architecxp

Лев ОШАНИН

баллада

Ты вырвалась из сердца поневоле, По требованию совести людской, Баллада смерти и баллада боли, Баллада чистой верности мужской. Когда бедой чернобыльской пахнуло, Когда упал наладчик неживым,

Был первым здесь начальник караула Владимир Правик с воинством своим. Гляжу в его лицо — вот-вот расправит Он эту складку меж густых бровей.

Завидный хлопец он, Володя Правик, Из тех, чье сердце — гордость матерей.

...Сбить надо пламя! Срезать пламя надо, А то оно собьет — слепое — с ног.

Ивот уже взлетел и встал с ним рядом, Как стриж весенний, Виктор Кибенок. Еще ладони Вити не отвыкли От пахнущего зеленью руля.

Он только что летел на мотоцикле, Кипеньем белым пенилась земля.

ИТанино лицо в венке из вишен...

Аздесь, за столько метров от земли, Под ними огненно вздымалась крыша. Погибели не видя и не слыша, Они вершили просто, что могли.

Как удивителен мужской характер, Когда он достигает высоты, Когда разверзся атомный реактор

И справиться с несчастьем должен ты. Что будет дальше — понимали оба, Но был другой реактор недалек, Им просто очень надо было, чтобы

Не дать огню пройти в соседний блок! И пламя сбили! Но из-под прищура Увидел Виктор, задыхаясь сам,

Как, вдруг присев, провел сержант Тишура Рукою по горящим волосам.

Ау Володи пламя полушалка

Танцует, плещет в суженных зрачках...

architecxp

Вадим ШКОДА

особая зона

I

Над полноводной Припятью буйно цвели яблоневые сады.

По узкой, влажной от росы тропинке я спустился к реке и медленно пошел вдоль плетня чьей-то усадьбы. Свежий ветерок рябил воду, покачивал плоскодонку, привязанную к дощатым мосткам. Нетрудно было представить себе расположившегося в ней терпеливого мальчишку-удильщика. Или крепкотелую молодицу, занятую на мостках стиркой белья... Но никого не было вокруг. Ни людей, ни привычной для села животины — плещущихся на мелководье уток, коров на пастбище. Лишь дымчатый кот, сидевший у плетня, заслышав шаги, встрепенулся, подбежал ко мне и начал с жалобным мяуканьем тереться об ногу. Он явно соскучился по человеческой ласке... И так же пустынно и тихо было па окраинной улочке, ведущей к майдану, на котором меня поджидал армейский «уазик» — на нем колесила по особой зоне наша небольшая писательская бригада. Зримой и ясной стала картина большой беды, которая ощущалась в Киеве по рассказам очевидцев событий и первым сообщениям в печати. Но, принимая ее разумом, я все не мог примириться с ней душой, поверить в ее жестокую трагическую реальность: казалось — вот за этим поворотом, за этим нежно зеленеющим полем озимой пшеницы, за этим лесистым взгорком вновь откроется глазам привычный мир хлеборобского труда, мир повседневных забот и радостей с капризами ребятни и долгими разговорами стариков, последних школьных звонков, перекличкой транзисторов по вечерам у клуба, маленькими тайнами влюбленных... Но село, по которому я шел сейчас, ничем не отличалось от тех, что мы увидели ранее, как только, миновав строгий контроль, оказались на территории, подвластной законам чрезвычайного положения: шлагбаум па въезде, желтые флажки со словом «заражено», забитые колодцы, разгул безнадзорной сирени за наглухо запертыми калитками. Впрочем, вот я вижу распахнутые ворота, они словно приглашают — не стесняйтесь, люди, заходите. Может, в доме кто-то есть? Загляну-ка во двор... Мотоцикл «Ява» у крыльца, ведро с высохшим раствором извести, за сараем уложена аккуратная поленница дров, воткнут в колоду топор. На бельевой веревке, протянутой от навеса крыльца к летней кухоньке, голубеет забытая впопыхах детская майка. Под присмотром голенастого петуха бродят по двору куры... Все выглядит так, словно бы ушли, как обычно,

architecxp

руководитель. Производил осмотр состояния главных циркулярных насосов, питательных узлов барабан-сепараторов, арматуры подачи питательной воды... в условиях тяжелой радиационной обстановки и смертельной опасности обрушения поврежденных строительных конструкций».

Там, в пионерлагере, в самом конце разговора, я наконец решился спросить Бабичева, знал ли он об уровне радиации в аварийной зоне.

—Конечно... По пути на свое рабочее место я заглянул на щит средств радиационного контроля. Там находился заместитель начальника отдела труда и техники безопасности АЭС Геннадий Николаевич Красножен. Он полностью ввел меня в курс дела.

—И все-таки вы пошли в опасную зону...

—А как же иначе? И я... И другие. Все мы отлично знали, что нас ожидает... Но за нами были наши близкие, паши дети, наш чудесный город Припять...

* * *

Много позже я узнал, что в числе награжденных работников ЧАЭС есть и Владимир Алексеевич Бабичев. Родина отметила его подвиг орденом Дружбы народов.

III

Переваливаясь на рытвинах и ухабах проселочной дороги, наш запыленный «уазик» пересек молодую сосновую посадку и наконец выбрался на ровное, накатанное до блеска асфальтированное шоссе. По нему в обе стороны двигались два нескончаемых параллельных потока — огромные трайлеры и мощные самосвалы, громоздкие рефрижераторы, машины спецназначения, автокраны, юркие микроавтобусы, длинные колонны цементовозов и бетономешалок с включенными фарами. Поражало разнообразие номерных знаков — Подмосковье и Кавказ, Белоруссии и Молдавия, Поволжье и Прибалтика, Урал, Средняя Азия и, конечно же, Украина: Донецк, Днепропетровск, Харьков, Ровно, Одесса, Львов... Наглядная и убедительная картина помощи, которую оказывает вся страна Чернобылю. Позже, работая над очерком, я дополнил свои впечатления материалами прессы, освещающими события на берегах Припяти. В первые же дни после аварии на АЭС сюда были доставлены спецрейсами Аэрофлота свинец из Свердловска, жидкий азот из Волгограда и Балашихи, срочные грузы из Тамбова и Армавира. Литерные поезда с важным оборудованием отправились в адрес атомной станции из Бийска и Чимкента, Кишинева и Гомеля.

300

architecxp

Борьбу за ликвидацию последствий аварии плечом к плечу повели донецкие шахтеры, и проходчики из Подмосковного бассейна, и киевские метростроевцы, челябинские машиностроители и ученые из Ленинграда. Сотни и сотни трудовых коллективов страны перечислили свой однодневный заработок в фонд помощи чернобыльцам.

—Мы восхищаемся мужеством советских людей и их организованностью, проявленными в сложнейшей обстановке,— сказал находящийся тогда в Киеве Майкл Давидоу, корреспондент газеты «Дейли уорлд», центрального органа Компартии США,— У нас, на Западе, правая печать распространяет небылицы о случившемся на Чернобыльской АЭС. То, что мы здесь видим, начисто опровергает злопыхательские домыслы. Вызывают уважение те колоссальные усилия, которые предпринимаются для обеспечения безопасности людей, заботы об их здоровье, для ликвидации последствий аварии.

...Стрелка спидометра колеблется на цифре 70. Но вот наш водитель сбросил газ, а затем и вовсе притормозил, осторожно объехав асфальтоукладчик. Могучий бульдозер разравнивает груду щебня на обочине. Несколько человек в ярко-оранжевых жилетах, с респираторами на лицах заняты выравниваем полотна. Трасса на Чернобыль станет шире.

—Откуда вы? — спрашиваю чернявого бульдозериста в узорчатой тюбетейке.

—Таджикистан! — сверкнул белозубой улыбкой парень.

И вновь наш «уазик» влился в плотный транспортный поток, набрал скорость.

Невольно вспомнилось — совсем недавно, перед Майскими праздниками, ехал я в таком же армейском «уазике» вместе с известным украинским писателем Юрием Бедзиком в одно из подразделений для проведения литературных встреч с воинами. Такие встречи — давняя добрая традиция Союза писателей СССР, и мы охотно откликаемся на приглашение Политуправления КВО побывать в очередной раз в гостях у солдат, посмотреть, как они служат, рассказать им о своих литературных делах.

Был последний понедельник апреля. Ничто не предвещало беды. Ласково светило солнце, на сельсоветах алел кумач лозунгов, слышалась бравурная музыка.

Но шоссе сквозило пустотой. Лишь обогнало нас несколько машин «скорой помощи». И тревога кольнула сердце, приглушила беззаботное настроение. Юрий Дмитриевич, задумчиво поглядывая в открытое окно «уазика», начал вспоминать, как пришлось ему, семнадцатилетнему солдату-минометчику, сражаться осенью 1943

architecxp

года в этих местах. Тридцать дней изматывающих боев на Букринском плацдарме, передислокация, форсирование Днепра, клокочущего разрывами бомб и снарядов, и ночная атака на Лютеж...

Позже, в разгар встречи писателей с воинами, в Ленкомнату заглянул дневальный, назвал несколько фамилий — па выход! И. о. командира роты, старший лейтенант Игорь Ильин объяснил: эти солдаты должны ехать на смену товарищам, которые уже сутки заняты на аварийных работах.

Так мы впервые въявь соприкоснулись с бедой, случившейся на припятских берегах, ощутили еѐ горячее дыхание, серьезность обстановки.

Повинуясь дорожному указателю с надписью «ПУСО», «уазик» свернул с трассы и подкатил к поляне, на которой уже находилось несколько машин — серый от пыли цементовоз, самосвалы и милицейский микроавтобус. ПУСО — это пункт санитарной обработки транспорта, следующего от атомной станции за пределы особой зоны. Контроль на дорогах здесь строгий. Автомобиль с избыточным радиационным фоном за новым грузом уже не поедет. Как вот эти две «Татры», приютившиеся поодаль у кромки леса.

—Дежурство на пункте круглосуточное,— сказал Денисов.— Главное в нашем деле — бдительность. А техники все прибавляется.

Инагрузка растет. Но ничего, справляемся. Народ подобрался у меня исключительно добросовестный...

Очередная бетономешалка, залепленная ошметками грязи, остановилась в специальной колее, и трое солдат, облаченных в специальную прорезиненную одежду, в бахилах и с респираторами на лицах, начали обрабатывать ее тугими струями воды, смешанной с моющими средствами. Мутный поток устремился по желобам в резервуары. Зараженную воду из них потом откачают и увезут в специальные места захоронения радиоактивных отходов.

Бетономешалка заблестела, как новенькая. Дозиметрист проверил ее прибором — чисто. Офицер поставил в путевом листе штамп, свидетельствующий о том, что машина прошла дезактивацию. Путь для нее открыт. А в колею, устланную полиэтиленовой пленкой, уже въезжал, нетерпеливо пофыркивая мотором, высоченный трайлер из Вышгорода, везущий тяжелые панели.

—Вячеслав Николаевич, очевидно, и люди, обрабатывающие зараженную технику, в свою очередь, тоже подвергаются воздействию радиации?

—Безусловно... Как положено в зоне, у каждого из нас имеется индивидуальный дозиметр, показывающий, какую порцию облучения получил его владелец за сутки. Эти данные заносят в

302

architecxp

Беспалый, рядовой Богдан Гайда. Некоторые работали раньше на АЭС — к примеру, Иван Мартыненко, Олег Бабицкий. Теперь им выпало возвращать станцию к новой жизни... Мечтают после службы продолжить работу на ней. Уверен, что так и будет.

Мы прощаемся. Пора в Киев. И я думаю, что обязательно вновь приеду сюда — в особую зону, к особым людям, вершащим необычные дела, о которых они не любят говорить громких слов. И о себе рассказывают скупо. Но знать о них мы должны как можно больше. Знать обо всем, что происходило и происходит в особой зоне. Чтобы воздать должное каждому. Чтобы запечатлеть во всей полноте всенародный подвиг, заступивший дорогу беде, вновь ярко явивший миру силу, красоту и несгибаемость советского характера.

IV

По обеим сторонам накатанного шоссе тянутся просторные заснеженные поля с путаницей заячьих следов, стынут в сонном оцепенении белые рощи, то и дело мелькают щиты с предостерегающими надписями «Въезд на обочину запрещен», порядком выцветшими за эти долгие десять месяцев. Они давно привычны глазу.

Писательская бригада, свободно разместившаяся в армейском «уазике», второй день колесит по тридцатикилометровой зоне, жизнь в которой подчинена особым суровым законам. Юрий Ярмыш то и дело раскрывает записную книжку — он здесь впервые, и ему все внове, необычно, и хочется как можно подробнее зафиксировать впечатления. Для меня же многое знакомо — пришлось побывать в зоне и в майские дни, когда в садах, подобный снежному вихрю, кружил, не падал ароматный яблоневый цвет, и в разгар лета, когда под тяжестью созревающих плодов прогнулись ветви деревьев, и поздней осенью,— яблоки осыпались на землю, и некому было их собрать. Да и нельзя... Но немало плодов осталось висеть в гуще крон. Почернели от жестоких январских морозов, и даже птицы их не трогают. Черные яблоки...

Конечно, снежные заносы изменили приметы ландшафта, не все угадывается с первого взгляда. И еще одна характерная деталь обстановки — на широких, реконструированных за короткий срок дорогах нет уже того бесконечного грузопотока в сторону АЭС, который я наблюдал здесь весной и осенью прошлого года, поменьше стало техники на площадках ПУСО и перед шлагбаумами контрольно-пропускных пунктов.

Означает ли это, что работы по ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС в основном завершены и все трудности

304

architecxp

остались позади? К середине ноября закончился наиболее ответственный и самый напряженный этап — был сооружен железобетонный саркофаг, в котором навеки погребен разрушенный реактор. Вновь дали ток первый и второй энергоблоки. Возводится новый город атомщиков. Но многое еще нужно сделать, чтобы ввести в

строй 3-й энергоблок, полностью выполнить программу по восстановлению пострадавших сельскохозяйственных угодий, вернуть людям производственные сооружения, хозяйственные постройки и жилье, подвергнувшиеся дезактивации.

И по-прежнему велика тяжесть и ответственность, лежащая на плечах воинов, действующих в 30-километровой зоне, по-прежнему находятся они на переднем крае борьбы с невидимым коварным противником.

—На смену тем, кто трудился здесь весной и летом, пришли новые люди,— говорит подполковник А. Н. Штоколов. Мы встретились с ним в Чернобыле, в здании бывшего партийного комитета, где все теперь напоминает боевой штаб.— Но неизменными остались мужество и самоотверженность, верность солдатскому долгу. Живем, если так можно выразиться, на волне мая. Посмотрите политдонесения — в каждом факты стойкости и героизма, новые имена тех, кто действовал смело, решительно, не терялся в опасной ситуации. Конечно, речь идет не о лихости, бездумном риске. Мы многому научились за прошедшие месяцы...— Анатолий Николаевич помолчал. У него усталый вид, ясно, что человек недосыпает, находится в постоянном напряжении.— Поезжайте на станцию... Там для вас столько интересного материала — роман можно написать.

—О романах говорить рано. Многое еще нужно понять, осмыслить, прочувствовать,— роняет реплику Степан Костяной.— Тема чернобыльской трагедии, особой зоны — тоже особая и требует вдумчивого, ответственного подхода.

—Полностью с вами согласен!.. Но документалистика и публицистика па эту тему нужны сейчас, нужны постоянно.

Следующий наш разговор состоялся в одном из кабинетов административного корпуса ЧАЭС. Был он доверительным и обстоятельным. И не было необходимости с опаской поглядывать па часы. Невольно вспомнилось, как в мае я лишь мельком увидел разрушенный реактор из бронетранспортера, промчавшегося - мимо корпусов АЭС на большой скорости. Нынче же, выйдя из «уазика» неподалеку от станции, мы спокойно сфотографировались на фоне каскадной стены четвертого энергоблока, естественно, надев респираторы.

Однако вернемся к разговору в кабинете АЭС. Вижу, что моя

просьба назвать лучших солдат и офицеров поставила

architecxp

V

Над рядами утепленных палаток курились сизые дымки. Бодрая деловая атмосфера царила и в кабинете командира части, подполковника М. В. Ядрышникова. Звонили телефоны, то и дело заходили офицеры в темно-зеленой полевой форме — докладывали, выслушивали новые приказы, советовались по текущим вопросам. Невольно вспомнилось фронтовое выражение — «хозяйство такого-то». Наблюдая за работой штаба, я подумал: слишком приблизительное у многих из нас представление о командирской должности, о той моральной и физической нагрузке, которую постоянно несет человек в офицерских погонах — будь он комвзвода, или комполка, или еще повыше, суть не в количестве звездочек-звезд, а в характере самой службы, в мгновенной готовности к решительным действиям, в чувстве тревожной ответственности за судьбы, настоящее и будущее подчиненных тебе людей. Это чувство, казалось, Ядрышников в полной мере испытал в Афганистане, где не раз приходилось ему отдавать своим мотострелкам боевые приказы. Солдаты видели, что командир бережет их, первым с автоматом в руках бросается под пули душманов, хотя это и не совсем по уставу. Но иначе он не мог. Память о тех днях — орден Красной Звезды и ноющие к непогоде раны... Пришел черед Чернобыля — и Ядрышников вскоре понял: здесь не легче, а в чем-то, пожалуй, и труднее, чем там, в призвавшей на помощь стране. Михаил Викторович сам сказал об этом в дружеской откровенной беседе после нашего литературного выступления перед воинами подразделения. Речь в нем шла о неразрывной связи Советской Армии с народом, о наследовании героических традиций, о святости солдатского долга. И разговор с командиром части оказался естественным продолжением большого разговора, завязавшегося в армейском клубе. Кстати, как я узнал случайно, в эти дни Ядрышникову исполнилось сорок лет. Откровенно говоря, я думал, что он старше-

Рано утром подполковник уехал с колонной па станцию. Мы задержались в части — у каждого нашелся здесь свой интерес: кто пошел к химикам, кто в штаб, чтобы основательней разобраться в обстановке, кто в казарму к отдыхающим солдатам. Я же, сменив гражданскую одежду на воинское обмундирование, присматривался к бронированной машине, на которой мне предстояло проехать по одному из постоянных маршрутов радиационной разведки. Всего их четыре — протяженностью до 60 километров. Они проложены по шоссейным и проселочным дорогам, просекам, бывшим полевым станам. В определенных точках производятся замеры уровня радиации — до 140 на маршрут. Полученные данные наносятся на

308