическим, данным. Если они подтвердятся, то врожденную неполноценность органов пациентов можно будет буквально считывать с лица. Разумеется, пессимизм Крепелина, который ослабляет позицию Кречмера, как и современная психиатрия, препятствует этому автору оценить воспитуемость органически неполноценных детей.

Мы подошли к тем психическим явлениям, обсуждение которых должно составить содержание этой работы, — к невротическому характеру. У нервозных людей нет абсолютно новых черт характера, у них нет ни одной черты, которая не встречалась бы и у нормального человека. Но невротический характер бросается в глаза, он более явственный, хотя иногда становится понятным врачу и пациенту только в процессе анализа. Невротический характер беспрестанно «сенсибилизируется», выдвигается вперед как некий форпост и вступает в контакт с окружением и с будущим. Знание его психических готовностей, понимание их как далеко простирающихся щупалец, делает возможным прежде всего понимание борьбы нервозного человека с его проблемой, его раздраженного инстинкта агрессии, его беспокойства и нетерпения. Психические готовности как бы «ощупывают» все явления окружающего мира, то и дело испытывают их с точки зрения пользы или вреда относительно установленной цели. Они вынуждают к обостренному соизмерению и сопоставлению и, благодаря своей постоянной сосредоточенности, будят

страх, надежду, сомнение, отвращение, ненависть, любовь, ожидание, стараясь защитить психику от неожиданностей и от какого бы то ни было уменьшения личностного чувства. Они представляют собой самые периферические моторные подготовки, всегда мобильные, всегда готовые, чтобы предотвратить любую дискредитацию личности. В них действуют силы внешнего и внутреннего опыта, они переполнены следами воспоминаний о пугающих и утешительных переживаниях и преобразуют память о них в автоматизированные навыки. Это — категорические императивы второго ранга, и служат они не для своего собственного осуществления, а для того, чтобы возвысить личность. И делают это, предоставляя человеку возможность обосновать его ориентации в беспокойстве и неуверенности жизни, соединить и разделить правое и левое, верх и низ, хорошее и плохое. Обостренные черты характера отчетливо обнаруживаются в невротической предрасположенности детской души, где они дают повод к недоразумениям, странностям и чудачествам. Еще отчетливее они проступают, когда после какого-то сильного унижения или всплывшего противоречия относительно собственного превосходства защитная тенденция делает следующий шаг и одновременно вызывает к жизни симптомы — как новые действенные трюки. Они многократно разработаны по образцам и примерам и служат для того, чтобы в каждой новой ситуации вести борьбу за личностное чувство и создать видимость победы. «Успешность» невротических симптомов — удобный повод для подъема аффекта и снижения порога раздражимости, по сравнению с нормальной психикой. Разумеется, невротический характер, как и нормальный, выстраивается из первоначально имеющегося в наличии материала, из психических влечений и опытов. Все эти привязанные к внешнему миру психические установки делаются невротическими только в том случае, когда предстоит принять решение, когда внутренняя необходимость

повышает защитную тенденцию, а последняя формирует и мобилизует черты характера более действенно, когда фиктивная цель действует более догматично и усиливает соответствующие чертам характера вторичные ориентации. Потом начинается гипостазирование¹ характера. Характер превращается из средства в цель, что делает его саморазвивающейся системой и придает ему некую святость, непреходящую ценность. Невротический характер не может приспособиться к действительности, так как он работает на невыполнимый идеал; он есть продукт и средство исполненной недоверия, предусмотрительной психики, которая усиливает его ориентацию, чтобы избавиться от чувства неполноценности. Эта попытка терпит крушение вследствие своей ложности и внутренних противоречий, разбивается о барьеры культуры либо о права других людей. Так же, как ощупывающие жесты, обращенная назад поза, физическая осанка при агрессии, так же как мимика, являющаяся формой выражения и средством передачи информации, так и черты характера, особенно невротические, служат психическими средствами и выразительными формами для того, чтобы строить жизненные расчеты, занять определенную позицию, приобрести фиксированную точку в хаосе бытия и тем самым достичь надежной конечной цели, уверенного чувства сверхполноценности.

Таким образом, мы разоблачили невротический характер как слугу фиктивной цели и констатировали его зависимость от конечной цели. Он вырастает не сам по себе из каких-то биологических или конституциональных изначально заданных сил, но получает направление и путь благодаря компенсирующей надстройке в психике, а также благодаря своей схематичной ориентации. Невротический характер развивается под давлением неуверенности. Его

¹ От лат. hypostasis — «застой»; здесь в смысле — окостенение, затвердевание (прим. ред.).

склонность персонифицировать себя есть сомнительный успех защитной тенденции. Благодаря постановке цели линия невротического характера получает право и возможность сливаться с линией превосходства, и таким образом любая черта характера своим направлением выдает нам, что она родилась из стремления к власти, которое старается сделать из нее безошибочное средство, с тем чтобы исключить из течения жизни любое длительное унижение.

В практической части на ряде случаев будет показано, как невротическая схема вызывает особые психопатологические констелляции, а именно, благодаря выхватыванию событий средствами невротического характера, благодаря невротической жизненной технике.