Функции утопии
Социальная утопия конструируется как гипотетический проект. Она претендует на включение в процесс строительства и обновления общественной жизни. Это позволяет ей осуществить критическая функция, в результате которой утопические социальные проекты претендуют на решение насущных проблем путем вмешательства в реальное строительство общественных структур. Тем самым она проявляет свою актуальность с присущей ей максимализмом и нетерпимостью к инакомыслящим людям. Эрнст Блох утверждает, что если это не абстрактная и не дурная, а конкретная утопия, она имеет свой коррелят в действительности. Не случайно он определяет реальную функцию утопии как шокирующего зеркала слишком знакомой реальности.
Точка зрения о том, что главная функция утопии — критическая, широко распространена. Этой точки зрения придерживались многие исследователи феномена утопии (А. Свентеховский, Карл Мангейм и т.д.). Роль этой функции весьма существенна, особенно тогда, когда возможность прямой критики действительности отсутствует. Утопист — это всегда критик, порою бунтарь, который не хочет смириться со своей участью, с участью окружающих его людей, с участью, которая, по его мнению, уготована человечеству. Но утопическая критика может быть разной по своей политической направленности, интенсивности, формам. Она может быть пассивной, противопоставленной действительности теоретически, или активной, сознательно нацеленной на осуществление радикальных преобразований.
Ранее я уже писала о том, что американский социолог Мамфорд разделял утопии на две группы. Они различаются по своим функциям. «Одна из этих функций, - писал он в «Истории утопий», - бегство или компенсация; она выражает стремление к немедленному освобождению от трудностей или фрустраций, выпавших на нашу судьбу. Другая заключается в попытке обеспечить условия для нашего освобождения в будущем. Утопии, которые соответствуют этим двум функциям, я назову утопиями бегства и утопиями реконструкции. Первые оставляют внешний мир таким, каков он есть; вторые стремятся изменить его таким образом, чтобы строить отношения с ним на своих собственных условиях»39.
Да, подобное членение кажется примитивным, но дает представление о самых простых, лежащих на поверхности способах мысленного отрицания действительности.
Утопист может критиковать существующие в обществе порядки, может считать их поруганием прежних времен, которые в его сознании представлены в качестве «золотого века», лелеять надежду на его возвращение. Иными словами, он может строить образ желаемого мира в соответствии с идеалами прошлого, выступая с регрессистских позиций. Можно сказать, что это конструктивная функция утопии, о которой я скажу позже.
Объектом утопического отрицания может быть не реальное социальное бытие, в принципе принимаемое утопистом, а также и нежелательное будущее. Утопист может выступать с умеренного критикой действительности, дабы предотвратить ее грядущий распад, а в итоге сформировать такое будущее, которое оказалось бы усовершенствованным и законсервированным настоящим.
Классическим примером сочетания обоих подходов является позиция Платона. А. Ф. Лосев писал: «Платоновская утопия сочетала в себе элементы различных, уже существовавших в прошлом, общественных и государственных форм... Платон был идеологом реставрации изживших себя государственных форм на базе рабовладельческих отношений, хотя в его утопии реально существовавшие общественно-политические формы и подверглись своеобразной и сложнйо трансформации. Его реставраторские планы были во многом неопределенны. Важно для него было только одно: не идти в ногу с разложившимся современным ему греческим обществом» 40.
Утопическая критика может быть направлена на разрушение институтов, отношений, исчерпавших свой потенциал и ставших тормозами на пути общественного развития (в пример можно привести социал-утопистов XIX века, отвергавших буржуазную цивилизацию и проектировавших новый общественный строй: Сен-Симон, Фурье, Оуэн).
Также утопическая критика может быть направлена против законов природы, против самой смерти (например, мотив «живой воды» во многих народных утопиях). С течением времени идея овладения силами природы принимает форму бунта против самой Природы.
Но утопия никогда не ограничивала свою задачу критикой общественно-политических структур или бунта против природно-мирового порядка. Подчас даже эта критика имела косвенный или скрытый характер и составляла только своеобразный фон, на который проецировались картины альтернативного мира, воплощающие представления утописта о социальном, политическом, нравственном, эстетическом идеале.
Утопия конструирует идеальное общество, исходя из этого, мы можем говорить о конструктивной функции утопии. Это объясняется тем, что любая форма утопического сознания противопоставляет реальному миру иной мир, с позиции которого она активно или пассивно отвергает наличное социальное бытие. Построение утопии невозможно не только без критики существующей действительности, но и без выдвижения положительного социального идеала, возникшего в воображении и перенесенного в действительность. Разумеется, не все, рассматриваемое как реальность, имеет тенденцию становится реальностью. Но сама попытка воплотить утопию способна наложить печать на ход социально-исторического процесса и привести к результатам, которых никто не ожидал, в том числе и сами утописты. А также экспериментирование, частичное воплощение утопий могут повлиять на судьбы людей.
Несколькими страницами выше я писала о делении Мэмфордом утопий на утопии бегства и реконструкции. Утопии бегства — это фактически указание на компенсаторную (психотерапевтическую, как иначе называет ее Э. Баталов) функцию утопии. Утопия утешает, вселяет надежду, наделяя существование новым смыслом. Она компенсирует, дополняет «ущербный» мир, позволяя обрести в воображении то, что невозможно обрести или совершить в реальности. Это хорошо показано Мортоном на примере одной из английских утопий XVII века, а именно «Описания Нового Света, называемого Сияющим миром» Маргариты Кэвендиш, герцогини Ньюкаслской, в которой она рассказывает, как быстро завоевывает симпатии обитателей «Сияющего мира» и становится императрицей, то есть достигает всего того, чего никак не могла добиться в реальной жизни. «Благодаря непревзойденной бесхитростности этой утопии, — пишет Мортон, — очень скоро становится ясно, что вся фантазия здесь всего-навсего компенсация за поражение. В изгнании Маргарита Кэвендиш мучительно переживала унижение ее знатного рода, лишение богатства и ощущала ненависть к победоносной Республике. Эта эксцентричная, старомодная женщина — «синий чулок» — служила мишенью насмешек распутных царедворцев, окружавших Карла II за границей. И вот в отместку она произвела себя в императрицы несуществующей страны, осыпала себя в мечтах бриллиантами, позволяя себе высмеивать или изгонять тех, кого она ненавидела или была неспособна понять. По этому пути, — добавляет Мортон, — пошел и Джонатан Свифт — всю разницу создает лишь обаяние его гения!»41.
Подобные примеры можно умножить. Но мне кажется, что элемент компенсации и утешения содержится едва ли не в каждой утопии, ибо рождение редкого утопического проекта не сопряжено со страданием, неудовлетворенностью существующим обществом, с переоценкой ценностей, с ощущением утраты — частичной или полной — смысла собственного существования и жгучей потребностью обрести надежду на возрождение этого смысла в воображаемом бытии.
Утопия в обыденном сознании всегда мыслилась как синоним иллюзорного мира и сейчас она мыслится как своеобразный символ границы, отделяющий реальный мир от нереального. Здесь можно говорить о специфической функции утопии — ограничительной. Направляя прогноз (прогностическая функция) на определенный идеал, утопия создает его конкретно — предметный образ, описывает конкретные детали общества и способы их достижения. В отличие от научного прогноза или абстрактного идеала, утопическое будущее имеет вполне определенные, зримые черты, тем самым ограничивая сконструированный образ будущего. Развитие общества предстает не как вероятностный, вариативный процесс, а как механистически детерминированное движение в конкретных границах.
Но как далеко идеал стоит и должен стоять от границ существующего общества? Кант, например, пытался обосновать установку на идеал как предел, отодвинутый от границ существующего общества на максимальное расстояние: «Платоновская республика вошла в пословицу как якобы разительный пример несбыточного совершенства, возможного только в уме досужего мыслителя. Брукер считает смешным утверждение философа, что государь не может управлять хорошо, если он не причастен идеям. Между тем было бы гораздо лучше проследить эту мысль внимательнее и осветить ее новыми исследованиями (там, где великий философ оставил нас без своих указаний), а не отмахнуться от нее как бы от бесполезной под жалким и вредным предлогом того, что она неосуществима... Хотя этого совершенного строя никогда не будет, тем не менее следует считать правильной идею, которая выставляет этот maximum в качестве прообраза, чтобы, руководствуясь им, постепенно приближать законосообразное общественное устройство к возможно большему совершенству. В самом деле, какова та высшая ступень, на которой человечество вынуждено будет остановиться, и, следовательно, как велика та пропасть, которая необходимо должна остаться между идеей и ее осуществлением, - этого никто не должен и не может определять, так как здесь все зависит от свободы, которая может перешагнуть через всякую данную границу»42. Я думаю, что подобной установкой интуитивно руководствовались многие утописты, включая создателей народных утопий, Мора, Фурье и других. Утопический идеал служил, таким образом, эталоном, предназначенным для того, чтобы сверять с ним практически ориентированные проекты, например, или для демонстрации несовершенства существующих обществ и указания тех направлений, в которых надлежит действовать.
Если обратиться к истории, то можно увидеть, что утопические идеалы, создававшиеся в разные исторические периоды, характеризовались различной степенью трансцендированности и, следовательно, находились на разном удалении от границ существующего общества. Одни были удалены на максимально мыслимое расстояние от этих границ (утопия-максимум), другие находились у самых границ (утопия-минимум), порождая впечатление «заката утопии». И обычно получается так, что в каждую историческую эпоху в общественном сознании существует одновременно целый ряд утопических идеалов, воплощенных в различных формах и отдаленных от границ существующего общества на различную дистанцию.
Есть сомнение о том, что утопию-минимум можно считать утопией в строгом смысле слова. Об этом писал А. Фойгт: «Существуют созданные философами идеальные образы будущего, которые не носят радикального отпечатка. Это... не утопии в нашем смысле слова. <...> Однако трудно провести границы между настоящими утопиями и такими идеальными государствами (которые не являются воплощениями радикального «идеализма»); нередко случается, что последние, если не творцами, то их последователями и политически настроенными читателями, принимаются в качестве программы и становятся, таким образом, помимо воли создателей их, настоящими утопиями»43.
В обыденном сознании силен стереотип о неосуществимости утопий. Но по ходу социальной эволюции наука способствует реализации все более смелых идеалов. Ведь «неистиенное» (неосуществимое) в рамках определенного социально-исторического контекста может оказаться истинным в рамках более широкой исторической перспективы.
Соответственно, можно подступить еще к одной, а именно к когнитивной функции утопии. Выступая как заблуждение, как проявление «неистинного» сознания, она тем не менее фиксирует в специфической форме как противоречивость самого социального развития, породившего данную утопию, так и реальность его идеального, интеллектуального освоения. В европейской философии нового времени уже Гегелем была заложена традиция отказа от противопоставления заблуждения истине. Поскольку «заблуждение есть нечто положительное как уверенное в себе и отстаивающее себя мнение относительного того, что не есть в себе и для себя сущее»44, то есть поскольку заблуждение очерчивает границы наличного положительного знания, то оно в снятом виде принадлежит истине. Утопическое вненаучное освоение мира не утрачивает своей значимости. Утопия дополняет научное знание своими вненаучными идеями и гипотезами, создавая плацдарм для развития науки, предвосхищает истины, как гласит известный афоризм Ламартина. Роль утопии в познании социальных явлений определяется еще и тем обстоятельством, что на протяжении всей истории своего существования она выступала как специфическая, ценностно ориентированная форма социального прогноза.
Исследователь Лаврова А. Г. выделила еще две специфических функции утопии: провокативную и функцию визаулизации. Она писала о том, что провокативная функция призвана стимулировать рефлексию читателя, сподвигать его на переосмысление существующего общества, а также может вызывать действия по изменению социальной реальности. «Провокативность — это действие или ряд действий с целью вызова ответной реакции объекта провокации путем внесения информации, не совпадающей с его ожиданиями, установками, системой ценностей»45. Утопист, создавая свой проект, открывает новые возможности перед людьми, нарушая устоявшиеся нормы, и стимулирует рефлексию объекта воздействия – читателя. Таким образом, провокативная функция ведет к преодолению сложившихся стереотипов, изменению отношения к социальной реальности, помогает сформировать новый взгляд на возможности устройства социума. Таким образом, утопия может выполнять роль своеобразного катализатора мышления, способствуя обновлению и развитию системы ценностей, норм и социальных ориентаций читателя.
Функция визуализации помогает осмыслению социокультурного идеала, она воплощает его в образах и символах, которыми наполнены утопические произведения, проекты, концепции, а также «наполняет жизнью» идеал, создавая целостную, осязаемую картину воображаемого. Визуализация — это не только создание визуальных образов, понятие визуализации шире и включает в себя создание текстов, содержащих образы и символы, благодаря которым в них воплощается идеал. Визуализация есть процесс создания системы образов, наиболее полно описывающих идеальное.
В зависимости от конкретных исторических условий и от тех задач, которые ставит перед собой утопист, приоритет той или иной функции может изменяться.
Конечно, эти функции, если рассматривать их в отрыве друг от друга, не могут считаться присущими исключительно утопии — это очевидно. Когнитивная, конструктивная функция равным образом присущи и идеалу как таковому. «Функции идеала, определяемые его природой и контекстуальным содержанием, необходимо брать в системном единстве, как вытекающие друг из друга и обусловливающие друг друга»46. В этом смысле все перечисленные функции в своем единстве присущи именно утопии.